Мой мир давно уже превратился в сплошную мясорубку с братоубийственной войной и своими чудовищами.

Вот она, лежит в коме, спит, подключенная к пищащим аппаратам и датчикам. И я ее ненавижу. Я с радостью убил бы эту девушку – так же, как они убили мою сестру.

Смотрите, это всё обман, вся ее хрупкость, ранимость; это спит чудовище, в котором – только желание легкой наживы, власти и удовольствий. Она когда-то выбрала тех, кто гниют изнутри, чье правило – никаких правил и ограничений. Она стала Химерой.

Я же, наоборот, выбрал путь раба, человека, который борется с такой мразью, как она, путь потерь и силы воли. Оставим мир нытикам в офисных кабинетах и скучающим в дорожных пробках! Все говорят, что мир не делится на добро и зло, в нем нет четкого белого и черного. Я согласен, этот мир багряный, красный, несправедливый.

Все больше становится Химер, все меньше выбирают путь Инквизитора. За прошлый год из шести пар пять выбрали путь чудовищ. Все больше ходит разговоров, что Инквизиторам пора обратиться в Сенат к Архивариусам за принуждением людей идти к нам, потому что уже невозможно сдерживать это хамское поведение ведьм. Мир скоро подохнет, как собака, которая загнала саму себя. В людях не осталось добра, любви, нравственности.

Ну, что же. Я тогда тоже буду бороться, как они, наплевав на все правила и человечность. И я сделал свой первый шаг, сохранив этой ведьме жизнь.

Давайте знакомиться, меня зовут Рэйнольд, или, попросту, Рэй.

Мне 25 лет, и я Инквизитор.

У каждой истории есть начало и конец. Я очнулась в самой середине: не знаю конца, не помню начала.

Из остатков памяти помню лишь красный трепещущий цвет, а затем темнота. И всё. Пусто. Ау! Кто-нибудь там есть?

Без ответа. Я ничего не помню. Пустота.

Люди, окружающие меня, вежливые, но чужие и отстранённые. Мне дали имя Мел – Мелани, как дают щенкам и котятам или когда находят новый объект или явление.

Мел так Мел. Не буду спорить. Да и привыкать не к чему. Потому что, чтобы привыкать, нужно иметь прошлое со своими привязанностями и устоявшимися нормами.

Так у меня появилось имя.

Язык тоже странный. Они все говорят по-английски. Поначалу я просто их слушала и не понимала. Потом осознала, что это английский с каким-то странным акцентом. Затем привыкла. И только после попросила, запинаясь, принести мне попить.

Так у меня появился язык.

Ко мне никто не приходит, я не нужна. Никто ничего не объясняет. Только старушка Салем угощает мороженым и любит рассказывать о своих котах. Только она позволяет себе угостить меня мороженым или шоколадкой, когда я позволяю ей часа на два вынести остатки моего скудного мозга рассказами о том, сколько у нее внуков и где ее дети, разбросанные по всему миру.

Так поняла, что я одна.

Я – пустота, запертая в больнице и ожидающая, когда меня вышвырнут под присмотр органов опеки таких же бедолаг, как я.

Фамилию мне дали Гриффит, в честь одной актрисы. Я не знаю ни одного фильма с ней, но знаю, что она жена Антонио Бандераса. Забавно, моя память поделилась на «знаю» и «помню».

Там, где «знаю», был хлам ненужных фактов, где «помню» – была темнота.

Так я поняла, что знание вовсе не сила.

Я подхожу к зеркалу и долго вглядываюсь в свои черты лица в поисках какой-нибудь зацепки из прошлого, какой-нибудь ниточки, разматывающей этот клубок. Блажен, кто верует.

Ничего не говорит мне мое отражение, оно также удивленно пялится на меня оттуда, спрашивая, как оказалось, что мы тут. Я теряю в весе, несмотря на то, что хорошо питаюсь.

Врачи говорят, это психосоматика, при этом переводя меня на другой диетический стол и добавляя новые таблетки.

