Зажав в кулачке подарок, малыш заспешил к улыбавшемуся отцу. Майк оглянулся. Улыбались все наблюдавшие эту сцену, в том числе водитель, глядевший на беседу в зеркало заднего обзора, и его гиперактивный кондуктор, на время забывший о возможности парить над дорогой.

Странное чувство наполнило Майка. Его обнял совершенно незнакомый ребенок, обнял так, будто знает его всю жизнь — причем знает как друга. Из нехитрого детского жеста Майк узнал всё, что следует знать о Доминикане. Он понял: здесь тебе будут благодарны за любой знак внимания; здесь радуются общению на равных; здесь получают простое и чистое удовольствие от жизни, чего так не хватает всем жителям Земли — кроме доминиканцев!

Приехав в Энкуэнтро, Майк выбирался из автобуса уже по уши влюбленным в Доминикану. Джо, встречавший его на автостанции, почувствовал это сразу.

* * *

— Дружище, — спросил Майк, когда отдышался в кондиционированном воздухе гостиничного номера, — известно ли тебе происхождение твоего имени? В вольном переводе с иврита Иосиф значит «добавим к накопленному». Мои накопления — это литровая бутылка гиперборейской водки… Добавим льда, как принято у вас в Европах? Или откушаем тепленькой, как поступают мои соотечественники на майских пикниках?

К приезду московского гостя Джо Макальпин подготовился основательно. Несколько бутылок Brugal anejo — «Старого Бругала» — остыли в холодильнике еще вчера. Водка улеглась в морозильник дожидаться своего часа. Ром оказался мягким и сладким, и отлично пился даже сам по себе, без закусок, разбавления льдом и запивания колой.

Незаметно приблизился вечер, и Майк вдруг обнаружил себя качающимся на доске в море, с бутылкой в правой руке и слабым желанием встать на волну — лайнап все же — но, понятно, безо всякой к тому возможности.

Он сделал несколько гребков свободной левой — и доска повернулась, провожая носом уходящее солнце. Блаженное тепло, мягкий шум бьющих о берег волн, мелодичный смех юных доминиканок — какие же все-таки красавицы здешние мулатки! Это ром помог рассмотреть! Вкусный здесь ром, нежный, словно и не пиратский напиток. А девушки на этом острове — все как одна аппетитны, смешливы и явно сговорчивы. Чего он в автобусе терялся, непонятно.

Правда, Джо предостерегает. «Смотри, — говорит, — Майк, доминиканскую красотку впустить в жизнь легко, но выгнать ее оттуда — невозможно!»

Ох, напугал! Это он русских девушек, решивших во что бы то ни стало выйти замуж, не видывал.

Кстати, где Джо? Кое-как выбравшись на берег, Майк поискал свои сандалии, и не найдя их, побрел босиком к новым приятелям, Роберто и Лили. Джо знает их несколько лет, Майк же познакомился только сегодня. Давным-давно они купили на пляже ресторанчик, кормят и поят туристов, и в целом не бедствуют.

Ну, как ресторанчик? Хижина с плетеными стенами и крышей из пальмовых листьев.

Джо, конечно, здесь. С ним Мэнни — здешний таксист, добрый парень, большой поклонник повременной оплаты. Это чтоб стоять наготове, никуда в итоге не поехать, но деньги получить без проволочек.

Узнав, что Майк трясся автобусом полдня, Мэнни исполнился сострадания и громко зашлепал себя по залысинам на курчавой голове. Наверное, это больно, решил Майк, увидев слезы, выступившие на глазах Мэнни.

— Это он потерянный заработок оплакивает, — шепнул Джо. — Местный таксист, если отвез американца через полострова в аэропорт, может отдыхать месяц. И ни в чем себе при этом не отказывать!

Мэнни и так ни в чем себе не отказывал. Скромные его потребности ограничивались ромом и пивом под звуки бачаты. В России такого шофера назвали бы горьким пьяницей и отлучили бы от водительских прав — но в Доминиканской республике пить нельзя только за рулем, а перед, после и в промежутках между эпизодами драйва — можно.

В баре тихо и жалобно играет бачата: Мэнни любит бачату, у него в машине всегда звучит меренге или бачата — вот и теперь он потупил взор и грустит, и будет сидеть чуть не плача, пока не опустеет стакан. Как только блеснет дно, Мэнни взбодрится, и либо повезет пассажиров, если таковые найдутся, либо вновь погрузится в меланхолию с полным стаканом в руке.

