Я помог Горчакову сделать примочку к ране, хотя кровотечение действительно замедлилось, один ее вид — неряшливой, вздутой, побагровевшей отрицал любую возможность исцеления.

— Все пустое, — бормотал Звездочадский. — Горчаков, бросайте свои медицинские штучки, дайте лучше мне опиум.

— Я послал за ним.

— Вот и ладно, не то неровен час, мои стоны достигнут нежных ушек матушки или сестры. Никак не ждал, что будет так больно.

— У вас началось воспаление, следует сделать внутреннее промывание.

Доктор взял один из своих пузырьков, высыпал в ложку белый порошок и протянул Габриэлю:

— Примите пока вот это.

— Что это?

— Каломель. Слабительное.

— К черту слабительное. Лучше дайте пить, меня мучит жажда. И вы, и я знаем, что я не жилец, так позвольте мне помереть безо всяких унизительных процедур, как подобает мужчине и солдату.

Звездочадский попытался отвернуться, но даже это казалось бы простое движение было ему болезненно. Он застонал от боли и от злости на собственную беспомощность. Его страдания отзывалась в моем сердце, словно мои собственные. Если бы такое было возможно, я радостью разделил бы его боль, но увы — здесь я был абсолютно бессилен.

— Михаил, ответьте, не справлялась ли обо мне кузина Ангелика? — хрипло спросил Габриэль, дождавшись минутного облегчения.

Я покачал головой.

— Правильно, ни к чему ей меня видеть в столь плачевном состоянии. Она сама радость, ангел во плоти… Но все-таки, мой друг, коли Ангелика приедет, скажите мне о том без промедления в любое время дня и ночи.

— Хорошо, хорошо… — спешно согласился я, полагая, что он бредит.

От опиума Звездочадскому полегчало. Согрелись руки, сделался реже пульс. Габриэль заметно оживился, просил матушку и сестру быть с ним, велел звать друзей.

Все, кто был в доме, собрались у его ложа. Январа села на стул, который специально придвинула к кровати, и на котором провела последние часы. Поправила белье, отерла пот со лба. Пульхерия Андреевна тяжело опустилась на порезанный мундир. Прочие, не найдя себе места, остались стоять.

— Да не чинитесь! Вот, присядьте подле меня, на кровать, места всем хватит. Я выписал ее из-за стены, такой роскоши нет даже у князя Магнатского. Арик, Гар, отчего вы сторонитесь друг друга? Гряньте дуэтом да погромче, чтобы встряхнуть эту гробовую тишину!

— Пир во время чумы, — пробормотал Горчаков, отойдя в сторону. Серьезный человек, он не понимал, как Звездочадский умудряется шутить. Я же восхищался мужеством друга. Я не знал, смог бы сам, ощущая за плечом дыхание смерти и предвидя близкую разлуку с дорогими людьми, не захлебнуться на дне беспросветного отчаяния.

Ангелика приехала утром. Она застала нас всех в состоянии полу-сна, полу-бодрствования. Арик и Гар, ради спокойствия Габриэля вынужденные изображать перемирие, расположились в библиотеке, туда же отправился Разумовский. Он появился далеко за полночь и не успел перемолвиться со Звездочадским, но надеялся непременно сделать это. Пульхерия Андреевна прикорнула на диване в гостиной, даже во сне продолжая плакать. Януся сидела за низеньким столиком, готовая сорваться по первому зову брата, да там и задремала, положив головку на сложенные руки; покрывалом ей служила подаренная братом шаль, с которой она не расставалась ни на миг, точно боялась, что с утратой подарка потеряет и дарителя. Возле напольных часов в кресле спал Лизандр, вплетая свой храп в мерное тиканье. Под ногами пиита валялось с дюжину смятых бумажных листов.

Я несколько раз поднимался помочь Горчакову, а остальное время мерил шагами гостиную. Взад и вперед, от двери к окну, по вытканным на ковре райским птицам, мимо дивана с подлокотниками в виде фигурок богини Ники, мимо столика, поправив шаль на плечах Януси, мимо часов и кресла, по хрустящим листкам со стихами и обратно от окна до двери. Спать, зная, что там, наверху, Габриэль ведет свою последнюю схватку со смертью, казалось мне предательством, оттого я ходил и ходил, как заведенный. Будучи единственным, кого не сморил сон, я встретил Ангелику первым. Вопреки обыкновению, красавица была одна. В простом синем платье с глухим воротом, в темной накидке-пелерине, с собранными в строгий узел волосами.

