Он снова покорно прогнулся сам, расслабляясь, как его просили об этом.

Дикая боль пронзала все тело; с каждым сантиметром проникновения все сильнее жгло сзади.

Мортен уже грубо вколачивался, войдя наполовину.

Толкнулся сильнее, вырвав из мальчика громкий болезненный крик:

— Твою мать, Ларс, у него кровь пошла, чё делать то?! — видя, как алые капли вокруг его члена в анусе Исака стали уже собираться в струйки, он резко выдернул пенис, весь в крови, заставив мальчишку обессилено упасть на живот.

— По ходу ты порвал его! Говорил же, надо растянуть сначала! — Ларс, оставив плечи Исака в покое, встал с унитаза и, наклонившись над истерзанным задом мальчика, брезгливо оглядел повреждения.

— Сам виноват, зажался как…

— Ушли отсюда, быстро, мерзавцы!!!

Вся троица обернулась к двери, где запыхавшись, с бешено бегающим по их физиономиям и лежащему ничком тельцу изнасилованного ими Исака взглядом, весь сотрясаясь от гнева, стоял учитель английского,

— Убирайтесь!!!

________________________

Всем, кто плевался и ругал меня за эту часть — надеюсь, следующая часть всё смягчит…

========== Часть 9. Dying inside ==========

Эвен.

Неужели пятница, и до очередного уикэнда — несколько часов работы. У нас с Инге большие планы на выходные. Сегодня вечером собираюсь заехать за ней, а потом по программе — презентация у ее подруги — владелицы какого-то модного бутика. Ну и, конечно, все должно плавно перетечь в романтический тет-а-тет.

Ах да. Сегодня же английский у первого курса. Что ж, если Вальтерсен сегодня не появится, я намерен весьма жестко отреагировать в виде докладной администрации, а дальше — как хотят. Но прогуливать уроки, и не только мои, он — не будет. Надо вытаскивать парня из этой ситуации. Да, несмотря на все его резкие слова и угрозы — я все еще намерен помочь этому несносному грубияну. Мозгов его умных жалко, вот и всё. Или не всё?

Начинаю урок. По плану — проверка явки…отсутствует.

Ну хорошо, после уроков не пожалею времени — задержусь, но решу этот вопрос с администрацией.

Ок, дальше по ходу урока — чтение статьи о дискриминации и ее обсуждение.

Не успеваю спросить первого ученика перевод одного абзаца, как по классу проносятся странные перешептывания и кое-как, но можно различить «Вальтерсен» «туалет» «вот это они его».

Сначала стараюсь не обращать внимания, но беспорядок не заканчивается. Встаю со своего места, прохожу по рядам.

Дохожу до четвертой парты, за которой двое лодырей склонились над своими смартфонами.

Просто по инерции наклоняюсь и цепенею. На одном гаджете был открыт снэпчат с сохраненным видео с какими-то подписями и масками, на другом — эфир Instagram. То, что я успел разглядеть на экране повергло в шок…я не помню, как сдержался, чтобы не сделать какую-то непоправимую глупость.

Еле-еле, молча, добрался до своего места. Оглядел класс, сидящий в полной тишине. Потом, выйдя из ступора, прокричал, найдя глазами Васкеса:

— Юнас! Остаешься за старшего! Если хоть один человек в мое отсутствие покинет кабинет до звонка — до конца года не выберетесь из самостоятельных работ и зачетов!

Буквально вылетел из класса, и, если честно, совсем не соображал, как добрался до туалета.

Плохо помню, что там кричал этим мерзавцам…помню только согнувшегося на полу Исака.

— Тоже решили развлечься, учитель? Если чё, он готов — пользуйтесь! — даже совершив по сути настоящее преступление, этот малолетний нелюдь не может убраться, если не оставит последнее поганое слово за собой.

Как я еще только сдерживаюсь, чтобы не врезать всем троим, тряхнув их за вороты толстовок, впечатав до крови физиономиями в кафель туалета…но сейчас меня волнует только тот, кто, скорчившись от боли и унижений, обливаясь немыми слезами, уткнувшись лицом в стенку кабинки, полулежит, подобрав под себя ноги, на холодном грязном полу, среди капель крови, спермы и собственных слез.

Мы остаемся одни. На трясущихся ногах, тихо опускаюсь на колени перед бедным мальчиком, который сперва едва ли замечает меня.

— Исак… Исак, посмотри на меня, — осторожно касаюсь подрагивающего от тихих всхлипов плеча, но подросток никак не реагирует.

