Просто отлично! Я киваю и выхожу в коридор, смиряясь с тем, что разговор будет проходить под надзором Сената.

– Да?

Готовый услышать знакомый тембр Ганна с беспечными юношескими нотками я застываю в шоке, когда в трубке звучит ЕЕ голос. Мое сердце забывает, как надо стучать, сбиваясь с ритма.

– Рэйнольд? Это я, Мелани.

Все, что я могу сказать, это сухое «да». На меня, не отрывая взгляда, пялится Тогунде, будто надсмотрщик в тюрьме. Сложив руки в ожидании, он замер, весь превратившись во внимание. Сама собранность. У меня же пересыхает в горле, и руки дрожат, но стараюсь не показать свою нервозность и радость, что могу слышать ее.

– Я звоню поздравить тебя. Слышала, что у тебя сегодня день рождения…

Ее голос мягкий, тихий, неуверенный, но такой родной, такой реальный. Где же ты, Мел?

– Да. Спасибо.

В трубке повисает пауза. Я слышу ее дыхание и понимаю, что она в замешательстве. Не молчи, милая, не молчи!

– Как у тебя дела? – первым нарушаю эту тишину. Мои мысли путаются, в голове полный кавардак.

– У меня? Ничего… Нормально. А у тебя?

– Я… соскучился.

Это единственное, что могу сказать ей, малую толику того, что чувствую. В трубке снова молчание. Слышу тихие всхлипы. Она плачет. Просто невозможно! Я не могу ее успокоить, и от этой беспомощности чувствую себя взвинченным, к тому же еще больше нервирует Тогунде, который уже дернул рукой, глянув на часы: показывает, что пора заканчивать разговор.

– Прости, но не могу говорить сейчас.

– Ты занят?

– Да.

– Может, мне перезвонить?

О боже! Я хочу этого! Но нельзя. Я не знаю, сколько пробудут тут Архивариусы. Да и опасно. Клаусснер уже в Карцере. Мне еще не хватало там оказаться. Боюсь, как бы Архивариусы не оставили здесь кого-нибудь из своих или не поставили на нас какие-нибудь магические запреты. Слишком зачастили Саббатовцы в суды. Это чревато проблемами.

– Не стоит. Не звони.

«Не рискуй», – мысленно добавляю я. На том конце снова молчат. И я делаю то, что не должен был при Тогунде, проклиная себя на чем свет стоит:

– И прекрати, пожалуйста, меня… звать.

– Звать?

В голосе Мелани слышатся нотки удивления. Это как глоток свежего воздуха, потому что слышать печальный голос невероятно тяжело. Я еле сдерживаю себя, чтобы не прошептать ее имя в трубку…

– Да. Ты постоянно зовешь. Позавчера ты сидела на ступеньках и позвала меня…

Я слышу глухую тишину и на мгновение пугаюсь, что звонок прервался:

– Алло?

– Я тут. Просто… как? Я же была в Вяземке!

– Я тебя слышу! – рычу я в трубку, ловя сосредоточенный взгляд Тогунде. Твою мать! Он может на минуту отвлечься?

– Рэй, это невозможно! Я же смертная.

Я только уж собрался ответить, как дверь открылась, и в коридор вышла Кристен.

– Рэй! – громко окликает она, эхом разнося мое имя по коридорам Саббата, и кивком головы указывает на кабинет. – Пошли! Они требуют именинника. Наверное, поздравлять будут.

Тогунде хмыкает на шутку Деннард, расслабляясь в своей позе.

– Меня зовут. Не могу больше говорить.

– Да, конечно.

Мне не нравится, как прозвучал ее голос! Но времени нет.

– Прости, – шепчу я в трубку и отключаю мобильник. Тогунде взмахом руки приглашает в кабинет. Я тяжело вздыхаю, пытаясь отвлечься и настроиться на предстоящий допрос. В конце концов, у меня теперь есть возможность с ней связываться. Если она звонила с телефона Кевина, значит, Ганн рядом с ней. А это уже много!

Я стояла и глупо пялилась на телефон, в котором шли частые гудки. «Прости» – и связь прервалась. Что сейчас произошло?

ЧТО ЭТО БЫЛО?

Я не на такой разговор рассчитывала. В грудной клетке разрасталась боль, дышать стало трудно, сердце стучало, будто сорвалось с катушек. Я снова начала набирать номер Рэйнольда, но как пошли гудки, тут же сама скинула звонок.

Плачу. Точнее, слезы льются бесконтрольно, размывая дрянную реальность в пятна. Смотрю на мир глазами утопленницы.

