За свои сомнения и малодушие он вновь был наказан. В деревянных пристройках к главному дому, где хранился почти весь провиант для всего двора, по чьей-то неосторожности или намерению, — этого так и не дано было узнать, — начался пожар. Хотя его могли потушить без участия Эвена, он сам первым бросился спасать уцелевшее. Поврежденные огнем балки надломились и одна из них, служившая основанием для другой части перекрытия, рухнула, сильно ударив его по голове. Наверное, будучи ведомым одной лишь целью — сохранить то, что еще можно было спасти, Эвен не сразу понял, что именно произошло с ним. Но уже на следующее утро глаза его перестали ясно видеть очертания предметов и людей, а еще через день и вовсе все застило мутной пеленой. Осмотревший его лекарь обнадежил: с новой луной зрение вернется. Надо лишь прикладывать к глазам смоченную в целебном отваре из сушеных трав повязку, да не утомлять себя. А так как в отсутствие старого лорда Магда стала чувствовать себя гораздо свободнее и властнее не только на своей кухне, но, казалось, взяла под свое руководство все хозяйство в доме, Эвену ничего не оставалось, как уступить увещеваниям старика-лекаря: какой из него хозяин и воин без зорких глаз?

Вот и сейчас, помня, что отказался от ужина, он, будучи узником своего положения, мысленно готовился отразить очередные причитания Магды, ежечасно справлявшейся о его здоровье и пытавшейся каждый из этих часов накормить его, словно бы от раздутого до размера бочки крепкого эля живота могли бы исцелиться его глаза.

— Магда, не испытывая мое терпение! Тебе уйти было велено, так почему же ты до сих пор здесь?

Но его и не думали слушаться.

Эвен с силой тряхнул распущенными волосами. Свисавшие с затылка концы тугой повязки, что прикрывала ему глаза, ослабли, и она медленно соскользнула на пол. Он знал, что неподалеку от его постели приготовлена свежая, лежавшая рядом с небольшим сосудом с травяным отваром. Сам он сейчас едва ли был способен заменить ее, так что нехотя, как можно снисходительнее, пробормотал:

— Раз не уходишь, так пусть от твоего присутствия хотя какая-то польза будет! Принеси отвар и отрез полотна.

Может, вновь с ним кто-то играет злую шутку, но померещилось ему, что слышит он сейчас не тяжелые шаги грузной Магды, а такую до рези в сердце знакомую легкую поступь. Еще раз тряхнув головой, будто спасаясь от наваждения, он постарался успокоить дыхание.

Но кто-то, этой ли или иной природы, явно намеревался и дальше измываться над ним.

Лица его коснулись теплыми, знакомой нежности ладони. Огладили виски, скулы, а затем, отстранившись на миг, вернулись, чтобы покрыть ему глаза свежей тканью, пахнувшей чистотелом, вереском и еще десятком трав. Эвену показалось, что, быть может, пришел и его черед последовать за всеми потерянными им людьми. И один из них, самый дорогой его сердцу, в награду за его муки пришел за ним. Язык онемел. Все его тело застыло в томительном ожидании. он уже шептал губами первые строки молитв, что помнил наизусть, как услышал:

— Так не туго, господин?

Значит… он сладкоголосым ангелом стал?.. Не напрасно я и при жизни его так называл.

— Господин… вы голос мой забыли разве?

Нет, это никуда не годится… что за напасть такая!..

— Голос этот мне никогда не забыть, как и того, кому он принадлежал. Только… — связь с реальностью терялась все сильнее, — не звучать ему больше наяву.

— Но ведь я говорю сейчас с вами, мой господин. Я здесь, стою подле вас. Вернулся, как и обещал, с новым солнцем вернулся.

Жар удушливой волной заполонил грудь; дрожащими пальцами он по наитию схватился за все еще покоившиеся на его голове ладони, ощупал каждый нежный, по-прежнему хрупкий пальчик; затем, издав подобие всхлипа ли, рева ли, судорожно сглатывая комок за комком в горле, вскинул руки и, дотянувшись до лица, что было чуть выше его собственной головы, принялся кропотливо изучать каждую и так на ощупь знакомую черточку… вплоть до того самого шрама от виска до уха.

