Виктория обернулась, заглянула в глаза, в которых плескались лунные отблески. Они завораживали…

Мари закрыла глаза, выдохнула, выталкивая из сердца боль. Она не многих знала по именам, но это неважно. Смерть стирает имена, титулы, поступки. Она всех одаривает одинаковыми ледяными поцелуями… А сейчас стоило подумать о раненной Норе, впавшей в забытье, мальчишках на побегушках, чудом вывалившихся из подсобки с дровами, когда она с Викторией мчались через двор, и самой хозяйке. Бывшей хозяйке, которая на проверку оказалась испуганной зареванной девчонкой. Ей было тяжелее — похоже, в душе у нее вовсю резвилась совесть. Вот только пока Мари может помочь только ей.

Немного погодя из темноты закрытых век выступил ангел. Тот самый, что грозил пальцем, когда она на ночь привязывала Аннет за косу к кровати, тот самый, который указал на двери, когда на первом аукционе в них вошел мистер Джортан. Прижимая палец к губам, он подошел вплотную, впился взглядом, и показалось, что сама смерть пришла в его обличьи, чтобы утащить сбежавшую добычу. Холод заструился по пищеводу, затек в желудок, разливаясь мерзлотой по нутру. Ангел ждал.

«Дай ей ребенка, — мысленно произнесла Мари, чувствуя, как холод превращается в жар. — Что бы ни было и ради чего — дай ей дитя!»

— Эти, что ли? — грубый мужской голос раздался у самого уха.

Виктория встрепенулась, вскидывая руки, словно пыталась защититься ими, открыла глаза. Поодаль стоял вчерашний мужчина, накормивший и позволивший им переночевать в своем дворе, рядом с ним, отвернувшись в другую сторону стоял незнакомый джентльмен. По крайней мере — он был неплохо одет — в теплом плаще и цилиндре, жалко, в пелене утреннего тумана не получалось разглядеть его лицо. Еще двое тормошили и осматривали мальчишек и Нору — если пареньков не пришлось долго трясти, то около кухарки незнакомцы заметно оживились — завернули рукав, принялись щупать жилу, осматривать рану.

А совсем рядом, пристально разглядывая ее саму, стоял неопрятного вида мужик. Именно мужик — небритый, чумазый, с сочившейся изо рта вонью и налитыми кровью глазами. Похожих Виктория видела только раз, когда случайно оказалась рядом с пабом — подобный персонаж, от которого невыносимо разило виски, вывалился тогда из дверей в совершенно непотребном виде.

— Они самые, — довольно потирая руки, ответил вчерашний благодетель. У Виктории внутри всё оборвалось — похоже, зря они доверились этому человеку! Скорее всего, он только что продал их этому высокому господину и… Рассудок отказывался представлять, что будет дальше. Беспомощно закрутив головой, она нашарила взглядом Мари — та сонно потирала глаза, вставая с ящиков, заменивших ей постель.

— Не слишком похожи на тех, кто нам подойдет, — досадливо пробормотал неприятный мужик, перестав их разглядывать. — Может, ну их?

— Погоди, Освальд, надо спросить, откуда они такие красивые выбрались, — смешок и голос джентльмена показались знакомыми. Виктория прищурилась, пытаясь получше его рассмотреть. Но прежде, чем глаза справились с дымкой, память любезно подтолкнула воспоминания: бал в честь коронации, свора лизоблюдов, обходящих стороной обреченную девчонку в маске, и он — друг детства, забытый, но такой неожиданно родной…

— Генри! — выкрикнула Виктория, сдерживая слезы. Рванула к нему, обхватила за шею, прижалась к груди. Он, похоже, не сразу узнал, кто так внезапно кинулся его обнимать — нелепо начал тереть глаза, даже слегка отстранился, но потом так же сильно сжал ее, сдавленно выдохнув.

— Вики?! Но как? — заговорил он, наконец, когда от крепких объятий закружилась голова и сдавило горло. — Я слышал — вас сожгли вчера ночью!..

Сказал, и сам же осекся, словно по-новому разглядывая их — чумазых, полуодетых, изорванных.

