Скоро оказались на небольшой опушке леса, где Эвен привязал лошадь к стволу крепкого дерева и велел Исибэйлу зажечь оба факела.

Быстро вспыхнувшие огни освещали им путь сквозь лесную чащобу. Мальчику казалось, что идут они совсем не по проторенной тропе, а молодой лорд ведет их только по ему известным приметам.

Минут через двадцать ходьбы, проваливаясь в снегу по самые чресла, они достигли совсем крошечной поляны, что каким-то чудом природы появилась прямо в лесной чаще. Исибэйлу поперву привиделось, что они вышли к небольшому лесному озеру, но, посветив факелом впереди себя, он инстинктивно схватился рукой за шкуру впереди стоящего Эвена, тот час же, отдернув ее, как от дымящихся углей.

Посреди поляны снег, казалось, нагребен был, что над медвежьей берлогой, и Исибэйл так бы мог подумать, если бы не возвышающийся над этим холмиком крест.

До этого Исибэйл никогда еще в своей жизни не видел христианских могил, хоть и слышал о них, но отчего-то сразу он догадался, что это и кто лежит под крестом: слишком суров и печален стал взгляд Эвена.

И слишком сильно забилось в груди Исибэйла запретное, невозможное желание подойти к нему и вновь, как в пути к этому лесу, прижаться щекой к его спине.

Эвен отдал ему свой факел, а сам опустился на колени и, почти утопая в снегу, прижался лбом к нижней части креста. Губы его зашевелись, творя тихую молитву, а синеющие ладони огладили снежное покрывало и вернулись ко кресту.

Исибэйл молчал. Да и тихое журчание слов Эвена поглощала снежная ночь. Затем младший Насхайм заговорил громче:

— Люди стали замечать, как по-особенному я отношусь к нему. Люди всегда все замечают: лишнюю улыбку, взгляд, что задерживается на лице дольше обычного, едва ощутимое касание рукой… Люди все замечают. И они… они возненавидели моего Эвера… Возненавидели за верность выбранному пути. Возненавидели за то, что его не могу ненавидеть я.

— Господин…

— Молчи! — Эвен блеснул на него помутневшим стеклом глаз. — Он предупреждал меня… Предупреждал, что подобно ученикам сына Божьего я отрекусь от него и сделаю это не единожды… И я отрекся. Я сам не понял, как мог пойти на такое. А когда одумался, было слишком поздно.

Исибэйл, — была ни была! — переложил второй факел в левую руку, опустился на снег рядом со своим господином и медленно, по дюйму, начал протягивать правую к широкой ладони с длинными пальцами, что вновь была на холодном могильном снегу.

Сделал глубокий вдох и накрыл своей рукой эти замерзающие пальцы. Эвен не отдернул руки. Сам извернул ее и скрепил пальцами их ладони. А Исибэйл почувствовал, как внутри все дробится и по новой собирается в целое. Он бы и сердце это озябшее рад был согреть… Да разве позволят ему?

Не размыкая их рук, свободной рукой Эвен достал из потайного кармана маленький крест и, поцеловав его, убрал обратно. Затем, все же, отпустил руку мальчика и сказал:

— Пора возвращаться. Кому о месте этом скажешь — сам лично вздерну тебя на первой осине, как паскудного проклятого предателя!

— Зачем вы говорите мне такое, господин? — Исибэйл встал на ноги. — Я никогда не предам вас. Пусть пытают меня. Пусть жизни на раз лишают, а вас не выдам. Не отрекусь от вас.

Мальчик тогда сказал все, как чувствовал. Только не ведомо ему было, что весь обратный путь Эвен будет думать о его словах.

***

— Где для ночлега себе место нашел? — спросил мальчика господин, когда они снова оказались внутри его шатра.

— Там, на повозке между мешков с пшеном. И костер совсем близко.

— А к утру зуб на зуб попадать не будет?

Исибэйл не нашелся, что ответить. Эвен оглядел свою наспех сооруженную постель из шкур животных, затем вновь обратился взором к Исибэйлу.

— Можешь… — слова застряли у него в груди. Вместо того, чтобы закончить, он взял волчью шкуру, что должна была служить ему подушкой, снял с плечей мех и все это бросил прямо в руки Исибэйлу:

— Укроешься… Небо прояснилось, холоднее станет.

