========== Глава 1 ==========

ГЛАВА 1

Мэри умерла спустя три недели после того, как Анне-Ли научилась ходить. Несмотря на эту серьезную веху, девочку зачастую продолжали носить на руках. Оставленная без присмотра, та быстро убегала, проскальзывая между ногами стоящих, обнимая колени, запинаясь и падая на ботинки и сумочки. Она редко плакала, чаще сердилась, готовая снова бегать – и падать, в своем темно-красном платье с белыми кружевами и оборочками. Она понятия не имела, почему дом был полон людьми или почему ее мать всю неделю отсутствовала. Кажется, всё, что ей было известно, это то, что она привлекала большое внимание. И ей это нравилось. Для нее это было лишь вечеринкой, и для Джона было большим облегчением, что никому не хватило совести наставлять ребенка, как вести себя на похоронах ее матери. Большинство людей, казалось, достаточно жалели ее, чтоб счесть трогательной ее игривость. Бедная малышка, ведь ей предстояло расти без матери, да она и не будет помнить ее. Анне-Ли с удовольствием бегала, и скорбящие наслаждались своими предположениями. Джона это совсем не заботило, ведь они всё равно уйдут к концу дня. Его вообще ничто не заботило.

Это было постоянным раздражением его матери – что он даже не дал себе труда притворяться. Требовалось слишком много энергии, чтобы выглядеть грустным. Чересчур утомительным было симулировать горе. На самом деле, ему бы хотелось горя, душевных страданий. Но его вместо этого поглотила апатия, которая отравляла его, – безразличие и бесчувствие. Он удостоверился, что об Анне-Ли позаботятся, его защитные инстинкты не заглушались эмоциональной отрешенностью, но если бы кто-то сейчас спросил его, любит ли он свою девочку, он не был уверен, что у него бы достало сил, чтоб солгать и ответить «да».

Сам прием был тихим, на нем было больше друзей, чем членов семьи. Мать Джона позаботилась обо всём, хотя Джон вовсе не был уверен, что Мэри – теперь будучи мертвой, лежащей в гробу, чтобы вскоре быть отправленной в печь и стать пеплом, – хотела бы именно этого, и что всё это было хоть в малейшей степени важно. Все эти белые лилии в вазе и черные ленты на ножках стола, холодная ветчина и другие закуски, лежащие на подносах. Всё со вкусом и в рамках традиций. Конечно, это не было вечеринкой, чтобы праздновать ее жизнь, но, казалось, что большинство гостей, так или иначе, не стремились бы праздновать. Небольшие группы, собирались вместе, оплакивая потерю, некоторые мрачно беседовали, в то время как Джон, большей частью, оставался один – сидел на стуле и просто ждал, когда скажут, куда идти и что делать. Это была обязанность, которую его мать была слишком счастлива взять на себя.

Джон почти был уверен, что она же была причиной того, что Шерлок не остался надолго. Не то, чтобы это имело значение. Он вспомнил, что тот пришел, не сказав ни слова, только сжав плечо Джона, чтоб передать свои чувства. Они никогда не нуждались в словах. В какой-то момент Анне-Ли стала хныкать, и не от падения, но потому, что ей надо было сменить памперс, чем Шерлок и собирался заняться, сопровождаемый миссис Уотсон, что шла по пятам. Вероятно, последовал разговор. Шерлок выглядел столь же холодным и безразличным, каким Джон себя чувствовал, когда возвратился в пальто и поцеловал Джона в щеку. Больше Джон не видел его, и никто другой, казалось, не видел, да их вовсе и не заботило, был тот там или нет.

А потом оказалось вдруг, что прошел уже целый месяц, даже больше, если верить календарю. Джон действительно мало что помнил из этого времени. Он всё так же сидел на своем месте, его кормили запеканками и пирогами доброжелателей, поэтому всё было вкуса шпината и сыра. Он был всё еще оцепенелым. Его мать готовила и убирала и заботилась об Анне-Ли, в то время как Джон просто тупо сидел, безразличный к тому, что было по телевизору, или на любой из книжных страниц. Усталость была одной из немногих вещей, которые он ощущал, – вина и усталость. Он часто чувствовал их обе одновременно, особенно глядя, как играет его дочь. Он не думал, что можно перестать любить собственного ребенка, но каждый день ощущал недостаток эмоций, несмотря на ее объятия, поцелуи или даже когда держал ее на руках. Пустота поглощала его, отнимая всякую радость. И мать так на него смотрела, что, Джон был уверен, та могла бы сказать, что он больше не заботился о своей жизни.