— Здесь вам делать нечего, — твердо проговорил Генри, продолжая обнимать Викторию одной рукой, а второй доставая из внутреннего кармана монеты. — Гарри, Николас — на вас раненая. — Один из них подхватил Нору на руки, второй стянул холщовый пиджак, прикрыл ее так, чтобы не было видно раны. Виктория сообразила, что сделали они это, защищая не от холода, а от любопытных глаз. — Остальные способны идти сами?

Мальчишки и Мари закивали, подходя ближе. Генри придирчиво окинул последнюю, Виктории стало неудобно, что девчонка в столь непотребном виде, но не снимать же с себя платье, чтобы одеть служанку?

— Жена-то у тебя есть? — отдавая пару шиллингов мужчине, приютившему беглецов, спросил Генри. Тот непонимающе заморгал, спрятал деньги за пазуху, после чего неуверенно замычал что-то вроде «а как же без бабы». — Принеси платье какое-нибудь — не вести же девчонку в исподнем.

Мужчина закивал и поспешил прочь. Вернулся он через пару минут с кульком в руках. Там нашлась простая юбка и длинная рубаха, к тому же пара шерстяных платков — не новых, судя по многочисленным дырам и свалявшемуся пуху.

— Это за труды и молчание, — сухо произнес Генри, протягивая ему еще пару монет и делая знак остальным, что пора трогаться в путь. — Надеюсь, ты сам понимаешь, что услышал лишнего этой ночью и можешь много за это пострадать?

Мужчина позеленел лицом и отчаянно закивал. Похоже, он и сам жалел, что проявил непростительную добродетель и приютил оборванцев. В любом случае жалеть его Виктория не собиралась — ей все еще казалось, что благодетель хотел их именно продать. Джентльмену, охочему до уличных девок, или разбойничьей шайке мятежников — какая разница.

Идя рядом с Генри, Виктория ощутила то же смущение, что и тогда на балу. Вот только и отголоски вчерашнего раскаяния еще не потухли. Она так и шагала неизвестно куда, разрываемая радостью и печалью. А где-то глубоко внутри росло и ширилось предчувствие, что всё будет хорошо.

Лондонские улицы стряхивали сонный туман. В воздухе засочились ароматы свежих булок, загомонили шустрые разносчики газет, расползлись протяжный скрип кэбов и стук молотка из ближайшей обувной мастерской. Под ногами хлюпала подтаявшая жижа, перебивая запах хлеба вонью выливаемых под ноги помоев. Виктория озябла и уже не могла ни о чем думать — только отсчитывать повороты и надеяться, что следующий окажется последним. Ей никогда не доводилось бывать на этих улицах, но по крестьянскому говорку местных и свойственной вчерашним земледельцам одежде догадалась, что они сейчас где-то на самой окраине столицы.

Тем лучше. Здесь их никто не узнает, не примется тыкать пальцем, восторженно или злобно выкрикивая. Вот только их процессия, во главе которой шел Генри Трейтор, не оставалась незамеченной. То ли запуганные полицейскими за последние недели, то ли просто недоверчивые по своей природе, местные окидывали их протяжными взглядами исподлобья. Тяжелыми, оседавшими в душе налетом неприязни и страха. Но главное — никто не поднимал шум, а остальное можно было стерпеть.

Наконец, свернув в еще один проулок, они вышли к одноэтажному широкому зданию с чередой заколоченных окон. Грязно-коричневого цвета с пучками торчащих лысых кустов и разбитых фонарей у фронтона, оно выглядело более, чем непристойное жилище для джентльмена. Около покосившихся дверей толпились несколько мужчин в фуфайках, широких штанах с одутлыми коленками и кепках, надвинутых на глаза. Лицами они походили друг на друга — бородатые, с красными шелушащимися щеками и цепким взглядом из-под нависающих бровей.

Виктории стало не по себе. Невольно передернув плечами, она ухватила Генри за руку — так было спокойнее. Зачем он привел их сюда? Неужели, и правда живет в этом ужасном месте, похожем на дешевую ночлежку? Тайком скосила взгляд на Мари и мальчишек — похоже, их новый дом не пугал. На миг показалось, что им всё равно куда идти. Словно кто-то неведомый отметил их печатью безразличия. Нору по-прежнему несли на руках, но если всю дорогу она стонала, то теперь смолкла. Хотелось верить, что кухарка просто уснула, но несший ее мужчина, видимо, тоже заметил перемену. Отстав от остальных, он склонился ухом к ее лицу.