Его широкий, но ровный лоб, его аккуратный, слегка вздернутый кверху нос, тонкий завиток его по-младенчески мягкой верхней губы и локоны… ангелоподобные, шелковистые и отросшие далеко ниже плечей кудри.

— Ты… — Эвен больше не прятал всхлипов, — это правда ты… мой Исибэйл.

— Я, господин. Но Исибэйла больше нет.

— Что ты… Зачем вновь меня путаешь?! Что ты такое говоришь, — он крепко обхватил ладонями лицо мальчика.

— Все расскажу вам по порядку, слово даю, — мальчик бережно снял со своего лица руки, по которым так тосковал долгие месяцы, а затем притянул голову Эвена к своей груди, положив ладони на затылок и поверх длинных, свободно струившихся по его спине, светлых волос. Начал осторожно поглаживать, избегая слишком сильного давления, дабы не навредить выздоровлению. — Только Магда сказала, что ы совсем ничего не едите… Так нельзя, мой господин. Еле на ногах держитесь. Я сейчас схожу на кухню и вернусь с вашим ужином. Подкрепитесь сначала.

— Нет-нет, не уходи больше, не оставляй меня!.. — Эвен протестующе замотал головой, так что повязка вновь сползла с положенного ей места.

Мальчик бережно поправил ее, склонившись к его лицу, прошептал:

— Поленья в очаге догореть не успеют, а я уже обернусь. Не тревожьтесь.

Он коснулся губами виска и, улыбнувшись, — пусть Эвен и не видел, — вышел.

Как и обещал, вернулся с полным подносом еды. Заставив Эвена съесть добрую половину, помог ему запить съеденное и, отставив поднос, присел на постель совсем близко. Взяв ладони Эвена в свои, начал долгий рассказ обо всем, что с ним приключилось за эти месяцы разлуки.

От него Эвен узнал, что по дороге к землям ярла с ним и его провожатыми и правда случилась беда: одного из сопровождавших люди в волчьих и медвежьих шкурах сразу зарубили насмерть, а сам мальчик и второй из людей ярла смогли бежать, укрывшись в тесных ущельях между скалами. Судьба последнего ему неизвестна, а сам он так обессилел за два дня, что боялся покинуть свое убежище, и на утро третьего лишился чувств. Очнулся он уже в совсем незнакомом месте. Но это не был дом ярла. Оказалось, что его почти бездыханное тело подобрали люди другого феодала, владельца соседних с землями ярла территорий. Его выходили, заботясь о нем, словно о родном сыне. Когда мальчик назвал Эвену имя этого человека, тот кивнул в ответ:

— Я и раньше был наслышан о благородстве Ярвинбрука. Но никак не думал, что отныне до смерти буду его должником за твое спасение.

— Что вы, господин. Такие люди делают все от чистого сердца. Но это еще не все. Вот.

Он поднял ладонь Эвена своей и положил ее к себе аккурат поперек груди, на которой тот нащупал маленький деревянный крест.

— Знаю, что никогда мне не стать одного с вами происхождения. Зато отныне мы с вами одной веры. Тот, кто спас меня, помог мне принять Крещение, отвезя в тайный костел, что…

— Я знаю, где он, Исибэйл, — с одобрением улыбнулся Эвен.

Мальчик вновь невидимо для него подарил улыбку в ответ:

— Нет, мой господин. Я не солгал вам. Исибэйла больше нет. Мне дали новое имя при Крещение.

— Как же мне отныне называть тебя?

— Исаак.*

— Исаак, — прошелестел губами Эвен. — Хорошо. Да будет так… Хотя и прежнее имя мне по сердцу было.

— Его больше нет, господин. Но зато есть я. И вы. И я не покину вас. Даже если рассердитесь и прогнать пожелаете, — он приложился губами к тыльной стороне ладоней Эвена, — я все стерплю. Все равно останусь с вами. Знаю, что вам пришлось пережить… Но вы больше никогда не будете один.

Эвен без единого слова раскрыл объятия и заключил в них своего Исаака. Своего нежного, по милости Божьей и людской доброте вернувшегося к нему ангела.

— Ты, что же, все эти месяцы так и жил у лорда Ярвинбрука?

— Да. Он, узнав, что я стреляю из лука, как только я поокреп, разрешил мне упражняться в стрельбе со своими сыновьями. Он и к вам отправлял людей, но сказали, что вы уже покинули родные берега.