Местность вокруг замка была живописно-чарующа и таинственна. Невысокие горы, поросшие лесом, следовали одна за другой, на склонах их теснились многочисленные деревни с крытыми гонтом деревянными церквями «русской веры», как называла их шляхта. Кое-где группами виднелись при них белые каменные кресты, о которых крестьяне рассказывали по-разному: то ли были это кресты на могилах древних воинов, то ли обозначали они место, где когда-то свершилось убийство. Так или иначе, но говорили еще и о необъяснимом над ними свечении и странных звуках, как бы стонах призраков невинно убиенных и грешных душ их мучителей. Карпаты называли «Божьим престолом», местом, где от земли ближе всего к небу, а как известно, там, где Бог, там и больше искушение Нечистого. Кажется, и в то время суеверия здесь возводились в культ как нигде в славянском мире, а языческие обряды соседствовали с христианством.

Ярка привела воеводянку со спутниками в деревню, лежащую на берегу небольшого озера, окруженного еловым лесом. На окраине ее, у самой воды, стояла убогая крытая соломой мазанка, на пороге которой сидел высокий, почти двухметровый широкоплечий мужчина с огромными длинными усами, заложенными за уши, и бросал через крышу дома комки сырой земли. Это и был тот самый «Радек», к которому ходили с просьбами со всей округи.

– Это чтобы куры хорошо неслись, такой обычай у нас перед Рождеством, – тихо шепнула Ярка на ухо госпоже.

«Боже, что скажет мне этот нечесаный дикарь, – презрительно подумала про себя воеводянка. – Да может ли он вообще говорить? И зачем мне было сюда ехать?»

Радомир встал и, поклонившись знатной гостье, отломил ветку от росшей у крыльца вишни, молча подошел и протянул ей ее. Панна Марина брезгливо смотрела на его огрубевшие руки, покрытые грязной коростой, и сделала знак Ярке взять подарок.

– Я знаю, ясная панна, что хочет сказать пан Радек, – радостно воскликнула Ярка. – Все девушки у нас ставят перед Рождеством ветку вишни в воду, коли расцветет она, быть дивчине в наступающем году замужем!

Она бережно взяла ее и завернула в платок.

– Вот бесово дело! – пробормотал, перекрестившись, казак Богдан. – Бог так управил, чтобы земле по весне цвести, а тут зимой цветы! Не к добру это!

С этими словами он вытащил из-под ворота нательный крест с зазубренными по русинскому обычаю концами от сглаза и истово поцеловал его.

– Едем! – коротко приказала панна Марина, небрежно бросив на землю серебряную монету и похлопывая ногами Звездочку. – Поглядим, чего стоит этот ваш русинский чародей!

Вернувшись в замок, она велела покоювке поставить ветку в воду, но прошло несколько дней, а цветов все не было.

Минуло Рождество, и вскоре матушка сказала ей о сватовстве князя Юрия Збаражского:

– Нужно нам готовиться, дочка, скоро князь приедет познакомиться с тобой, – поглаживая Марину по темным волосам, сказала она ей в день святого Сильвестра.

– Это тот самый, о котором пан отец говорил, что крестьянских дворов у него больше, чем у короля и который богат, как турецкий султан? – живо откликнулась панна, кокетливо рассматривая себя в зеркало.

– Твой отец никогда не согласится на меньшее, – улыбаясь своим мыслям, задумчиво произнесла пани Ядвига. – Вы его дети, его кровь, и никто из вас не узнает нужды благодаря его заботам. Цени это, девочка!

– Я слышала, что у пана Збаражского 27 тысяч дворов, а у нашего пана зятя, Константина Вишневецкого, только семь тысяч, – продолжала рассуждать Марина. – Тогда сестра моя Урсула так позавидует мне, что станет белой от злости!

– Прекрати же, сердце мое, – устало отвечала ей матушка, – Господь учит нас любви к ближнему, а уж родных братьев и сестер любить нужно вдвойне. И помогать всем, что имеешь… – Скорее бы пан воевода оправился от хвори, уж мы так примем князя Збаражского и отпразднуем вашу помолвку, что и в Кракове об этом услышат! – не без гордости заключила она.

