– Предлагаю не мешкать и сейчас же отправиться в больницу. Иди, переоденься, а я тебя подожду на выходе.

Всё. Разворачивается и уходит. А я не сдерживаю тяжелого вздоха.

– Ты чего? – смеется Кевин.

Наверное, все что, я чувствую, читается по моему лицу.

– Не нравится мне идея ехать с ним в больницу. Он меня ненавидит. – Я бурчу под нос, скорее даже жалуюсь. И снова теплота Кевина согревает меня.

– Брось! Он тебя не съест.

– Точно?

– Он предпочитает бифштексы и ягодные смузи.

Он теребит меня по плечу, но притом как-то отстранённо устремляет взгляд в сторону, будто он соврал; кажется, у меня все-таки есть шанс быть съеденной Оденкирком.

Вбежав в комнату, я лихорадочно начинаю соображать, что бы такого надеть, и вдруг понимаю: мне хочется быть незаметной. Всем моим любимым блузкам и юбкам сегодня скажу нет. Я возвращаюсь туда, откуда начала свой путь. От этой мысли дрожь пробирает. В итоге я делаю простой выбор: обычная футболка без принта, узкие джинсы и балетки. И вот я – мышка, простая серая мышка, человек из толпы. Прихватив бумаги и справки, я устремляюсь вниз. У входа уже ждет машина, в которой сидит Оденкирк и кому-то пишет смс. Он кидает мимолетный взгляд на меня и внезапно замирает.

– Что? – не удерживаюсь я от вопроса и оглядываю себя с головы до ног.

– Ничего, – бурчит он в ответ и снова утыкается в свой телефон.

Я в замешательстве сажусь рядом с ним, захлопываю дверь и оказываюсь в закрытом пространстве машины с Рэйнольдом.

И тут начинается.

Не знаю, как он, но мне трудно усидеть на месте. Невыносимо. Его присутствие проносится током по моему телу. Моя кожа становится гиперчувствительной к любому микродвижению тела Оденкирка. Я словно тлею изнутри. Закусываю губы, глядя в окно.

Сам же Рэйнольд дышит ровно, глубоко, шумно. Сидит без движения, уставившись перед собой.

Мне нужно как-то прекратить эту пытку, отвлечься. Поэтому решаюсь начать разговор. Я поворачиваюсь, вдохнув поглубже, в тот момент, когда он решает сделать тоже самое…

– Ты…?

– Что тебе…?

И замолкаем, смущенные одинаковым порывом. Я смотрю в его глаза, которые сейчас широко распахнуты. В них читается удивление.

– Ты хотела что-то спросить? – Он первым прерывает затянувшуюся паузу.

– Да. Что не так в моей одежде?

– Ты выглядишь очень просто, – отвечает он с некоторым опозданием, словно после раздумья.

– Ну, да. Это же больница. Как-то в вечерних платьях туда не ходят.

Он ухмыляется, а я отмечаю, что впервые он прореагировал на меня по-доброму.

– Я думал, что тебе захочется одеть что-то более … – Он пытается подобрать слово, и я помогаю.

– Пафосное?

– Ну, да.

– Я не хочу никого сражать и показывать, что мне повезло. Не люблю пафос.

Надеюсь, я дала ему понять, что дело не только в одежде.

Он молчит и о чем-то думает, глядя мне в глаза, отчего внутри будто всё стягивает в узел.

– Я хочу извиниться за свое поведение. Я прошу прощения за то, что так относился к тебе с самого начала.

– Хорошо. Принято.

Но я не довольна. Мне этого мало.

– Что не так?

Теперь его очередь спрашивать у меня. Это даже забавно.

– Просто ты оскорбил меня прилюдно, выставив напоказ мою расчесанную руку. А извиняться решил наедине. Согласись, несправедливо?

– Несправедливо, – соглашается он и чему-то улыбается. После чего едко отвечает, будто кидает кость собаке. – Хорошо, если желаешь, то я извинюсь у всех на виду.

Я ловлю его злой взгляд и отвечаю тем же:

– Я всё знаю про ваши татуировки и что это ваша фишка, как учеников частной школы Саббат. Не беспокойся, у меня такой не будет.

– Что? – Он ошарашено смотрит на меня, будто я только что открыла его самую страшную тайну.

