– Гарри-и-и-и!

Луи протянул к моему телу свои руки, схватился за предплечья, я резко потянул его к себе, схватив за локтевой сустав. Хватка определенно была слишком сильной, чересчур крепкой, это я не проконтролировал, правая рука мальчика обняла мою шею, я усадил его на бедрах. Мы на пару секунд остановились, ему определенно надо было перевести дыхание, прохладная липкая кожа его живота прижалась к моему торсу, руки обхватили шею расслабленно, я слышал, как часто он дышал.

– Все нормально? – я потерся носом о складку кожи между шеей и плечом, вдохнул его пикантный запах.

– Да, – он выдохнул, чуть сжав бедра сильнее.

Я продолжил. Я обвил руки вокруг его талии, прислонив к себе ближе его тонкое невесомое тельце, размазывая всю его сперму по животам. Я сделал шаг назад от стола, чтобы не удариться об него, слушал сердцебиение Луи, медленно погружаясь в тугое нутро. Он снова напрягся, даже приподнялся выше, я провел пальцем по его ребрам сбоку, чтобы он расслабился. Я снова дал ему время, что-то ему мешало. Я решил резко толкнуться внутрь, вырывая из его глотки болезненный вскрик. Зато он совсем разомлел, полностью лег на меня, идеальная дуга его позвоночника сгорбилась. Мне даже пришлось придерживать его бедро, потому что мальчик начал спадать. С каждым толчком, с каждым пошлым шлепком тел друг о друга, я обещал ему свою вечность. Краткие полу-всхлипы, его удовлетворенные вздохи и непрекращающееся мычание попадали из уха в сердце, в желудочках рассылая эхо.

Я недолго держал его на руках, прижавшись подбородком к соску, лизнув его быстро, усмехаясь. Луи мертвой хваткой вцепился в мою шею и не отпускал. На пол с громким характерным звуком капала моя сперма, капли дождя били по нашему французскому окну. Мы мгновенно погрузились в вечность, в ушах звенел писк, но больше ничего я не слышал. Даже тяжелого дыхания мальчика, я не ощущал его.

– Просто говори обо всем, о чем жалеешь, о чем хочешь попросить прощения.

Когда Луи стоял перед священником со свечкой для отца, я почему-то понял, что должен обратиться к Богу, чтобы поблагодарить, чтобы извиниться, наверное, за прошлую жизнь. Хоть семья наша вся верующая, мы не признавали церковь, книги и все в этом роде. Хотя дедушка подарил мне крест, когда я был еще маленьким. Я стоял у скамеек, ждал Луи, после сказал ему, что хочу сделать. Он меня поддержал. Хотя я даже не сомневался. Я передал ему свою шляпу и пиджак, прошел в специальное помещение.

– Это ведь останется между нами, да? – священника я только слышал, даже не видел, от этого мне становилось спокойнее. Я сложил руки в молитвенном жесте.

– Да, не бойтесь говорить.

– Мы ведь можем пропустить часть с молитвой? Я просто хочу высказаться, – я нервничал, даже не знаю почему.

– Как вам будет угодно.

Я вдохнул и шумно выдохнул, запах свечей забил нос.

– Когда мне было тридцать два, я думал, что сделал со своей жизнью все, что только можно. Я думал, что больше ни на что не гожусь, если честно, я потерял веру во всем, что я когда-либо делал. Я искал что-то, за что мог бы зацепиться, чтобы жить. Ничего не выходило. Я ходил на любимую работу как на каждодневную публичную казнь, я не могу даже вспомнить, улыбался ли я тогда. Наверное, улыбался, но не по-настоящему. Я тратил свое время и время других людей, я использовал все, что попадалось в те дни, я выжимал из всего выгоду для самого себя, но я не мог этим насладиться. Но, проживая такую жизнь, я все еще думал, что придерживаюсь всех своих моральных принципов, я считал, что сам могу учить людей морали и духовным ценностям. И так четыре года, я просыпался, не имея для этого причины, я засыпал, не будучи уверенным, что проснусь завтра. И я не был уверен, где находится мое спасение, но я нашел его в человеке. В талантливом и самом прекрасном человеке, которого я когда-либо встречал. Мне было тридцать шесть, когда я понял, что я снова могу жить. Снова появилась причина просыпаться, снова захотелось смотреть на палящее полуденное солнце, снова хотелось заниматься любимым делом. Я нашел счастье там, где никогда бы не подумал искать. Я хотел бы попросить у Бога прощение за те четыре года, когда каждый день я думал о том, когда уже отправлюсь в ад, потому что жить больше в таком мире я не мог. Я смотрел вперед и не видел нескончаемой линии горизонта. Я смотрел на ночное небо и не видел звезд. Я смотрел в зеркало и не видел в нем человека. И сейчас я хочу сказать спасибо за ангела, спустившегося ко мне в качестве спасения. Я обещаю, что буду его беречь.

