Возможно, он ждал, когда я начну торговаться.

Без торга в Обливионе не обходилась ни одна покупка. Это было почти театральное действо, столь же важное и насыщенное, с заранее расписанными репликами и ролями. Торговцу полагалось поведать о происхождении вещи — подробно и красочно, а того лучше сочинить подходящую легенду на сей счет. Покупатель в ответ рассказывал о себе, о своей семье, родственниках до седьмого колена, которые станут голодать, если он отдаст назначенное. Тогда продавец принимался расписывать качества товара, не забывая скинуть несколько идеалов или чаяний. Покупатель выдвигал встречное предложение, сопровождая его повествованием о том, как он в холод и зной зарабатывал свои кровные.

Примись я торговаться, мне удалось бы заполучить шкатулку дешевле, но выгадывать деньги на подарке для любимой казалось мне недостойным офицера и дворянина.

— Я бы предпочел рассчитаться иначе, — наугад попробовал я. Только один раз, мысленно обещал я себе. Ради Януси. Я отработаю любую плату, какую назначит этот человек.

— Что вы можете предложить? Не берите в счет, что перед вами старая рухлядь. Это теперь, к семидесяти годам, меня скрючило от артрита, руки потеряли былую силу, горло раздирает кашель. Прежде-то я был хорош собой, строен и высок, да-да, не извольте сомневаться, — кивнул старик в ответ на отразившееся на моем лице недоверие и продолжал сочинять пуще прежнего. — Я поездил по странам ближним и дальним, повидал диковинные города, и на сотом потерял им счет. Чем вы надеетесь меня удивить? Вы не похожи на тех несчастных, которые тратят годы на освоенье какого-нибудь уменья вроде как малевать пейзажи или бренчать на пиано, а после — фух! — расстаются с ним по сходной цене. У аристократов ныне в чести собираться и хвастать друг перед другом драгоценностями и купленными талантами.

Я покачал головой.

— Не имею чести понимать, о чем вы толкуете. Я не из этих мест.

Со старика разом сбежала сонливость, взгляд сделался ясен и цепок. Он пробежал глазами мой мундир из темно-синего сукна, весь в пятнах порохового дыма, шашку в потертых ножнах и даже сапоги, разменявшие не один десяток дорог.

— Ну, так немедленно позабудьте, что я вам тут наболтал. Из-за нужды читать узоры на камне я сделался слеп, как крот. Вдруг не различил в вас пришлеца. Это многое объясняет, однако не меняет ничего.

— Я военный.

Похоже, мне все-таки удалось его заинтересовать.

— Ах, вон оно как. Никогда не бывал на войне, хотя мне казалось любопытным, как оно там. Все эти расположенья войск, атаки, перестрелки, наступленья и отступления. А ну, подойдите-ка ближе, вьюноша. Станьте сюда, под свет. Да, глаза мои давно не те, и руки дрожат, но память по-прежнему со мной, целохонька до самого первого денечка. А это, знаете ли, дорогого стоит. Позвольте взглянуть, что у вас есть. Не бойтесь, я буду острожен.

Я не боялся. Старик казался чудаковатым, но не опасным. Что этот карла мог сделать мне, имперскому офицеру?

Гном ухватил меня в цепкие объятия и выволок под криво висящую лампу, где долго рассматривал, щурясь, бормоча себе под нос. От него пахло старостью и не шибко здоровыми зубами. Мне захотелось отвернуться. Наконец гном проскрипел:

— Считайте, мы договорились. Ну, повторяйте за мной: я согласен рассчитаться за выбранный товар назначенной ценою доброй волей и без принуждения.

В мерцающем свете лампы мне примерещился красноватый отблеск на дне блеклых стариковских глаз. Гном подобрался, точно хищник перед прыжком. Скрюченные пальцы с желтыми ногтями сделались похожи на когти, готовые терзать мою плоть, заострились зубы. Отгоняя наваждение, я моргнул. Передо мною стоял все тот же лысый старик в лоснящемся кожаном жилете и мешковатых штанах.

— Я согласен рассчитаться назначенной ценой доброй волей и без принуждения, — эхом откликнулся я.

Нечто знакомое проскользнуло в словах и ощущениях. Я попытался уцепиться за обрывок мысли, чтобы подтянуть ее к себе поближе и рассмотреть, но не успел. Старик заговорил вновь, мысль вырвалась и ускользнула.