Все началось в день тушенки с овощами и макаронами, когда Она пришла ко мне, стуча каблуками по раздолбанному кафелю. Нам подали тушенку на обед, подлив яблочного сока в стаканы вместо воды, чтобы разбавить всю эту по вкусу гадость. Горсточкой в пластиковом стаканчике лежали таблетки, не хватало только надписи: «ВЫПЕЙ МЕНЯ». Моя кожа зудела и чесалась, реагируя на введенный новый препарат, и под больничным браслетом я расчесала себе сплошную зудящую ранку, которая кровоточила постоянно, заставляя еще больше расчесывать.

Ее каблуки стальным звоном разносили весть, что идет Она. Вышагивает. Ее стук слышался еще из коридора, заставляя вздрагивать местных старушек и удивленно таращиться мужчин.

Изумление пришло лишь тогда, когда Она вошла в мою палату. Именно в мою. Я тогда подумала: может это инспектор или кто-то из опеки. Но выглядела она вовсе не соцработником. На ней был твидовый черный костюм, словно кричащий, что такое шьется либо на заказ, либо покупается за бешеные деньги. Она была пепельно-седая, но лицо молодое – женщины лет под сорок.

Грациозно пройдя, она села на стул напротив меня и положила лакированную скрипучую сумку себе на колени.

– Здравствуй.

Ее голос звучал, будто сладкая тягучая карамель. Но все-таки там слышались острые опасные нотки. «Карамель со стеклом», – пронеслось в моей голове.

– Здравствуйте.

Мне было страшно. Она пугала своим величием и статью.

– Как твои дела, Мелани?

– Хорошо…

Она рассматривала меня колким цепким взглядом светло-серых глаз, которые еще чуть-чуть светлее – и совпадут с ее цветом волос. От этого становилось жутко. Хотя лицо простое, с правильными чертами. Кто она? Что ей здесь нужно?

– А вы кто?

Она вежливо и холодно улыбнулась, как улыбаются детям в ответ на их никому не нужное любопытство.

– Меня зовут Реджина. – Ее имя мне нравится, мысленно повторяю его про себя. Оно похоже на звук открывающейся бутылки кока-колы. – И я приехала забрать тебя.

Ух ты! Никто мной не интересовался целый год! Я смотрела на нее и пыталась понять, кто она мне.

– А вы из органов опеки?

– Нет. Не совсем. Я буду опекать тебя, но я не из государственного учреждения. – Она пронзает меня своим лукавым взглядом, будто задает интереснейшую загадку, на которую я должна найти ответ.

– А откуда вы?

– Из одного очень милого местечка, под Блэкберном. Тебе такой ответ сойдет?

– Ничего не говорит… – Я смутилась, хотя на самом деле меня возмутить должен был этот ответ, потому что ни о чем. Как я: вроде есть, и вроде нет.

– Ну, конечно же, не говорит. – Она рассмеялась, словно я сказала очень смешную шутку. После чего встряхнула седыми волосами и поправила прядь, убрав ее за ухо. Ярким металлическим блеском сверкнул браслет на руке, приковывая внимание к себе и выдавая маленькую деталь хозяйки – татуировку на запястье хозяйки. Это было мгновение, так что рассмотреть я не успела, только увидела, что это что-то миниатюрное с линиями, окольцовывающими кисть. Наверное, поэтому она и надела браслет, слишком не сочеталось наличие татушки с таким шикарным видом.

– Дело в том, что, Мелани, я глава одной закрытой школы, очень маленькой и очень частной.

Она остановилась, смакуя сказанное. Будто ей нравился этот факт.

– Вы хвастаетесь? – Более нормального объяснения ее довольному виду я не нашла.

– Нет! – Она снова рассмеялась. Кажется, я ей вижусь очень смешной. – Просто факт. Я хочу тебя забрать к себе в школу…

И снова выжидающая пауза. Что она хочет от меня услышать?

– Звучит, будто из фильма…

Мне вспомнилось, как на прошлой неделе в палате у Салем мы смотрели «Гарри Поттера», и Салем обозвала Хагрида своим соседом – «такой же деревенщина и волосатый».

– Вполне! Только вот из какого: «ужасы» или «приключения»?

– В последний раз я по телевизору видела «Гарри Поттера», там тоже его звали в частную школу.

В этот раз я пошутила, но почему-то моя шутка не возымела действия. Она лишь странно, даже злобно, улыбнулась. Может, мне не стоит шутить? Ее, похоже, веселит, когда я в недоумении. Странная женщина!