– Ты что, серьезно? Неужели ты просыпался посреди ночи, чтобы рисовать? – я посмотрел на него самым серьезным в мире взглядом. – Что? Это правда?

– Никогда не знаешь, когда придет вдохновение.

– Ты чудак, Гарри, – я улыбнулся. – Вообще, я надеялся, что ты будешь спать со мной. Ты же знаешь, что без тебя я не усну.

И я согласился. Диван не раскладной, какой-то дизайнерский, его мне подарила мама. Очень давно. Места на нем катастрофически мало, но когда на ваших губах лежат другие, вам как-то все равно. Луи не давал мне нормально его поцеловать, смеялся прямо в мой рот и кусал губы, пытался достать мой язык своим, пальцами ног щекотал мою берцовую кость. Еще чуть раньше я бы отвечал ярой взаимностью, но сейчас у меня не было настроения для всего этого. Я был потрясен нашей с Николасом схожестью.

– Твой стояк будет занимать слишком много места, – улыбается он в мой рот, опускает руку на мое бедро и кончиками пальцев пробегается к промежности.

– Которого нет, – выдыхаю я, избавившись от его плена. Я глубоко вдохнул.

– Все нормально?

– Просто сейчас неподходящий момент, – он медленно убирает свою руку и привстает.

– Ладно, тогда будем спать, – я его разочаровал, наверное, совсем немного. – Мы можем поговорить, если ты хочешь.

– Не о чем разговаривать, Луи, все нормально.

– Я хотел сходить в церковь, чтобы помолиться за отца. Он мне снился, – его слова были совершенно неожиданными, я подумал, почему он говорил об этом сейчас.

– Снился?

– Да, мне кажется, что он по ошибке попал не в то место, не в лучший мир, – его голос дрожал, ему было больно говорить об этом.

– Он точно в лучшем мире, – Луи лег на меня, прижавшись щекой к груди.

– Ты думаешь, что твои родители тоже в лучшем мире?

– Да, наверное, я не верю в рай или ад, – его указательный палец прошелся по моей руке до самого плеча, затем вниз. Было приятно чувствовать его.

– Когда папа умер, мама попросила меня не молиться за него. Она сказала, что он достоин только худшего.

– Твоя мама не любила Николаса, – мальчик тяжело вздохнул, все его кости неприятно впились в мою кожу.

– Я знаю, я надеюсь, что она в аду, – вся злость в его голосе показалась мне неуместной. Хотя, я сам не знаю, как относился к собственной матери.

– Если ты хочешь, мы обязательно сходим в церковь.

– Ты пойдешь со мной?

– Да.

Мы так и уснули. Было немного жарко и неудобно, диван мал для меня, но вроде бы мы выспались. Ну, если три с половиной часа считаются. Луи хотел перевернуться на мне и упал на пол, начал громко смеяться и разбудил меня. Он сказал, что ему не больно, но я все же осмотрел его спину. Внизу все еще находилось то самое пятно. Рана заживала, но еще мерзко блестела. Мы улеглись. Теперь Луи был зажат между мной и спинкой дивана, и мы действительно старались уснуть. Было бы легче, если бы он молчал.

– Мне тяжело дышать, – смеялся он, я сильнее сжал его тельце.

– Не задохнешься, – я был очень уставший, поэтому хотел спать. Только спать.

– А если задохнусь? – он рьяно пытался сместить меня на самый край.

– Все будет нормально, просто спи.

– Гаро-о-ольд, – его тело извивалось, было неудобно, я отодвинулся немного, чтобы сразу же к нему прижаться.

И он меня просто столкнул. Я сразу полностью лег на пол, ударяясь локтями о паркет, изображал предсмертное состояние, словно я задыхался. Луи показал свою голову, держась за подушку, я кашлял и стонал от наигранной боли.

– Неубедительно, – я ухмыляюсь, сажусь, упираясь руками в пол.

– До тебя мне еще далеко, – не собираюсь подниматься на диван, это бесполезно.

– Ой, да ладно тебе, – он почему-то хихикает, разваливаясь звездой. – Не такой уж я хороший актер, раз Белла – это все, на что я способен.

– Я обещал тебе, что напишу что-то лучше Беллы.

– Ты не напишешь.

– Вот и напишу.

– Гарри, перестань, ты ведешь себя как ребенок.

– А ты в себя и свои силы не веришь.

– Это затянулось, раньше я нравился всем, потому что был маленьким, а сейчас все думают, что могут вытирать об меня ноги, – я нахмурился, потому что не понимал, о чем он говорит.

– В каком смысле?