— Михаил, как чувствует себя кузен? Я приехала, едва узнала о несчастье. Это все из-за меня, из-за меня одной, оттого, что Габриэль ревновал. Мне не стоило говорить со стражем, и танцевать с ним тоже не стоило. Он вовсе не нравится мне. Но он рассыпался в комплиментах, был так предупредителен, так мил, что оттолкнуть его было бы дурным тоном. Отчего только Габриэль не спросил? Я смогла бы ему все объяснить. А теперь он ранен, и страдает из-за пустяка. Знаете, порой моя красота кажется мне проклятьем. Как легко было бы, родись я простушкой с заурядной внешностью, — выпалила Ангелика на одном дыхании. Тонкие пальцы комкали кружевной платок, волнение добавляло одухотворенности ее прелестным чертам. Также винил себя Лизандр, также и я полагал себя причиной несчастья. Отец Деметрий учил, что на все воля Божья, что никакие действия либо события не случаются без Его попустительства, а считать себя проводником Его воли есть проявление гордыни. Но вряд ли слова моего духовного наставника могли бы успокоить Ангелику, как не могли они умерить и моего собственного чувства вины. Да и так ли важна была причина, если она не имела влияния на последствия?

— Не терзайтесь понапрасну. Габриэль мужчина, военный и, разумеется, он отдавал себе отчет в принятом решении.

Красавица вздохнула:

— Мужчины едва ли отдают себе отчет, когда влюблены. Кузен открылся мне и даже имел разговор с папенькой. Это было нашей тайной. Габриэль ведь не умрет, правда? Скажите, что рана легкая! Пожалуйста, не молчите, это пугает меня!

Я ушел от ответа:

— Вы можете сами взглянуть на него, если только он не спит.

Звездочадский не спал. Когда я понялся, чтобы сказать ему об Ангелике, улучшение, вызванное приемом опия, уже сошло на нет. Лоб Габриэля покрывал холодный пот, дыхание было отрывистым, точно ему не хватало воздуха, зрачки расширились почти на всю радужку, делая взгляд блестящим и безумным.

— Как вы? — спросил я и тотчас, поняв всю нелепость своего вопроса, пояснил, — Здесь ваша кузина. Хотите говорить с ней?

Ночная Тень взглянул на меня с усилием, пытаясь понять, о чем я спрашиваю, затем попросил:

— Дайте мне несколько минут.

Я отвернулся к окну. Занимавшийся день обещал быть ясным и солнечным. Легкий ветерок ерошил мне волосы, я слышал щебет благополучно переживших ночь птах, вдыхал запах влаги, испаряющейся от земли, и понимал, что этот день станет последним в жизни моего друга. Он пройдет, и время не обернется вспять, и земля будет двигаться дальше вокруг солнца и вместе с солнцем лететь через вселенную, также будут шуметь ветра и петь птицы, и люди будут верить, любить и мечтать. Не изменится ничего за одним лишь исключением, незначительным для целого мира и величиной с целый мир для родных и близких Габриэля.

Как же так, думал я, блестящий офицер с незапятнанной репутацией, перед которым раскрыты все двери, которого уважают солдаты и ценит начальство, любящий сын и нежный брат, завидный жених. Казалось бы, впереди жизнь, полная счастливых свершений, и вот все закончено влет, нелепо и трагично.

— Передайте кузине, что я ее жду, — прервал мои невеселые раздумья голос Звездочадского.

Я обернулся — и обомлел. Точно мой друг не умирал несколько минут назад. Улыбающийся, с пылающими щеками, с глазами, сияющими ожиданием встречи, с тонкими, аристократическими кистями рук поверх одеяла — ни дать, ни взять улан, красующийся легким ранением после победы в сражении.

Я поманил за собой Горчакова, и вместе мы вышли из спальни.

— Он ждет вас, — кивнул я Ангелике.

Красавица дернула бархатные ленты своей накидки, сбрасывая ее на пол, подняла точеную головку, подхватила подол платья и быстро взбежала по лестнице — воплощенное изящество и легкость. Скрипнула и затворилась дверь, отрезая Габриэля и Ангелику от мира.