— А теперь еще раз.

— Рассчитываюсь за выбранный товар назначенной ценой доброй волей и без принуждения, — повторил я.

Память поднялась волной и подступила к горлу. Я сообразил, где слышал подобное. Ну, конечно же, возле стены, когда Звездочадский разговаривал со стражами! Я еще подумал тогда, будто являюсь свидетелем некоего ритуала. Похоже, так оно и было.

Между тем старику все было мало:

— Подтвердите, что готовы отдать за выбранный товар назначенную цену доброй волей и без принуждения.

— Отдаю назначенную цену доброй волей и без принуждения, — уверенно сказал я.

Лампа под потолком внезапно замерцала, затем вспыхнула нестерпимо ярко, искрами выкрошилась на дощатый пол и погасла. Запахло паленой проводкой.

— Ох ты ж! Сгорела! — донеслось из полумрака.

— Вам помочь?

— Ну, коли это не составит труда. Где-то у меня были лампочки. Погодите, схожу поищу.

И старик ушаркал на второй этаж. Какое-то время оттуда доносился шум стукающихся об пол предметов и приглушенная брань. Затем гном явился вновь. В его руке, нещадно чадя, горела керосинка. Он вытащил из кармана жилета лампочку, протянул мне.

— Кабы я был также высок, как в былые годы, то легко управился бы сам, но старость нуждается в силе юности, равно как юность не может обойтись без мудрого совета стариков.

Под его бормотание я потянулся к лампе, висящей под потолком. Та оказалась под стать хозяину — такая же скособоченная и дряхлая, готовая развалиться под моими руками. Гореть она не желала никак. Чай в штабе с нашими связистами позволил мне обзавестись некоторыми полезными навыками. Я спросил у старика инструменты, снял лампу с потолка и в свете керосинки принялся ее разбирать. Не скажу, что это было легко, да и электриком я был аховым, но спустя довольно продолжительное время мне удалось понять, где поломка, и устранить ее. Теперь источаемый лампой свет струился ровнее и ярче.

Старик несказанно обрадовался:

— Сам Бог привел вас в мой магазин, вьюноша. Я-то полагал, будто старость сыграла скверную шутку с моими глазами, но теперь-то вижу отлично вплоть до самых дальних полок, — тут он повернулся и погрозил пальцем шахматному офицеру, объявившему шах королю. — Эй, ты, а ну, опусти копье!

Затем, как ни в чем не бывало, старик опять обратился ко мне:

— Уж и не знаю, чем благодарить вас.

— Вы так и не назвали плату за шкатулку, — напомнил я.

Гном отмахнулся:

— Вы рассчитались сполна. Вот что. Мне все одно пора закрываться, пойдемте-ка я покажу вам нечто по-настоящему прекрасное. Я забрал кое-что ваше, будет честно, если я предложу кое-что взамен.

Я уже примирился с тем, что понимаю лишь половину сказанного этим чудаковатым человечком. Пожав плечами, я двинулся за ним. Старик повел меня вверх по широким, похожим на террасы ступеням. Лестница петляла то влево, то вправо, по обеим ее сторонам, точно стены обрыва, высились дома, из земли выглядывали замшелые камни, тоже бывшие частями домов. По сути, мы шли по той же улице, только ведшей не вперед, а ввысь.

Мало-помалу подъем перешел в плоскость. Дома не исчезли никуда, стояли по-прежнему тесно, стена к стене. Иные хранили остатки примыкавших к ним прежде строений, торчащие то сбоку, то сверху, то внезапно без предупреждения обрывавшиеся крошащейся каменной кладкой. К иным были пристроены ворота без створок, обнажавшие нутро человеческого жилья с сохнущим на веревках бельем, гнилыми телегами на проржавевших колесах, грудами отслужившей свое ломаной мебелью. Гном тянул меня дальше, сквозь нескончаемые кривые переулки и подслеповатые проходные дворы, сквозь чьи-то крохотные садики, мимо недодомов и недозаборов. Я с любопытством озирался — эта часть Обливиона была мне незнакома.

Мы втискивались в узкие проломы, миновали арки, согнувшись в три погибели, поднимались и спускались по шатким крошащимся ступеням. Вскоре я принялся опасаться, что не найду дорогу назад. Тогда-то мы вышли на площадь. Она оказалась совсем невелика — в полторы сотни шагов, и вся заполнена людьми.