Исибэйл прошептал благодарность, но с места так и не двинулся.

— Что встал? Почему не уходишь?! — вновь очерствел голос Эвена.

— Вы не отпустили меня, — все тем же шепотом ответил Исибэйл.

Эвен повернулся к нему полубоком. Запрокинув назад голову, он хрипло отдал последнее на сегодня распоряжение мальчику:

— Иногда мне кажется, что я никогда уже не смогу сделать этого… не смогу тебя отпустить… Ложись спать. Скоро караульных менять будут.

========== 8. Unforgiven ==========

…All that no one sees

you see what’s inside of me,

Every nerve that hurts you heal

deep inside of me,

You don’t have to speak — i feel*…

На новом месте ждали старые заботы. Мальчику была поручена привычная работа: знай-успевай помогать на кухне и на дворе.

Вроде бы все, как обычно. Но там, на своей земле, это было «своим», привычным. И даже дом старшего господина Насхайма уже перестал казаться Хельхеймом.

Здесь против Исибэйла были новая земля, новые стены и новые люди.

Эвен же, казалось, напротив, преобразился, едва ли они вступили на землю северных владений Насхаймов. Мальчик тогда думал, они больше всего напоминают ему о все еще далеких берегах Скандинавии, куда должны держать путь по весне. Вот господин и радуется.

Правда, от такого расположения духа Эвена Исибэйлу мало что досталось. Мальчик словно перестал для него существовать. Прекратились даже придирки по любой мелочи и грубые окрики без повода. Уже больше двух недель были они на новом месте, а Эвен не то, чтобы словом не обмолвился с ним — он и косым взглядом не задел лица Исибэйла. Даже приказы его и распоряжения доходили до мальчика через третьих людей.

Исибэйл не был уверен в том, что и на этот раз Эвен возьмет его с собой. Да и сам он все больше и больше чувствовал его отчужденность: не был он «особенным» для Эвена. Обычный дворовый мальчик. А то, что господин когда-то доверил ему свои сокровенные тайны, совершенно ничего еще не значило.

«Ему, верно, тяжко все это на сердце держать… вот и проговорился мне. Не с Седриком же ему откровенничать…» — рассуждал мальчик у себя в голове. Сам он, конечно, не мог позволить себе заговорить с господином первым. Каким бы своенравным и свободолюбивым он ни был, уроки Эвена о «молчании» он хорошо усвоил.

Да только много ли надо крови молодой, чтоб всколыхнуться, что морская волна, да и пролиться нетерпением горячего юного сердца?

***

— Нравится?

По шагам за спиной, каким-то неведомым чутьем, Исибэйл распознал присутствие Эвена. Вмиг отдернул руку от стоящих возле широкого столба лука и колчана со стрелами. Собравшись с духом, повернулся лицом к своему господину:

— Простите. Я только поставил их крепче к опоре… Чтобы на снегу не оказались.

Эвен взял в руки любимое оружие:

— Давно я не упражнялся в стрельбе, — он отошел от столба на приличное расстояние.

Исибэйл, не медля, освободил ему цель. За это время он успел отвыкнуть даже от самого мизерного внимания господина, но стрельба из лука была тем, чем мальчик и сам грезил со времен того Йольского турнира, потому он даже забыл подумать о том, насколько было неожиданным подобное обращение к нему со стороны Эвена.

Первая стрела впилась острием точно в центр столба. Эвен одобрительно кивнул, довольный результатом, а затем протянул лук и стрелы Исибэйлу:

— Помнится, мой слуга был когда-то довольно меток.

Мальчик тряхнул отросшими ниже плечей кудрями и насколько мог твердой рукой взял оружие. Но руке его суждено было дрогнуть.

Ибо едва ли он прицелился, как на плечо его и запястье легли тонкопалые ладони. Исибэйл замер в ожидании. Последний вдох застрял где-то в гортани.

— Еще в первый раз, как увидел тебя в своем доме, заметил, какие у тебя гибкие запястья, — Эвен крепче сжал бьющееся пульсом, что крыло пойманной в ловушку птицы, тонкое запястье мальчика. — Словно виноградная лоза. Если научишься владеть своими руками, — он почти коснулся носом кроющегося даже на морозе теплой влагой виска, — станешь превосходным стрелком. Непобедимым.