– А ты хотела бы быть Гарри Поттером?

Она смотрит, превращая карамельный взгляд в острый, пронизывающий все нутро.

– Что? Нет.

– Вот и славно. Оставим фантазии о волшебстве детишкам. Я сейчас говорю о реальности. Я приглашаю тебя жить в моей школе. – Она отводит взгляд и рассматривает свои аккуратные розовые ногти.

– Зачем?

– Я чувствую вину. Ведь из-за моего ученика ты оказалась здесь.

– Что? – Я почувствовала, как мое сердце от услышанного замерло на ударе и запустилось вновь. – Вы меня знаете?

– Нет, но знаю достаточно, чтобы пригласить тебя к себе.

Меня разозлил этот ответ. Что за привычка отвечать, ничего не говоря конкретного! Ярость начала закипать во мне, подначиваемая зудом запястья.

– Что вы знаете обо мне?

– Ты попала в аварию из-за моего ученика. Ты сирота, откуда-то из Сассекса. Училась в замшелом колледже на деньги от государства, прозябая и прожигая свою жизнь на студенческих попойках. Подружек лучших нет, по крайней мере, то, что я видела нельзя назвать друзьями: их интересует лишь, где бы найти траву подешевле и с кем бы переспать. Ну, и как тебе?

Я ее слушала и ужасалась: неужели это я? Неужели все мое существование укладывается в презрительный тон этой леди – безнадежное и омерзительное. Теперь понятно, почему никто не приходил ко мне. Теперь понятно, почему так смиренно выношу эту мерзость палаты с гадкой тушенкой и макаронами – я просто не видела лучшей жизни.

– А что за авария?

– Мой ученик въехал в твою машину.

Кратко. Чётко. Лаконично. Я уже это знаю.

Официальная версия моего пребывания здесь – автомобильная авария. Водитель отделался испугом, а вот со стороны, где сидела я, влетела машина. В меня вмялся железом и скоростью «Шевроле-Корвет», ломая мои ребра, руки, ноги и голову. Вот и всё. Куда я ехала? Зачем? Кто был водитель? И почему именно в меня?

Я пролежала в коме достаточное время, сращивая осколки костей и саму себя. Очнулась лишь позже, когда мое тело восстановилось. Врачи называют меня медицинским чудом, потому что мое тело так отчаянно хотело жить, что процесс выздоровления был словно на перемотке вперед. Но дали мне имя Мел. Я нахожусь в этой больнице уже год. Уже год неизвестности, в одной точке необъятной вселенной.

– И что? Вы теперь его совесть задабриваете, предлагая мне жить в вашей школе?

Я пыталась не выдать нарастающий внутри гнев. Странное желание: брать на себя ответственность за чужой поступок!

– Нет. Его вина – это его вина. И да, он не бесчувственный, в отличие от некоторых. – Почему-то ее голос стал звучать сталью, последняя фраза явно намекала на меня. – Между прочим, он тебя спас, вытащил и направил сюда, оплатив твое пребывание тут. Именно он уговорил узнать, кто ты такая, и оставить жить с нами. Ты никому не нужна кроме нас, девочка.

Последняя фраза упала глыбой льда в нарастающий пламенем гнев. Простая жестокая истина перекрыла тысячу вопросов и реплик к Реджине.

– Что я буду там делать, в вашей школе? Я даже писать не умею теперь.

На глаза навернулись непрошенные слезы от беспощадного осознания себя и своего положения. Унизительно.

– Ничего, научишься заново. – Теперь она уговаривала меня, как маленького ребенка. – Ну так что, Мелани Гриффит, ты готова принять мое предложение? Готова начать новую жизнь?

– Я подумаю…

– Хорошо, буду ждать твоего звонка.

Она достала из своей лакированной сумочки визитку и оставила на прикроватной тумбочке.

– Можно еще один вопрос?

– Да.

– Если вы узнавали, кто я, может, скажете, как меня зовут по-настоящему?

– А зачем тебе?

– Ну как так? Я тут живу в незнании, в пустоте, тут появляетесь вы и рассказываете, что вся моя жизнь была дерьмом. Я хотя бы имею право знать, как называлось то дерьмо? – Меня пробирала дрожь возмущения на Реджину за то, что так ведет себя со мной.

