— Дело не в этом?

Джон покачал головой.

— Нет, совершенно точно, нет. Потому что… Шерлок, я не могу жить лишь ради того, чтобы делать тебя счастливым. Вообще-то, я говорю это не потому, что думаю, будто ты не в курсе, – скорее, напоминаю себе. Ты – единственный, кто постоянно говорит мне о том, что важнее всего делать то, что считаешь правильным для себя. Я не знаю, что может случиться в будущем, так что не могу утверждать, что ни с кем не буду встречаться, не влюблюсь и вновь не создам семью. Я знаю, чем всё это было бы для тебя, и мне больно думать, что такое снова произойдет, но… Моя жизнь не может закончиться вместе с твоей. И я не смогу принимать решения, как мне жить, основываясь лишь на том, что было бы лучше для тебя. Я не жду, что ты мне поверишь, когда я скажу, что это тяжело… Не могу описать, насколько… знать, что этим я могу причинить тебе боль. Мне не раз приходилось забывать о сне, о еде, попадать во всякие передряги, только чтобы увидеть, как ты улыбаешься, как приплясываешь, вдохновленный новым расследованием или чем-то таким. В любой день я пожертвовал бы почти чем угодно, только б ты был счастлив. Но я не могу сделать большего. Не могу позволить себе. — Он повесил голову – теперь, когда слова были сказаны, вместо ожидаемого облегчения он чувствовал, что это ноша только стала еще тяжелей. Протер лицо, ощущая себя очень старым под гнетом всех этих событий и размышлений. — Было бы замечательно, если бы я проснулся завтра, и всё изменилось – я вдруг полюбил бы тебя, полюбил бы именно так, чтобы это решило всё. После всех этих лет, что мы прожили вместе, если б мне суждено было влюбиться в тебя, ты не думаешь, что к настоящему времени это произошло бы уже?

Лицо Шерлока было словно высечено из камня, только взгляд был живым, напряженным. Глаза его неотрывно смотрели на Джона, и тот чувствовал это, даже когда отвернулся.

— Ты не собираешься когда-либо думать обо мне в таком плане, — сказал Шерлок прямо и почти без эмоций.

Джон кивнул, поджав губы.

— Это могло бы быть очень неловким, если бы мы попробовали. Я даже не знаю, как мы могли бы попробовать. Что было бы в этой ночи настолько различным, что ни ты, ни я не вели бы себя так, как привыкли? Я имею в виду, добавились бы поцелуи? Мы держались бы за руки? Целовались – глубоко и интимно, сплетясь языками? Как бы ты вернулся потом к повседневности? Поверь, очень трудно дружить с кем-то, с кем ты был настолько близок. Кто первым бросил, у того контроль над отношениями, и я не хочу, чтобы это случилось с нами.

Шерлок не шевельнулся и ничего не сказал, внимающий и неподвижный, как на воскресной проповеди.

— И это не говоря о том, что ты мог бы встретить кого-нибудь, кто намного лучше меня. И я не просто так говорю это, — продолжал он, чувствуя, что бормочет что-то бессвязное, но было невыносимо молчать, когда Шерлок так смотрел на него. — Я имею в виду… только посмотри на себя. Шерлок, ты заслуживаешь вечеров симфонической музыки и ужинов в столь шикарных местах, где нужны непременно смокинг и бабочка. Тебя должна окружать романтика, кружа в своем вихре, чтобы ты целый день улыбался – просто так. Ты должен быть с кем-то, кто сделает тебя безумно счастливым, и кто каждый час посвятит тому, чтобы ты убедился, насколько любим и дорог. Ты заслуживаешь не меньше, чем абсолютной преданности. И вот я – вдовец с ребенком, чья коллекция записей включает такие «жемчужины» как «Автобус едет не спеша…» и «Азбука»*, кто приносит тебе еду навынос, прося поднять ноги, пока выметает, и вечно напоминает тебе проследить, чтобы Анне-Ли не съела пчелу. Не думаю, что когда-либо смог бы дать тебе всё, чего ты достоин. Потому что достоин ты всего лучшего в мире.

— Ни в малейшей степени, — сказал Шерлок, сложив руки в молитвенном жесте под подбородком. — Я совсем не заслуживаю «всего самого лучшего». Да и не тебе решать за меня.