Бедный мальчик…лучше бы ты мне нагрубил, пусть даже самым отборным матом; пусть бы прогулял месяц моих уроков; все, что угодно…, но чтобы такого с тобой не случилось…как же больно сейчас видеть эту сломанную детскую душу: сможешь ли починить ее теперь, Эвен? Способен ли? Хватит ли сил душевных? Хватит ли твоего сердца для этого навсегда раненого мальчика?

— Исак, — снова обращаюсь к подростку, — не надо… они ушли уже, давай… скольжу взглядом по болтающимся на коленях белью и джинсам, — надо одеть тебя, давай я помогу…

Едва ли успеваю потянуться к его коленям, чтобы помочь, как лицо Исака резко разворачивается:

— Уходите…прошу вас, не надо меня трогать, — сглатывая слезы, с погасшими глазами, мальчик обращается ко мне. Смотрит в пол какое-то время, а потом снова отворачивается к стене.

— Давай хотя бы просто оденем тебя, и всё…я не трону, не бойся, не трону, — со слабой надеждой подсаживаюсь ближе на пару сантиметров.

Исак ведет плечами и, все так же отвернувшись, медленно тянется руками к коленям:

— Я сам… не надо, — всхлипывает снова, но кое-как, путаясь в белье, с гримасой боли на лице, одевается. Делает попытки застегнуть молнию на джинсах, но, очевидно, тут же кривится от жуткой боли внутри и вновь обессиленно откидывается к холодной деревянной стенке кабинки, не застегнув молнии.

Сидим так минуты две. Смотрю на часы — до звонка с урока от силы минут пятнадцать. Надо бы увести мальчика отсюда, подальше от любопытных глаз — на перемене сюда придет куча подростков, просто по нужде — да и в эфире, понятно, была треть школы, минимум, значит, еще и поспешат поглазеть на результаты «стараний» трех подонков.

— Исак, не надо здесь сидеть, — пытаясь говорить как можно добрее, но без лишних сюсюканий — мальчишка и так задет за живое, во всех смыслах, и открытая жалость сейчас только все усугубит.

И пусть сердце мое сжалось от этой самой жалости к мальчику, но надо действовать осторожно.

Или… просто забить на все эти прописные педагогические истины? Что я собственно и делаю.

Снимаю с себя пиджак и мягко опускаю его на плечи дрожащего мальчика, вновь начавшего сотрясаться от рыданий.

Пиджак покрывает спину Исака, и он немного поеживается под ним, поворачивая свое заплаканное лицо ко мне:

— Зачем это… зачем вы все все еще здесь? — еле-еле шевеля губами, с хрипом выдыхает Исак.

Ничего не отвечаю, а просто медленно приближаюсь и притягиваю к себе мальчишку, заключая в осторожные объятия.

Ожидаю всего: может, сейчас начнет брыкаться, или в состоянии аффекта пошлет подальше, но этого не происходит.

Немного опешивший мальчик, не имеющий никаких сил сопротивляться или возражать, просто опускает свою голову мне на грудь и, уткнувшись мокрым носом, вновь начинает всхлипывать, заливая слезами мою бежевую сорочку.

Эх ты…мятежный мой…такой хрупкий, беззащитный… Это ж какими скотами надо быть, чтобы так изуродовать душу этого ребенка? Скотам то этим столько же лет, сколько и тебе, по сути, а они уже решили, что могут вот так вот калечить людей, и физически, и душевно, и думать, что все это безнаказанно? Ну уж нет…ни насилие это, ни то, что они посмели выложить свои издевательства над Исаком в сеть с рук им не сойдет, пусть даже не надеются. Но с этим я позже разберусь. Сейчас надо хоть как-то успокоить ребенка и увести его отсюда.

Ласковыми движениями глажу мальчика одной рукой по волосам — какие же они у него мягкие, словно шелковые, — второй рукой такими же успокаивающими движениями провожу по спине, все еще укрытой моим пиджаком. Вверх — вниз, вверх — вниз. Подросток немного успокаивается, вроде даже расслабляется и затихает.

Это немного пугает. Уж не сознание ли начинает терять мой мальчик…несмотря на тяжесть ситуации, слегка улыбаясь своему внутреннему голосу, который говорит в моей голове это ласковое «мой»…только вот не уберег я «моего» мальчика…не успел…и это тоже и моя вина! Да, в том, что произошло, я и себя виню не меньше, чем этих трех преступников. Это ведь я не уследил, не заметил вовремя признаков беды…