– Я не слепая. Заметила ваши татуировки. – Я киваю на его левое запястье, а он рефлекторно натягивает край рукава. Когда-то я так делала, чтобы спрятать свое расчесанное до крови запястье. И мне его не жалко в этот момент. Я выговариваю ему всё то, что копилось за эти дни: злобно и с ненавистью: – Ева рассказала, что вы все сделали их, словно какая-то каста, в честь вашего единения. Не беспокойся. Такая безродная шавка, как я, подобранная в больнице из жалости, не будет в вашей группе никогда. Можешь успокоиться. Я не претендую быть в вашей компании.

К глазам подступают слёзы, и я отворачиваюсь к окну, чтобы он не видел, как мне больно. Тишина душит непролитыми слезами.

– Я… я не считаю тебя безродной шавкой… – Его голос звучит глухо и до того странно, что хочется обернуться и посмотреть в его лицо. Но я не позволяю этого себе. – Просто… я… перегибаю палку в отношении тебя. Так считает Реджина. И… не только она.

Я превращаюсь вслух, слушая, как тяжело дается ему признание, как он с трудом подыскивает слова.

– Возможно, ты права, я считаю, что ты не для нас…

Горько ухмыляюсь. Все-таки он сноб и гордец. Давись правдой в виде слез, Мелани.

– Но, клянусь тебе, я постараюсь подружиться с тобой. Ты позволишь мне это?

Я все-таки оборачиваюсь, потому что последнее прозвучало с мольбой.

– Обещаешь больше не унижать меня прилюдно?

– Обещаю.

И я верю. Слишком уверенно, слишком правдиво, слишком клятвенно.

– Тогда позволю.

Я улыбаюсь ему и впервые вижу, как он улыбается мне, отмечая, насколько он красив, какие у него невероятные глаза, четко очерченные скулы, по которым так и хочется провести пальцем. А еще губы… Мой взгляд падает на них, и закрадывается мысль: каково с ним целоваться? Он такой же тягучий, как мед? Или что-то другое? А этот ток, который бегает по венам, когда он рядом? Что это?

На мгновение я забываю дышать, поглощенная своими фантазиями, и открыто гляжу на его губы, которые чуть приоткрываются, будто вот-вот слетит вопрос. Он тоже, не отрываясь, смотрит на меня, пока вопрос все-таки не слетает с его губ, возвращая меня в реальность и заставляя краснеть:

– Тебе нравится Кевин?

– Ну… смотря, что ты имеешь под словом «нравится».

Теперь моя очередь с трудом подыскивать слова. Что за странный вопрос?

– Нравится в смысле нравится, – раздраженно отвечает он, скрестив руки на груди и уткнувшись взглядом в одну точку, куда-то за плечо водителя.

– Как друг, он классный. С ним легко. Он веселит меня.

– А как парень?

Раздражение уходит из голоса, теперь Рэй спрашивает так, будто осведомляется, что я люблю больше – чай или кофе.

– Как парень? Он симпатичный, добрый, милый.

«…целуется неплохо», – мысленно продолжаю я, закусив губу.

– Ясно, – отвечает Рэй и отворачивается к окну.

А я остаюсь в недоумении: что ему ясно? В итоге, поняв, что мой собеседник не хочет продолжать разговор, тоже отворачиваюсь к окну.

Машина останавливается у входа в больницу, именно отсюда месяц назад я уезжала с мисс Реджиной, именно отсюда толстуху Рози выпроваживали домой, а я смотрела и не знала, есть ли у меня дом вообще.

Середина июля. Ветрено. Мое состояние здоровья всё то же. Амнезия всё так же играет в прятки.

Только я другая.

Войдя в здание, на меня накинулся знакомый запах больницы: соединение хлорсодержащих средств, пота и страданий. В сопровождении Оденкирка, тенью следующего за мной по пятам, я начинаю обход от одного врача до другого: тесты, вопросы, МРТ, колючие иглы, берущие кровь, разговоры.

– Ты что-нибудь вспомнила за это время?

– Нет.

– Ты помнишь свое реальное имя?

– Нет.

– Дата рождения?

– Нет.

У меня ничего нет. Половинчатая личность. Я рождена этим зданием год назад, выброшенная на койку в коматозном состоянии с поломанными ребрами. Примите это как факт. И не доставайте вопросами!

Но час за часом проходят в этих стенах; пытка продолжается. А я уже мечтаю оказаться дома. Дом! Вы слышите, у меня есть дом. Красивый старинный замок с восемью жителями и кучей слуг. И этого достаточно! У меня есть вещи, лаки и шампуни. У меня даже есть работа и хобби.