Жетон или монета, попадая в торговый автомат, давит на рычаг и включает механизм. Мэнни срабатывает ровно наоборот: оживляется, если давление стакана на его руку уменьшается до пренебрежительно малого значения.

Майк вытащил стакан из руки Мэнни. Таксист едва не подпрыгнул от такого святотатства.

— Мэнни, — Майк наполнил шоферскую емкость отменным ромом, — отчего ты любишь такие грустные песни? Почему сам как в воду опущенный?

— Раб не бывает счастливым! — воскликнул Мэнни с неожиданным воодушевлением. — Вы поработили меня своими долларами! Ты видел счастливых рабов? — сверкнул он глазами. — Мы тут все рабы! Потомки рабов. И останемся рабами… Вот где наша свобода! — и он покачал свеженалитым ромом.

— То есть иллюзия свободы, — уже тихо поправил себя Мэнни, обильно отхлебнув и закрывая глаза. Всматриваться и в мрачную глубь веков, и в беспросветное будущее лучше внутренним взором…

Джо — а с сегодняшнего дня Майк и Джо вместе — неплохо платили ему за транспортные услуги, и любой другой таксист на его месте радовался бы, но только не Мэнни… Он был прирожденный фаталист, его тяготила мысль о конечности любого блага, и он заранее переживал о скудных временах, неизбежных после отъезда белых клиентов.

Четверка типичных доминиканок — доверчивых, смешливых, открытых — крутилась и щебетала рядом с Джо. Галантный шотландский кавалер угощал дам мамахуаной и убеждал, что имя этого божественного напитка (и в самом деле ароматного и вкусного: в Доминиканской республике нет плохого алкоголя!) следует произносить с уважением.

«Мама Хуана», утверждал Джо, в переводе с испано-арамейского значит «мать господнего сострадания»; а римский понтифик, ходят слухи, перед отпущением грехов всегда пригубливает немного мамахуаны.

Самое же главное, убедительно врал Джо, кто выпил мамахуаны и согрешил — тот заранее прощен. Если, например, Мэнни, который уже так наклюкался, что вот-вот свалится со стула, вдруг попадется полиции в таком виде за рулем, то ничем не рискует: мамахуана его защищает.

Не так уж Джо и выдумывал. Потом как-то случилось, что Мэнни — естественно, нетрезвого — остановил полисмен. Пока правоохранитель брел от своего мотоцикла к такси, Мэнни открыл окно пошире, сделал погромче какой-то местный хит, такой зажигательный, что полицейский забыл о жаре и тесном мундире, и принялся пританцовывать. Подбочениваясь и подпрыгивая, он добрался до машины, вежливо и приветливо раскланялся со всеми и чуть не вприсядку отправился назад, даже не взглянув на водительское удостоверение.

— К тому же, — не унимался Джо, — Майк — русский, а русские с богом «на ты». У них даже песни всё больше мистические: вот, скажем, про Ленина…

— Кто такой Ленин? — спросила одна из девушек.

— Ленин, — ответил Майк, — это как Фидель Кастро, только в России и давно. Кастро живой и правит Кубой, а Че Гевару убили. В России же наоборот: русский Кастро рано скончался, а русский Че правил долго и успешно, выиграл большую войну и только после этого позволил себе умереть.

— Так вот, — подхватил инициативу Джо, — у них поется про привидение, которое участвует в жизни каждого гражданина, причем изнутри него самого…

Девушки негодующе загалдели и замахали на Джо руками. Строгие католички не верят в привидения! Невозмутимый шотландец извлек смартфон, включил воспроизведение и в баре зазвучало: «Лени-и-ин всегда живо-о-ой, Лени-и-ин всегда с то-бо-о-ой…» Поверх видеоролика на экране телефона загорелись испанские субтитры, и ошеломленные девушки прочли: Lenin esta en ti y en mi — «Ленин в тебе и во мне…»

Майк показал этот номер Джо еще на Бали. Роберто и Лили, просвещенные приезжими насчет диковинных русских песнопений, улыбаясь из-за стойки, подтвердили: верно-верно, священных русских песен в интернете полным полно, и в России они исполняются на государственные праздники, по телевизору, а дома за столом их не поют. Табу!