Шерлок сложил их тарелки и чашки на чайный поднос, смахнув крошки.

— А чего же ты хочешь тогда? — спросил он. — Что сделало бы тебя счастливым? Забудь пока об Анне-Ли.

— Но я не могу. Говорю тебе, это так не работает. — Он ведь, кажется, ясно уже всё объяснил. Возможно, Шерлок и мог полагать, что прав, но на самом деле, любое заверение, которое тот мог бы дать ему, не смогло бы выстоять против ощущения неправильности этой идеи. Любил ли Джон ее или нет, Анне-Ли была – прежде всего. Обстояло всё именно так – таков статус родителя. Он провел рукой по волосам, ощущая, как их на затылке нагрело солнце. — Я имею в виду, мы с Мэри говорили о том, что я должен сделать, когда я останусь один. Говорили, что можно бы переехать поближе к работе, может, даже на Бейкер-стрит. Может, снова вернуться к контракту со «Стрендом» и заняться писательством. Словом, всё крутилось вокруг того, чтобы я был поближе к Анне-Ли, проводя с ней побольше времени. В общем, всё было построено так, чтобы для нее это было лучше – и проще всего для меня.

— И всё же ты хочешь уйти от этого.

Это должен был быть вопрос, и Джон почти ненавидел, что это высказывание таковым не являлось.

— Я не знаю, чего я хочу, — сказал он сквозь зубы, всё больше и больше утомленный этой настойчивостью.

Шерлок кивнул, вставая, и захватив поднос.

— Джон, вовсе не Анне-Ли тебя сдерживает, — сказал он, оставляя за собой последнее слово, и поворачиваясь, чтоб вернуться в дом.

— Я и не говорил, что виню ее, — ответил Джон резко, хотя и не мог не думать, как быстро он бы попросил остаться у Шерлока, здесь, если бы не Анне-Ли.

+++

Большая часть того, что хранилось на кухне у Шерлока, рассчитано было на одного, потому им пришлось предпринять долгую прогулку в город по извилистым тропкам. Джон уверен был, что это окольный путь. Прямых дорог, фактически, не было вовсе. Вместо этого, Шерлок вел его через пустошь, на утесе, выдававшемся далеко вперед большой белой скалой, что могла похвастать обилием трав и цветов. Будь он помоложе, непременно пошел бы быстрее, наслаждаясь ветром в лицо и щурясь от летнего солнца. Он, бывало, бежал, пока хватало дыхания, останавливаясь, лишь когда совсем уже не было воздуха, но зато до краев полный жизнью, так что прятаться от нее даже в голову не приходило. Отец всегда говорил, что он будет солдатом. Лишь они шли и шли вперед, несмотря ни на что, пока не падали замертво. Джон хотел бы считать себя более осмотрительным, хотя он, отчасти, не возражал бы, наверное, против этого упрямого духа.

Почти не было слышно пения птиц, но шум волн заполнял тишину. Земля крошилась под их ногами, потрескивала и шуршала [5], голени раздвигали траву; припекало, а ветер, свистя, налетал порывами, охлаждая нагретые солнцем спины. Джон невольно дышал глубоко, прибавляя ходу, чтоб догнать широкий шаг детектива. Это не было тем волнением, что испытывал он, бывало, следуя за своим другом, но его присутствие было всё еще утешающим, и Джон рад был, что приехал. Уезжать, действительно, будет трудно. Шерлок жил чересчур далеко, и, казалось, удача, вновь и вновь сводила их так, что то, что было лучшим для одного, шло вразрез с потребностями другого. И пришел черед Джона быть одиноким и брошенным. В какой-то степени он ощущал, что это лишь справедливо.

Это было незадолго до того, как путь Шерлока по бездорожью привел их к оконечности суши, и теперь впереди были только Ла-Манш и линия горизонта, но Шерлок и не думал сворачивать.

— Я, конечно, знаю, что я не здешний, но все-таки почему-то уверен, что это – не город, — сказал Джон, запыхавшись после их прогулки.

Шерлок натянуто улыбнулся, но улыбка лишь тронула его губы, не коснувшись глаз.

— Не волнуйся, мы здесь ненадолго.

— Да?

— Да. Потому что ты прыгнешь. — Он указал на край мыса, за которым было только небо. — Прямо вперед, разбежаться, толкнуться как следует, ноги вместе – и вертикально вниз, не переворачиваясь, — инструктировал Шерлок, словно бы давал указания, как добраться до города, от которого они явно были весьма далеки.

