Молчу. Конечно, он прав, не во всем, но по поводу его вечерней работы я бы уж точно был не в восторге. Вот я идиот… Мальчик ради меня старался, а я едва ли не в измене его обвинил. Смотрю на любимого: тот как будто мысли мои читает:
— Еще какого-то «другого» придумал…вот что у тебя в голове?! — снова льнет к моей груди, а я начинаю ласково пропускать сквозь пальцы завитки его волос. — Ну, какой может быть другой, а? Когда я и на секунду не могу выпустить тебя из своих мыслей? Когда я думаю о тебе, о твоих руках нежных, о губах горячих, о ласковом голосе, а у самого сердце в груди так стучит, что, того гляди, и ребра пробьет…когда меня всего изнутри ломает от любви к тебе!.. Какой может быть «другой»?.. Когда я и под дулом пистолета не соглашусь ни с кем быть, кроме моего Эвена!.. Ни с кем, понимаешь?.. — соленые капли уже стекают по моим щекам, попадая ему на голову, а он берет мое лицо в свои ладони и собирает эту жгучую влагу губами. — Ни с кем, — вторит сам себе. — Потому что без тебя я — никто! Так, оболочка от Исака Вальтерсена, а внутри была бы сплошная пустота, без сердца и без души. Все, что есть во мне хорошего — все это от тебя, Эвен. Ради тебя и благодаря тебе я стал таким, какой я сейчас. Из жалкого подростка, живущего ради мелочей, я превратился в сильного человека, живущего с целями в жизни. Я научился признавать ошибки, научился принимать взрослые решения. Помнишь, как я забрал это чертово заявление? Я сделал это только потому, что перестал жить ненавистью и винить всех вокруг в своих бедах. Ты научил меня быть таким. Пусть ты ушел из школы, но ты — настоящий учитель, помни об этом всегда! А еще ты — мой единственный, любимый всем моим сердцем, человек, и даже не мечтай, что так просто сбагрил бы меня другому, понял?
— Угу, — просто мычу что-то нечленораздельное, не в силах сейчас вытащить из себя ни единого путного слова.
— Вот, то-то же! Напридумывал там себе, ага, как же, к другому бы он меня отпустил, да сейчас! — вновь покрывает поцелуями все мое лицо, убирая слезы, а их, как назло, только больше становится.
Мне уже не сдержаться. Рыдаю в голос. Наверное, впервые Исак видит так открыто мои слезы… Успокаивает меня, шепча нежности, как я ему когда-то… столько раз! Вот и все. Пробита броня. Насквозь. И мог ли я подумать тогда, два года тому назад, что тот подросток, который предлагал мне «салфетку» в школьном туалете и скабрезно «шутил» про подкаты, станет для меня самым важным человеком на свете? Что он так изменится, так повзрослеет, научится быть ответственным. Научится быть самим собой и не бояться правды.
— Ну, всё-всё, Эвен, успокойся, пожалуйста. Я тоже, дурак такой, мог бы давно все честно рассказать, и не пришлось бы сейчас видеть, как мой любимый плачет, — притягивает мою голову к себе на плечо, а я и рад уткнуться сейчас в любимую, все еще почти детскую шею.
— Да я что-то совсем раскис, — утирая остатки слез руками, оговариваюсь я, вновь виновато опустив взгляд. Я и не думал, что кто-то, вернее, не просто кто-то, а мой Исак скажет мне такое… Словно к жизни возродился, как феникс из пепла: так окрылили меня его слова!
— Ничего, — берет меня за руку. — Это ты совсем заработался и перенервничал. Пойдем, — тянет меня по направлению к кухне, — я проголодался, да и ты, уверен, со своими «расследованиями» так ничего и не поел после работы, — иронично ведет бровью, а мне снова так неловко за свои глупые подозрения, что ничего не остается, кроме как кивнуть и последовать за ним.
Этой ночью всё, что позволяет мне Исак, — это уснуть у него на плече, в этих нежных, трепетных объятиях. Правда, нервы так сразу в порядок привести не удается, поэтому сначала лежим лицом к лицу и разговариваем шепотом, пусть и находимся наедине.
— Давай на Рождество уедем в Берген? Тебе надо отдохнуть. Только обещай никакой работы с собой туда не брать, договорились? — Исак перебирает своими пальчиками волосы у моего виска и осторожно проводит ими дальше, ко скулам, шее, пульсирующей сбоку, ключицам… Это успокаивает. Правда.