В дверь стучатся, но, не услышав от меня ответа, решают робко заглянуть.

– Аня? – это голос Кевина. Но самого Ганна не вижу, лишь нечеткий силуэт. Его горячие руки ложатся на плечи, а затем он берет мое лицо в ладони. – Что случилось? Ты звонила ему?

Я киваю. Чувствую, как он забирает телефон из моих не слушающихся пальцев.

– Ты с ним говорила?

Снова киваю.

– Что он сказал?

– Чтобы не звонила ему…

Откуда взялись силы прошептать? Ганн прижимает меня и гладит по волосам. И я плачу, уткнувшись в его плечо. Не знаю, сколько прошло времени, когда Кевин предложил мне умыться. Он отпускает, и я прохожу в ванную комнату, не видя ничего, наткнувшись на дверной косяк и споткнувшись о порог. Холодная вода действует освежающе. Я успокаиваюсь. Истерика, как гроза, нахлынула и прошла, оставив внутри глухую тишину. Пытаюсь разобраться, в чем было дело.

Сначала убил его голос. Резкий, холодный тон – понятно было сразу, что он не обрадовался звонку, не желал слышать меня. Это было невыносимо. Думала, бросит трубку, но он продолжил разговор и сказал, что скучает.

«Не могу говорить сейчас», – воскрешаю я в надежде, что не все потеряно. Просто это нелепость! Абсурдная случайность! Я не вовремя, надо только перезвонить попозже.

«Не стоит. Не звони». Он обрубает концы. Это как пощечины.

«И прекрати, пожалуйста, меня… звать. Ты постоянно зовешь. Позавчера ты сидела где-то на ступеньках и позвала меня…»

А вот это было неожиданно.

«Я тебя слышу!»

Как? Я же смертная!

Смотрю на запястье, оно чистое, без Знака. Я не понимаю, как могла посылать ведьмин зов? Как он мог видеть и слышать меня? Бред какой-то! Так или иначе, это пустое и ненужное.

Рэй не желал меня слышать. Он сказал, что любит меня, но там, на ступенях Вашингтонского суда, просто не простил. Возможно, пытается забыть и начать жизнь, где нет меня.

«Рэй! Пошли! Они требуют именинника», – незнакомый женский голос в трубке возвестил, что у него жизнь течет по своему руслу, в собственных берегах.

– Анька! С тобой там все хорошо? – тревожный голос Вари за дверью. Беспокоится. Наверное, видела, в каком состоянии я шла в ванную.

– Да. Нормально, – мой голос ломается, звучит по-другому: с какой-то хрипотцой и тягучими нотками, будто я пьяная. Открываю дверь и вижу Варю, которая нервно щелкает ногтем, а в глазах волнение. Она влетает в ванную и обнимает меня. Позволяю сестре привлечь себя, и мы шепчемся, как детстве, когда было плохо, чтобы бабушка или мама не услышали.

– Мне Кевин рассказал…

– Я люблю его, Варь… А он попросил не звонить…

– Ну, может, это и к лучшему? Три месяца ему нельзя к тебе подходить и разговаривать с тобой. Может, он боится нарушить запрет?

– Нет… Не в этом дело. Он сказал, что любит меня, там, в Вашингтоне. Я его предала, а он не простил…

Варя приподнимает кончиком пальца мое лицо и заглядывает в глаза. По щекам опять текут слезы, но уже не так сильно, просто капают. Сестра нежно утирает их.

– Если он действительно любит, то простит.

Я скептически ухмыляюсь, шепчу сестре, глядя в ее зеленоватые глаза:

– Это красиво в теории. В жизни даже любящие не прощают предательства. Ведь закон выбора суров. Нельзя получить сразу все.

– А ты изменилась. – Варя смотрит на меня и жалеет. Обычно это я сострадала и уговаривала ее, что все будет хорошо. Кажется, мы поменялись местами. – Если он любит тебя, а ты любишь его, то будет все так, как вы захотите. Магия сведет вас. И прощение будет. А если нет, то значит вам просто не по пути.

– Ты же его ненавидишь. Наверное, рада сейчас, что он не простил меня.

Я жестока в словах. Смотрю, как сестра немного, но отстраняется от меня. На лице Вари возникает холодное отчужденное выражение.

– Я уже сказала, что чувствую по отношению к тебе и нему. Но мне не нравится видеть, как ты страдаешь. Если честно, его отказ меня не радует, но и сожаления не чувствую. По крайней мере, это даст тебе толчок оценить то, что вокруг.