– Фадеева, да и все вообще. Никто не понимает твои картины, Гарри, они все думают, что ты делал это против моей воли.

– Люди всегда будут думать то, что хотят. Их, к сожалению, не переубедить.

– Ты же меня никогда не разлюбишь, правда?

– Конечно, милый. Я буду с тобой до конца, – он переворачивается на бок, вытягивает шею ко мне и целует меня в губы.

– Я тоже, я обещаю, что буду здесь всегда.

Мы легли на полу, положили под себя одеяло и подушку и просто уснули. Рядом, держась друг за друга как за все, что у нас осталось. Еще с нами осталась вечность и звезды. Мы так и не уснули, потому что Луи нравилось смотреть на звездное небо, а мне нравилось то, как оно отражается в его темно-синих глазах. Мы переплели наши ноги, его пальцы окунулись в мои волосы и остались там на всю ночь. А я старался дышать полной грудью, чтобы только крупицы моего мальчика были с моих легких, как напоминание о нем. Луи чуть задрал свою футболку и я провел пальцем по своему имени, спрятанному под его кожей. Мы одновременно улыбнулись, посмотрели в глаза друг друга. Луи обнял меня за шею и прижал голову к своей грудной клетке. Я положил руку на его талию. Мы попытались уснуть, но наши бьющиеся сердца были слишком громкими. И звезды, взрывающиеся от переполняющей сосуды любви, мелькали, как маленькие вспышки где-то вдалеке.

– Мне слишком хорошо с тобой, – в шесть утра мы поехали к круглосуточному кафе фаст-фуда. Здесь Гарри Стайлса точно никто никогда бы не увидел. Если бы не Луи и его тонкие руки в рукавах моей кофты. Я в не самой чистой футболке, накинутой наверх рубашке и брюках.

– Мне тоже, – здесь шумно. Слышу работающий холодильник с газировкой прямо в зале, треск догорающей лампы и чавканье кассира. По собственной воле я бы точно сюда не приехал. – Как ты это ешь? – я выплевываю их чизбургер в салфетку, мальчик громко смеется, у кассира никакой на нас реакции.

– Это просто как бутерброд, Гарольд, – не могу смотреть на то, как он ест это. Это все искусственно, во рту словно пластик и картон.

– Из чего? Из мусора? – поправляю волосы за ухо, окидываю взглядом помещение. Я даже немного удивлен тому, что здесь нормально пахнет.

– Ты утрируешь, – Луи тянет свои изящные пальцы к картошке, на меня не смотрит. – Есть же можно.

– Но нужно ли? – даже кока-колу водой разбавили. – Я все еще голоден, – и крайне недоволен.

– Я приготовлю тебе пирог, лимонный, почти без сахара, ладно? – мальчик усмехнулся, я кивнул и постучал по своему локтю пальцами. – Только нам нужны лимоны.

– Хорошо, – я смотрю на него, он откровенно улыбается, ничего не прячет, цветет.

– Перестань так на меня смотреть, – выдыхает он, затем смотрит на кассира. Я тоже поворачиваю голову в его сторону.

В висок попадает скомканная салфетка. У Луи какой-то пунктик насчет кидания в меня вещей. Я поворачиваюсь к нему и складываю руки.

– Ты напрашиваешься.

– Я знаю, я этим как раз-таки и занимаюсь, – он хихикает и кидает в меня уже картошку. Та попадает в бровь.

– Ты невыносим.

– Спасибо за комплимент, – я пересаживаюсь на стул рядом с ним, двигаюсь ближе. – Я тебя не боюсь.

– А стоило бы, – моя спина перекрывает кассиру вид. Я смотрю в глаза мальчика и сжимаю его бедро. Его рука резко дергается к моей промежности. – Стоять, – я перехватываю запястье, правая его рука сжата в кулак на столе. – Я же говорил, – двигаюсь вверх, оглаживаю внутреннюю сторону его бедра. Он смотрит в мои глаза и ухмыляется.

– Ладно, я понял, – освобождает свою руку, я отодвигаюсь с удушающим скрипом ножки стула по плитке этого помещения.

– Со мной тебе лучше не играться.

Я ждал его в машине у супермаркета, нетерпеливо стуча по рулю подушечками пальцев. На моей скуле все еще мокрый отпечаток его губ. Иногда мне казалось, что у меня раны на сердце, которые он залечивает одним своим взглядом. Мне кажется, Луи способен очищать воздух от загрязнений своим дыханием и восстанавливать целые популяции растений смехом. Разве это не странно, что я чувствую, словно мое сердце больше не у меня за прочной решеткой ребер, а у него в руках? Это очень странно, а еще это прекрасно.