— Мы с тобой обязательно уедем на Рождество в Берген, но сами каникулы проведем в Тромсё.
— Эвен! Нам это не по карману! Сам подумай: аренда дома и прочее…
— Эй… — целую его в кончик носа. — Там дом моего однокурсника. Он с семьей улетает на каникулы в Бельгию, так что, можно сказать, мы не столько арендуем его, сколько присмотрим за жильем. Ну и сами чудесно проведем время, отдохнем от городской суеты, идет?
— Да, — улыбаясь, берет пальчиками мою руку и трется щекой о раскрытую ладонь.
— Тем более, мне же теперь совсем немного надо добавить, чтобы купить новый лэптоп, — подмигиваю моему маленькому «добытчику».
— Я работу, если что, не брошу, даже не начинай этот разговор! — Исак упрямо встряхивает челкой, которая незамедлительно оказывается между моих пальцев.
Аккуратно убираю ее со лба, притягивая будущего мужа к себе и склоняя голову к его нежному плечику:
— Спи сладко, мальчик мой.
Уже проваливаюсь в забытье, как слышу тихое «люблю тебя» и чувствую, как Исак обнимает, даря самую надежную защиту моему тревожному сну.
***
— Замерз? — кутаю любимого в теплое одеяло, крепко обнимая сверху руками.
— Ну, если есть желание согреть, то да, — ластится ко мне своим нежным личиком.
Эти три дня, проведенные в Тромсё, обоим подействовали на пользу. Волшебное время, но свое главное чудо я вижу только в глазах любимого…моего сокровенного, моего тихого, безмятежного счастья.
В эту ночь мы долго не можем разомкнуть губ. Сколько бы ни делили эту нежность, она не иссякает, не становится меньше, а лишь приумножается. Наслаждаемся каждой впадинкой, каждым рельефным изгибом тел друг друга. Мне так нравится, как он реагирует на мои прикосновения, как принимает их, как отдается сам и как берет свое от нашей любви. Берет, чтобы дать взамен еще больше. Мы не решаем, не договариваемся, кто будет сверху или снизу: просто ложимся в постель, и все случается так, как случается.
— Так не больно?..
Действую сейчас с чуть большим напором. Исак быстро подстраивается, бурно отвечая на мои настойчивые ласки.
Вместо ответа мальчик только сильнее раскрывается для проникновения. Ловлю губами его слипшиеся от горячего пота локоны у лба. Одной рукой оглаживаю это пылающее личико, убирая с него влажные завитки волос. Скольжу большим пальцем по скулам, наконец, добираюсь до нежного полураскрытого рта и погружаю кончик пальца в этот горячий сосуд. Продвигаюсь дальше внутри Исака, что заставляет любимого резко стиснуть зубы, когда я едва ли успеваю вытащить палец.
— Опасно, — шутливо замечаю я.
Исак лишь мурлыкает что-то в ответ и подставляет моим поцелуям чувствительное местечко под подбородком, шею, плечи. Но я медлю… Вижу в его полуприкрытых глазах немую мольбу не прекращать этих поцелуев. Ты их получишь, милый, всегда получаешь!..
Когда поздно ночью уже засыпали, тесно прижавшись друг к другу, мой мальчик резко вскинул голову, обратив взгляд своих широко распахнутых глаз к окну.
— Эвен! Началось! Вставай!
Ничего не соображаю спросонья, но, выглянув в окно, вижу, как в небе тонкими нитями зарождаются первые блики настоящего чуда природы наших широт: северного сияния.
— Ну, ты чего, Эвен! — не успеваю и одной ноги спустить с нашей постели, как Исак, почти полностью одетый, подбегает ко мне и тянет меня за руку. — Одевайся! Пойдем!
Буквально в считанные мгновения натягиваю на себя джинсы со свитером крупной вязки, таким же, как и у Исака — рождественские подарки нашей мамы — и, набросив пальто, бегу, еле поспевая за моим неугомонным возлюбленным.
К тому времени, когда мы оказываемся на улице, все небо сияет изумрудными оттенками. Свет переливается волнами в этой небесной гавани. Исак просто заворожен. Крепко прижавшись грудью к моей спине, он целует меня в подбородок и снова приковывает взгляд к небу. А я склоняясь к его лицу и улыбаюсь, как дурак. С кем бы еще среди ночи я выбежал из дома, чтобы любоваться северным сиянием? И вижу его не только на небе: оно пылает в моих любимых изумрудных глазах.
