— Нет, не трупы. Слишком мелко. Нам нужно узнать, где находятся Кукольник и Психолог.

Что? Они серьезно? Я пытаюсь засмеяться: выходит плохо — пробивается фальш.

— Не знаю таких… — Я снова делаю попытку уйти, пока не слышу вдогонку:

— Лидия и Мария Миревска спрятаны в какой-то психбольнице. В какой, Лаура?

— Я похожа на справочное бюро? Или вы считаете, что я знаю всех чокнутых, раз моя мать в психушке?

— Наша мать… — Поправляет Стефан, и от его тона я теряю весь сарказм. — Ты, когда ее устраивала в новую клинику, наверное, все разузнала. На острове, где сейчас наша мать, нет ни одного Инициированного! Да и по бумагам она стала числиться с девичьей фамилией Козентино. Ты прятала ее.

— Конечно же, прятала! Я — не простая смертная, да и ты тоже не среди неизвестных Инквизиторов! Врагов нам обоим хватает! Я не верю в закон Immunitatem!

— Лаура, ты можешь пудрить мозги кому угодно, но не мне! Ты всегда всё знаешь. Dio mio! Это же твой стиль! Сама учила, что «кто владеет информацией — тот владеет миром». Я не поверю, что ты даже не догадываешься, где Морган прячет этих девчонок.

Я замолкаю. Спорить бесполезно. Да, наверное, и Реджина уже, как бор-машина, вонзилась в мои мысли, чтобы понять, что знаю: Франческа слишком болтлива была, за что и поплатилась.

— Зачем вы привели с собой Архивариуса? — Я киваю на стоящую, будто статуя, женщину, но смотрящую на меня своим жгучим взглядом, наверное, в надежде, что он подожжет меня, и я сгорю прямо тут — на мраморном полу дешевого отеля. — Думаете, Сенат поможет? Да он первым пойдет в расход, в первые же часы переворота.

— Мы знаем. — Довольно произносит Реджина. — И удар будет изнутри — из Карцера.

— Хм! Сами догадались или кто подсказал?

— Сами. Но мы также понимаем, что бесполезно сопротивляться, когда у Моргана есть тайное оружие — Кукольник и Психолог, которые уже заранее обеспечили победу. Ведь так?

Я грустно улыбаюсь и произношу последнее, что успела мне сказать Франческа:

— Куклы уже расставлены, Реджина. Куклы уже расставлены…

Дания. Остров Эрё. Час езды и семьдесят пять минут на пароме, потому что портала не существует из Фленсбурга — немецкого города на границе с Данией, где был последний официальный прокол пространства на территории Германии. Прогуляйся по миру в сопровождении Инквизиторов и Архивариуса.

— Где ты взяла тренч? — Стеф замечает на мне чужой двубортный плащ.

— У смертной отобрала.

Кривая ухмылка появляется на лице Архивариуса. Специально дразню. Я могла бы купить себе что-нибудь теплое, но удержаться, чтобы не помахать красной тряпкой перед быком не могла — в данном случае, это был плащ смертной девушки из кафе. Эффект от украденного тренча читается на лице Бароны, я же довольно кошусь на Реджину, которая тоже улыбается, но как союзница. Уж Хелмак точно знает все мои мотивы.

— Интересное место выбрал Морган. Поэтичное. Я тут была лет так двадцать назад. — Замечает Реджина, эффектно откидывая прядь волос.

— Да, Джеймс у нас романтик.

Я слышу легкий смешок брата. Мы идем по Аэрёскёбингу в поисках машины, чтобы добраться до последнего пункта назначения — маленького поселения Оммела. Ветер с моря просто ужасный. Моя причёска вся растрепалась, и волосы превратились в космы ведьмы.

— Какие милые собачки в окнах! — Доносится со стороны от какой-то девушки, прошедшей мимо нас с парнем. Судя по одежде, туристы, притом бедные, так как сейчас не сезон.

— И вправду… Их много. Что это означает? — Барона, в отличие от нас троих, явно здесь впервые и не знакома с этим местом. Я не сдерживаюсь и снова язвлю:

— Боюсь, вам не понравится, мисс Оливия…

— Отчего же?

— Слишком претит вашему мировоззрению.

И снова легкий смешок Реджины сбоку. Но Хелмак тут же пытается исправить ситуацию.

— Остров раньше был одним из самых оживленных портов. Здесь завелась традиция. Когда хозяин в плавании, собачек разворачивают лицом на улицу, когда дома — мордочки статуэток смотрят вовнутрь.