Джон нервно усмехнулся и покачал головой.

— Ты псих.

— Ты не доверяешь мне?

— Это не вопрос доверия, — возразил он, не способный до конца оценить эту шутку и посмеяться над ней вместе с Шерлоком. Джон, взглянув на него, поднял брови, сомневаясь в его серьезности, и подошел на шаг ближе к краю, чтоб увидеть, насколько высоко они были, и насколько безумным было предложение Шерлока. Но тот схватил его за руку, останавливая. Джон посмотрел на его руку, обвившуюся вокруг его руки, затем снова в эти серебряные глаза. — Что?

— Нет, ты не должен смотреть. Просто прыгай, — сказал тот. Лицо безмятежно, но глаза горят: он действительно, искренне предлагал это сделать.

Шерлок всегда был немного с приветом, но это уже побивало рекорд. Если тот хоть на миг представил, что Джон, в самом деле, прыгнет с утеса – потому лишь, что Шерлок его попросил об этом, – значит, тот был столь высокого мнения о себе, что утратил чувство реальности. Абсурдность этого была столь велика, что Джон продолжал улыбаться и отшучиваться.

— Думаю, тебя слишком много кусали пчелы, и ты отравился их ядом.

Шерлок просто стоял и смотрел на него.

— А тебя отравила болтовня идиотов. Слишком долго ты слушал их глупости, что они говорили тебе о семье. Оставайся на стабильной работе, никакой опасности, следуй каждодневной рутине, делай всё для дочери, служба – с девяти до пяти, и единственное удовольствие в жизни – воспитывать в одиночку ребенка? — Он отпустил руку Джона и стал кружить перед ним, не заботясь нимало о личном пространстве. — Ты сражался в Афганистане, — продолжал он. — Бежал за преступниками, пережил похищения, заглядывал в самые дьявольские места, которые только можно найти в Лондоне. Ты женился и создал семью вовсе не потому, что хотел стабильности, ты сделал это, потому что это было для тебя чем-то новым, неизведанным, чем-то захватывающим, за что можно было бороться и победить. Чем больше людей пытаются помочь тебе, тем становится хуже, потому что они отнимают твою борьбу, подсовывая вместо этого свою ложную мудрость, которая призывает тебя позабыть обо всём, что ты делал, о том, кто ты, чтоб ты стал похожим на них. Они – те, кто хочет отправляться спать по ночам, не зная и не ожидая ничего удивительного, что, возможно, принесет им завтра. Это – их страховочная веревка, для тебя же она становится петлей и душит тебя. Ты не нуждаешься в бесконечной стабильности, ты нуждаешься в риске и острых ощущениях. Ты не будешь знать, что там, за утесом, пока не прыгнешь.

Это было уже не забавно. Ни в глазах, ни в словах детектива, ни в его присутствии не было и намека на юмор, ни в малейшей степени. Джон покачал головой, выставив вперед руки, словно Шерлок мог просто броситься на него, если он и дальше будет упорствовать и отказываться.

— Не стану я прыгать! Не стану! Ты что, совсем спятил?!

Вероятно. Шерлок кружил вокруг, приближаясь сзади, шепча ему на ухо, никогда касаясь, а Джон только глазами следил за ним, словно пригвожденный к месту.

— Нет, всё это совсем не так. Стоять на краю, смотреть вниз, зная, что единственная причина, почему твоя жизнь под угрозой, – в том, что ты сделаешь этот шаг, который унесет тебя… Миллионы лет эволюции, и мы до сих пор боимся упасть. Жизнь – в твоих руках; всё в тебе кричит, чтобы ты не делал этого, инстинкт самосохранения пытается тебя обуздать, а потом всё внутри сжимается, и уже слишком поздно, ничего не изменишь, и не остается уже ничего – лишь надежда и вера в момент падения.

Джон чувствовал, как колотится сердце, горяча его кровь, при мысли о чувствах, что описывал Шерлок. Он знал эти надежды и страхи. Ему доводилось испытывать их – и в окопах, и на мостовой, преодолевая себя, – холодящий страх возможных последствий, отголоски волнения – от сознания, что дело стоит того, и что всё получится, – истинная причина успеха. Он сглотнул. Нет, он не будет думать об этом. Совершенно исключено. Не стоит даже дразнить себя, вспоминая подобное, хотя грудь его невольно сжималась тоской по тому волнению и страху, что ему так хотелось бы вновь ощутить.