– Имеешь. Но зачем знать, если ты сказала сама, что твоя жизнь была дерьмо? Многие люди мечтают начать всё сначала, начать с новой точки, имея новое имя. Тебе его здесь дали, пускай и в честь другого человека. По-моему, это уже много, подарок судьбы, который стоит принять, а старое выкинуть.

Она развернулась на каблуках и так же, как и пришла, стальными ударами набоек о кафельный пол, словно удары молотка, забивающего гвоздь, исчезла из палаты, оставив меня наедине с грязными облупленными стенами, разбитой плиткой на полу и дрянной тушенкой.

Белым пробелом на тумбочке светилась визитка.

РЕДЖИНА ХЕЛМАК.

ЧАСТНАЯ ШКОЛА «САББАТ»

И телефон.

Решение пришло, когда толстую и неуклюжую Рози провожали домой. Запихнутая в инвалидную коляску вместе с круглыми воздушными шарами, она представляла собой несуразное зрелище.

Рози сбила машина, когда та шла пожирать жареные куриные крылышки. Диагноз: перелом тазобедренной кости и сотрясение головы с сальными волосами. Пара месяцев реабилитации и физиотерапии, чтобы весь этаж был наполнен такими же огромными ее родственниками, как и она сама. И все счастливы.

Огромная, как кит, она еле вмещалась в коляску.

– И это она еще похудела, – произнес женский голос рядом, словно продолжая мою мысль. Это была Сара Сетфол – едкая на словцо сердечница со второго этажа. – Спорим, они сейчас по пути домой заедут в столовую, типа Макдональдс, чтобы нажраться гамбургерами и картошкой фри.

Я улыбнулась, ничего не сказав. Хотя была полностью солидарна с Сарой.

– Смотри, видишь того жирдяя в голубой клетчатой рубашке и прыщами по всей роже?

– Ну?

– Как ты думаешь, кем он ей приходится?

Она лукаво кинула на меня взгляд, будто знала одну из самых сальных тайн этого мира.

– Брат?

– Нет.

Сара самодовольно улыбнулась, после чего закинула в рот мятные драже, которые постоянно покупала и жевала – это была ее личная слабость.

– Кузен?

– Нет.

– Неужели парень?

Сара игриво повела бровью, мол, «угадала, детка».

– Заметь, даже у нее есть.

Саре около двадцати пяти, а у нее уже проблемы с сердцем, притом врачи ей дают лишь половину человеческой жизни. От этого она часто срывается на людей и может высказать всё, что думает в лицо, поэтому ее никто не любит. Хотя бы в этом мы похожи.

Мне нечего сказать Саре. Я также завидую Рози, зная, что та завидует в ответ нашим стройным талиям и худым ляжкам. Но у Рози еще было кое-что, намного важнее, чем наличие парня – ее любили, она была нужна хоть кому-то.

Это было больнее. Мы с Рози вызывали жалость. Только кто больше?

Я тяжело вздохнула и поплелась во двор, прихватив с собой книжку. Там, на скамейке, я пыталась забыться вместе с помятым и порванным Керуаком, обляпанным какими-то желтыми пятнами. Но из головы не шел улыбающийся гигантский кит Рози с сосисочными пальцами и вечно грязной головой. Словно преследуя меня, ее родственники шумной гурьбой высыпали к машинам, попутно толкая кресло с выздоровевшей, у которой на память об аварии остался лишь гипс на запястье и стопе. Ее парень все время находился рядом, смущенной тенью следуя за ней. «А теперь общая фотография», – и они облепили Рози, став плотной стеной из животов и белоснежных улыбок.

«Курт, поцелуй ее!». И вот парень наклоняется к лоснящейся щеке Рози и мило целует. Это должно вызвать у меня негатив, злобный смех, отвращение, но вместо этого я чувствую, как накатывают слезы, и закрываю глаза, борясь с ними и сглатывая комок в горле. Какая же ты, Рози, счастливая!

Ветер дует, словно желая мне помочь осушить слезы, и я наконец обретаю самоконтроль. Открыв глаза, я вижу уезжающие машины Рози; словно пытаясь их догнать, ветер гонит по траве белоснежную бумажку – мою закладку, которую сдуло на землю. Я встаю и догоняю непокорную визитку, и в этот момент понимаю: я хочу быть встреченной кем-то, а не быть переданной под патронаж опекунов. Я хочу принадлежать кому-то. Лучше быть нелюбимой, но зато знать, что есть люди, которым я хоть немножко, но небезразлична.