Тут-то панна Марина вновь вспомнила про вишневую ветку мольфара Радомира и как только матушка удалилась, отдернула шпалеру. За ней стоял цинковый сосуд с веткой, необычно пышно расцветшей розовыми цветами с кроваво-красной сердцевиной.

– Так значит, князь Юрий! – задумчиво вздохнула воеводянка. – Только бы он был любезен и не слишком стар! И скорее бы приехал за мной!

Вопреки желанию панны Марины, новый год начался для вельможного семейства с визита в замок совсем другого гостя, которого увидела она в один из январских вечеров. Семья воеводы и приближенные домочадцы ужинали по традиции в небольшом зале, увешанном шпалерами с изображениями подвигов Геракла. Пан Мнишек, поднятый с одра болезни усилиями доктора Петрици, в темно-зеленом атласном жупане сидел во главе стола, уставленного блюдами с разнообразной и сытной едой, по левую руку от него занимала место супруга, рядом с ней дочь Марина и сын Франтишек – застенчивый худой тринадцатилетний подросток, одетый в немецкий костюм. По правую руку от хозяина разместился гость – литовский дворянин Ян Гридич, прибывший накануне в замок из Вильно с поручением от своего патрона – литовского канцлера Льва Сапеги и привезший какое-то важное письмо.

Пан Мнишек, по обыкновению погруженный в раздумье, молча умыл руки розовой водой, поданной мальчиком-слугой, чему последовали и остальные, и после короткой молитвы отца Бенедикта все приступили к ужину. Никто из присутствовавших не осмеливался первым начать разговор, пока пан Юрий был занят исключительно кушаньями, не обращая никакого внимания на окружающих. От обильной трапезы лоб его покрылся каплями пота, который время от времени заботливо вытирала пани Ядвига, достав из рукава платья тонкий батистовый платок. В середине ужина, покончив со своим любимым блюдом – гусем с грибами в сметане, пан Юрий велел подать диковинный паштет из оленины и кубок вина и обратился, наконец, к гостю:

– И что слышно в Вильно, пан Ян? Говорят, вельможный пан канцлер литовский замыслил строить собор для отцов-иезуитов?

– Ваша милость прекрасно осведомлены, – с поклоном ответствовал воеводе Гридич, мужчина средних лет, с выбритой головой и длинными пшеничными усами. – Пан канцлер Сапега испросил разрешения у его королевского величества на заложение костела во имя святого Казимира. Говорят, строительство начнется уже этой весной, и архитектор уже выбран, итальянец-иезуит из Рима.

– Узнаю вельможного Сапегу, ну и расторопен же пан Лев, нам здесь в Червонной Руси и не угнаться за ним, – с усмешкой промолвил Мнишек. – А и то сказать, – продолжал он, будто размышляя вслух, – его королевское величество опекает отцов-иезуитов, как же не помочь в этом деле нашему государю во имя святой церкви?

– Истинная правда, милостивый пан воевода, – вновь ответствовал Гридич, как опытный придворный почувствовав оттенок ревности в голосе хозяина. Всем известно было, как Мнишек старался в свое время угодить королю Сигизмунду Вазе, покровительствуя католической церкви, как много святынь в исконно православных землях Червонной Руси удостоилось его щедрых пожертвований, и понятно, что теперь, будучи в непростых денежных обстоятельствах, он весьма болезненно воспринимал меценатство литовского канцлера. – Однако ясновельможный пан Сапега, – продолжал Гридич, – имеет перед глазами своими пример вашей светлости, столь много он наслышан о строительстве во Львове костела Святого Андрея, возводимого стараниями вашего досточтимого семейства.

– Наш орден бернардинцев, несущий свет истинной веры на восточные земли, – поспешил вступить в разговор отец Бенедикт, – не менее ревностно, чем братья иезуиты, служит святому престолу. И служение сие свершается при покровительстве сил небесных и земных, благодарение Богу, имеем мы и то, и другое. Ясновельможный пан воевода никогда не отказывал монастырской братии и в самой малой просьбе, что уж говорить о возведении храма во Львове, который в вечности прославит имя Божье и имя нашего благодетеля!