Я обещаю.

========== vingt-huit. ==========

Восемь дней назад мы потеряли Джека. Это было неожиданно. Мы договаривались встретиться в тот день с ребятами из «Желтой войны», просто чтобы обсудить некоторые мелочи. Утром я собирался медленно, поглядывал краем глаза на Луи. Я постригся, не сказав ему об этом, и это очень сильно его обидело. Он несколько часов со мной не говорил. А я только улыбался как по уши влюбленный идиот.

– Может ты перестанешь уже дуться?

– Да ты обрезал свои волосы! Свои длинные прекрасные волосы! – кого-то вообще могли так сильно расстроить волосы? – Да я просто, – он потряс недовольно своей головой, – да я был без ума от этих вьющихся волос, а ты их просто обрезал!

– Они еще вырастут, – я не обрезал совсем коротко. Чуть выше первого шейного позвонка, мне так было комфортно. – Успокойся, это всего лишь волосы.

– Привыкать к этой длине я не собираюсь.

– Ну и пожалуйста, – я легко ударил его по носику пальцем, мальчик усмехнулся, но снова сменил выражение лица на сердитое.

День был легкий, я ехал в нашу штаб-квартиру (да, мы ее так называли, но это всего лишь вторая квартира Рича), постукивая мягко по рулю. Второе сентября выдалось солнечным, хоть и ветреным, я снял темные очки, когда выходил из машины, быстро поднялся в квартиру.

– Ты разве не должен был привезти Джека? – я даже не успел снять обувь, в передней появились мужчины, все с бледными лицами.

– Нет, с чего вдруг? – мы не двигались. – Он же всегда приезжает сам, самый первый, обычно выпивший.

– Его нет, – я нахмурился, глаза бегали от одного человека к другому. – И на звонки не отвечает.

И мы все поехали к Джеку. Он самый пунктуальный среди нас, в каком бы состоянии он не был – он всегда приедет вовремя. Хоть с бутылкой чего-нибудь в руках. Он приедет, всегда приезжал. Но в тот день все было по-другому. Дверь в его съемную квартиру была не заперта. Мы вошли, спрашивая в надежде «Джек?», вытягивая гласную его прекрасного имени. Его тело лежало на полу, у табурета на кухне, на столе – опрокинутая бутылка портвейна. В квартире стоял запах крепкого алкоголя, сгнившего яблока и умершей радости.

Тромб обычно отрывается независимо от обстоятельств, вернее, неожиданно, вы никогда не знаете, когда умрете. Но у Джека было куплено место на кладбище, был, оказывается, заказан гроб. Он заказал его за пару дней до нашей поездки в Европу. Мы быстро его похоронили, решили не тянуть с этим, мы щедро окропили землю его любимым сортом портвейна. И сами напились. Джек бы хотел этого. Некоторые из нас даже плакали. Я нет, хоть и был сильно расстроен, Луи это беспокоило. Ничего отменять мы не стали, просто вернулись в путешествие без одного человека.

– Как вы знаете, Джек Брайт действительно скончался несколько дней назад, – обычно такую второсортную публику мы не созывали, они приходили в галереи и смотрели на картины. – Тяжело было ехать сюда без него, – почему Рич думал, что я смогу с легкостью сказать все эти слова? – Мы бы хотели, чтобы в залах с моими картинами вы сохраняли полную тишину. Пожалуйста, давайте почтим память о нем нашим молчанием. Надеюсь на ваше понимание.

И хоть я был уверен в том, что дублинская публика не воспримет мои слова всерьез, они все молчали. Они действительно молчали весь вечер. Выходили, по-моему, в туалеты, в холл, чтобы поговорить, но в залах молчали. Было тихо. Томным шумом проносилось только синхронное дыхание людей. Луи дотронулся пальцами до моего локтя, погладил предплечье и взял меня за руку. По-настоящему. Скрестил наши пальцы и поцеловал мою ладонь, попросил поговорить с ним, попросил не молчать. Глаза заслезились от его заботы и доброты. Я, почему-то, тоже о нем беспокоился. С Фадеевой отношения не наладились, серьезно, я готов высказать ей все, что думаю, каждую минуту своей жизни. Балет – искусство, но оно не требует такой самоотдачи. Она даже в больницу тогда не пришла.