— Собаки — признак верности. Не вижу тут ничего предосудительного.

— Да, но этим отлично пользовались любовники жен. — Закончила я прежде, чем Реджина открыла рот.

— Здесь мало людей… — Заключает Оливия, пытаясь сбить неловкую ситуацию. Я замолкаю, довольная произведенным эффектом. Реджина же берет снова все внимание на себя.

— Не сезон для туристов. Да и остров считается глушью. Вся молодежь рвется в Копенгаген, продают дома. Поэтому тут много художников, поэтов, артистов, тех, кто сбежал от цивилизации.

Солнце, несмотря на жуткий с моря пронизывающий соленый ветер, грело кожу. Но, по сравнению с теплом Маракеша, тут было ужасно. Про себя я отметила, что будь тучи на небе, ощущение было бы удручающее — серость глуши. Еще меня сильно бесила старая каменная кладка дорожек, по которой невозможно было передвигаться на каблуках. Но в этом плане мучилась не я одна: со мной, так же шатаясь и цепляясь за Стефана, шла Реджина. Одна лишь Барона была в лоферах под свой твидовый костюм.

— Теперь понятно, почему вы назвали Моргана романтиком!

— Да будь он проклят, чертов садист! — Я подворачиваю ногу из-за неровной средневековой дороги. Боль скручивает голень, что еле сдерживаю стон. — Будь прокляты все старые города с этой… этой…брусчаткой!

— Тебе бы вместо пальто надо было забрать кроссовки у какого-нибудь туриста! — Стефан неприкрыто ржет, я же шиплю на итальянском: «Заткнись».

— Я вижу машину. Пойду, поговорю с водителем. — Отзывается Барона и направляется в сторону. Я тру поврежденную ногу, цепляясь за брата, стоя на одной ноге, как фламинго. Реджина обводит взглядом округу, явно получая наслаждение от прогулки в отличие от меня:

— Все-таки, Морган — гений! Рядом с Польшей, остров, туристов мало, Инициированные тут зафиксированы в последний раз лет эдак сто назад. И в то же время центр Европы.

— А я смотрю, вам здесь нравится… — Зло цежу сквозь зубы, глядя на умиротворенное лицо Реджины.

— В отличие от вас, Лаура, я ценю старую средневековую брусчатку.

— Не знаю, мне мои туфли с ногами дороже…

— Эй! Идите сюда! — Мы смотрим в сторону Бароны рядом с заведенной машиной. Смертный, ожидающий нас, явно загипнотизирован. Ну, наконец-то, мои мучения на каблуках закончатся!

— Вот она! Частная клиника доктора Обернау.

Мой айфон показывает яркую солнечную прелестную картинку на сайте клиники, в действительности — солнце ушло и небо заволокло тучами. Ветер. Трава стелется по полям, напоминая волны. То, что радостно представлялось частной территорией, сейчас напоминало окруженную забором тюрьму с вьющимся диким плющом по стенам. Серость, будто кадр из фильма ужаса. Наверное, сейчас зазвучит тревожная музыка из пары нот, а какой-нибудь зритель застынет в напряжении, поднеся руку с поп-корном ко рту, но забыв открыть рот.

— И ты сюда хотела определить нашу мать? Почему сразу не в тюрьму? — Стефан укоризненно смотрит на меня. Карие, почти черные сейчас, родные глаза, так напоминающие нашего отца Герхарда Клаусснера. Брат его не помнит, в отличие от меня, хоть и знает немецкий — мама обучила. Я возвращаюсь из болезненных воспоминаний в реальность, снова смотря на здание с забором:

— Доктор Обернау — американец с немецкими корнями. Основал эту клинику для трудных, почти неизлечимых случаев. Основа его подхода: это ограничение возбудителей и арт-терапия. Поэтому выбрал этот остров. Изоляция, экологичность, здоровое питание, красивые пейзажи.

— И чем отличается от других дорогих клиник?

— Тем, братик, что наполняемость больницы лишь десять пациентов. А спрос на свободное место огромен. Здесь по три-четыре специалиста на каждого пациента, не считая докторов. Если бы на месте Оденкирка был бы ты, то, поверь, я бы не скупилась на твое здоровье.

Моя шпилька в сторонку Реджины вызывает у той лишь улыбку:

— То есть тебя бы, Стеф, она запрятала бы в клинику с тюремным режимом.