Этого Джон совершенно не ожидал. И он был прав, конечно. Так или иначе, независимо от того, сколько раз он прокручивал в голове их беседу, оставались непредвиденные обстоятельства, которых нельзя было предсказать. Эго Шерлока и упрямство не относились к ним. Джон, почти против воли, слегка улыбнулся, несмотря на их непростой разговор. Предпочтительней был огонь в глазах детектива, не холод.

— Обещаю тебе, как бы всё ни сложилось, это будет не так, как в прошлый раз. Не могу и вообразить, чтобы кто-то дал мне больше того, что ты уже делаешь. Я познал уже и семейную жизнь, и отцовство, так что нет никакого опыта, который мне еще бы требовалось приобрести. И вообще, у меня есть всё, что мне нужно.

— Кроме яркой сексуальной жизни, — заметил Шерлок язвительно. Трудно было сказать, говорил ли он это в защиту или просто озвучивал то, что видит. У Шерлока бывало порой и то, и другое.

— Безбрачие, безусловно, было… Ну, это не то, что я предпочел бы, но от этого я не умру. Думаю, что неловкость от моего вчерашнего поведения на какое-то время меня охладит.

— Я же не возражал.

— Я захватил твою задницу и толкался в твое бедро. Животные – и те ведут себя лучше, чем я.

— Я не возражал, — повторил Шерлок.

Джон устало улыбнулся.

— Тем не менее. Извини. Я обычно не позволяю себе такого. Особенно при поцелуях. — Он запрокинул голову, говоря об этом. Хотелось сказать так много, что он едва мог сосредоточиться на чем-то конкретном. — С нами ведь… всё хорошо? Я имею в виду, что… не хочу, чтобы мы обсуждали… только эти наши ошибки. Потому что есть так много вещей, на которых мы могли бы сосредоточиться. Лучшие вещи, в самом деле.

Шерлок упруго поднялся и встал на коврике возле кресла – руки по швам, весь внимание. Его голос больше не был безжизненным, и теперь звучал бодро, хоть глаза его были прищурены, а под ними лежали тени.

— Я уверен, что понимаю. Ты не любишь меня, и при этом не ожидаешь, что полюбишь однажды. Романтические отношения между нами тебе вовсе неинтересны, ни при каких обстоятельствах, и любое свидетельство того, что это не так, проявляется лишь стихийно, выходя за рамки трезвых суждений. Наши роли установлены и определены, лучше всё оставить без изменений и однажды ты, возможно, снова уйдешь, но меня это не должно касаться, ведь я, так или иначе, заслуживаю лучшего.

Джон невольно вздрогнул, закрыв глаза и сжав губы. Это было описанием его чувств – краткое изложение, и в такой легкой, обобщенной версии: ни безжалостной прямоты, ни смягчающего добродушия. И, ради всего святого, он никак не мог найти в такой трактовке изъян, позволявший поправить, чтобы всё это не звучало так, словно бы ему совсем наплевать на чувства другого. Джон длинно выдохнул, молча глядя на друга, потрясенный и сломленный.

— Как ты всё еще способен быть моим другом? — спросил он, не зная ответа.

Шерлок лишь легкомысленно вскинул голову.

— Я не знаю, как им не быть.

— Ты когда-нибудь сожалеешь об этом?

— Нет, — сказал детектив, приблизившись к креслу Джона. — Хотя, думаю всё же, ты прав. Это не то, что мы можем позволить себе обсуждать. С завтрашнего дня – ни слова об этом.

Джон кивнул, ощущая горечь.

— Да. Хорошо.

— Что означает, что у тебя почти не останется времени, чтоб наорать на меня за это. — И без всякого предупреждения, он наклонился и вновь поцеловал Джона, обхватив ладонью его затылок, чтоб не дать протестующе отшатнуться. Джон почувствовал аромат дорогого мыла, и всё поле зрения заслонило лицо Шерлока. На сей раз это не был сахар, но вкус острых приправ от горячей пищи, доставленной из магазина. На мгновение Шерлок прервал поцелуй, но затылок Джона не отпустил, держа его так, чтобы доктор смотрел на него.

— Не думай ни на секунду, что у тебя есть какая-то власть надо мной, Джон Уотсон, — сказал он с удивительной убежденностью. Глаза его полыхали, как расплавленное серебро. — Я сам устанавливаю правила, по которым живу, а ты просто составляешь компанию. Оставайся со своими эмоциями и привязанностями. Не я здесь для тебя, ты – со мной. Вспомни об этом в следующий раз, когда станешь думать, кому больше терять.