«Анне-Ли повезло, ведь ты всё еще с нею», — повторяла она каждый день, словно мантру. Она волновалась, что он хочет убить себя. Эта мысль проявлялась слезами возле плиты и хмурыми взглядами из зеркал. Джон ничего на это не отвечал. Большую часть времени его тоже тревожило наличие в доме оружия.

Слишком много времени миновало, и Джон так и не находил ничего утешительного. Это было уже последней неделей его отпуска в клинике, представленного после понесенной им тяжелой утраты. Пора было подняться и возвращаться к жизни, словно всё будет хорошо. Но было не так. Не могло быть так. Мэри умерла, унеся всю радость из жизни Джона. Были дни, когда он ненавидел ее. Ведь она не просто ушла, она всё забрала с собой, оставив ему лишь холодную мучительную опустошенность глубиной адской бездны.

Дом был слишком большим. Слишком много мебели. И что, спрашивается, делать с ее одеждой, косметикой, драгоценностями? Что из этого следует сохранить, что отправить в огонь? Он чувствовал, что делал всё это прежде, ощущая, что пустота, усталость и бесполезность разрушают его и лишают воли. И на сей раз спасения не было. Ожидания, возлагавшиеся на него, четко наметили его путь еще до того, как сделан был первый шаг, и пути назад не было. Он не хотел. Было что-то, по сути своей чрезвычайно неправильное, в том, чтобы просыпаться, идти на работу, возвращаться домой к своей матери и, увидев вечером Анне-Ли, вновь ложиться спать, и так изо дня в день.

Это не было тем, как он должен был жить. Что случилось с его старой жизнью? Ему нравилась та, а не эта.

Миссис Уотсон поставила чашку горячего чая на стол рядом с ним. Прошел еще один день? Все они выглядели одинаково.

— Почту принесли, дорогой, — сказала она, положив рядом с ним небольшую стопку открыток и писем. — Есть одно от твоего поверенного.

Вот только этого он и хотел. Джон смотрел на тонкие прямоугольнички и квадратные карточки. Он должен еще что-нибудь подписать? Прочитать еще документы, в которых юридическое крючкотворство на законном на то основании росчерком пера провожает душу? У него уже было слишком много таких документов. Это всё могло подождать. Весь проклятый мир мог подождать, хотя тот, казалось, продолжал себе идти дальше, несмотря ни на что.

Под стопкой белых бумаг было что-то цветное – маленький намек цвета под стеком бумажно-белого. Джон, порывшись, решил взглянуть, ожидая, что это какая-нибудь реклама, но вместо этого увидел открытку, затерявшуюся среди бессмысленных соболезнований и новостей. Никто в наше время не слал открыток и, конечно, не с британского побережья уроженцу Британии. Это была симпатичная карточка, вполне типовая, не представляющая никакого интереса сверх того, что можно испытывать к пейзажу с высокими прибрежными скалами, синей водой и мысом, поросшим травой и полевыми цветами. Тем не менее, была в этом некая ностальгия. На обратной стороне был адрес, но никакого имени, а дом назывался Фэйр-хилл-коттедж, где-то в Брайтоне. Краткое сообщение написано было небрежным почерком:

«Приходи немедленно, если удобно.

Если неудобно, приходи всё равно».

Джон не мог сдержать улыбки, появившейся на его лице, при виде того, что было ему настолько знакомо, и что всегда нелегко было игнорировать.

Миссис Уотсон тихонько всхлипнула, заставив его нервно вздрогнуть.

— О, Джон… Это, кажется, в первый раз, как я вижу, что ты улыбаешься, за все эти недели, — сказала она, искривив побелевшие губы в напряженной улыбке.

Он прочистил горло, внезапно почувствовав сухость во рту, и радуясь, что у него есть чай. Он пил долго, наслаждаясь тем, что тот был настолько горячим, что, почти обжигая, согревал изнутри. Улыбка не исчезала. Он чувствовал, что всё тело горит, пламенеет, словно факел во тьме. И, собравшись с мыслями, молча кивнул, прежде чем подняться с заскрипевшего стула.