Я ничего ему не отвечаю и прошу у официанта счет. Его не мог развеселить даже шоппинг. На все эти дни он стал всего лишь моим аксессуаром, что было странно. Я кидал на него свой суровый взор, Луи стоял в углу помещения, пока тут бегали грузчики, которые разносили картины. Они все меня раздражали, и мне не нравилось то, что они соглашались хорошо работать только за дополнительную сумму. Нет, я не жадный, просто изначально работа шла медленно и рамку одной картины чуть не разнесли вдребезги; все же иногда стоит быть внимательнее к людям.

– Я не знал, что ты так громко кричишь, – мальчик берется за голову, я подаю ему таблетку и стакан прохладной воды. Ему стало плохо.

– Прости, – я падаю на кресло рядом. В Париже душно и действительно не хватает воздуха.

– Гарольд?

– М? – я распахиваю глаза. Последние двое суток я почти не спал и это плохо сказывалось.

– Сходим куда-нибудь? – я был слегка удивлен.

– Куда? – он мягко пожимает плечами и снова пьет воду. Потирает щеку ладонью, смотрит в мои глаза.

– Может, кино или парк аттракционов? – мы одновременно улыбаемся, Луи встает, поправляет прическу.

– Ладно.

Глаза заблестели, он поставил стакан на журнальный столик, я медленно подошел сзади. Луи встряхнул головой и протер глаза, неоднозначно выдохнул. Я обнял его со спины, усилил хватку, мальчик недовольно простонал.

– Помни, что я тебя люблю, – он щекочет пальцами мой подбородок, затем мягко поворачивается, я его отпускаю.

– И я тебя.

Отпечатки моих голодных губ остались на его лице, один бардовый спрятался под ушком мальчика, Луи жалостно скулил, когда я посадил его на тот самый шатающийся столик в нашем номере. Он словно разряжался, был постоянно сонный, неживой, временами мелькал, возгорался, улыбался широко, красиво, ясно, но затем снова потухал, и мне становилось очень его жаль.

– Ты что, боишься высоты? – скажу честно, я считал себя слишком старым для всего этого. Даже для обычного колеса обозрения. – Ну же, Гарри, можешь взять меня за руку, если будешь бояться, – он не смеялся надо мной. Он всего лишь по-доброму улыбался и хотел, чтобы я был рядом.

– Луи, я просто не хочу. Я подожду тебя здесь, – в голове кадрами сменялись воспоминания о Марселе, когда мы с Луи летели, когда я думал, что моя вечность рядом с ним будет очень короткой. – Все в порядке.

– Пойдем со мной, – он потащил меня за руку к билетеру.

Я до последнего думал, что он все-таки хоть немного испугается высоты и прижмется всем телом ко мне, стараясь найти убежище. Но более смелого подбитого сердца я еще не видел. Его лазурные глаза впервые перестали быть такими темными и тусклыми, они засветились, заслезились из-за переполняющих его чувств. Мы сидели рядом и держались за руки, но когда поднялись настолько высоко, что могли считать крыши домов, он меня отпустил и двинулся ближе к двери.

– Ты только посмотри, – я не знал, из-за чего горел: из-за его энергии или из-за этой духоты.

– Я вижу, милый, я вижу.

Но я смотрел на его затылок, где отросшие волоски завивались, смотрел на плечи, компактные, швы этой футболки чуть сползли вниз. Смотрел на руки, правой он держал палочку с остатками сахарной ваты, которую я еще надеюсь попробовать на его языке. Все, что он видел вокруг, не могло с ним сравниться. Каким бы весь вид ни был захватывающим и зрелищным – Луи больше. Луи что-то большее. Беспечно влюбленное сердце взрослого мужчины снова сгорало до состояния пепельной пыли из-за мальчика, из-за простого мальчика из предместья, где я никогда бы его не нашел. Если бы не случай. Если бы не вселенная, которая хотела, чтобы мы были вместе.

– Я люблю тебя, – он показывается французской публике на моей дневной выставке, сквозь тоску улыбается и смотрит на меня.

Рич говорит, что успех художника в том, если он объяснит свое видение мира. Я же думал, что я ничего не должен объяснять. Сколько людей, столько и мнений. Пусть посмотрят на то, что я создаю, пусть поймут по-своему. Я не нуждаюсь в том, чтобы меня правильно поняли. Луи умел находить компанию на время, сейчас он крутился у каких-то женщин преклонного возраста, невинно улыбался, кладя руки на их упавшие плечи. Я держал потные ладони в карманах и смотрел прямо на него. На его мелодичную фигуру, на тонкие ноги, на не уложенные волосы, которые торчали в разные стороны; но это было красиво. Он нужен был мне прямо сейчас.

– Гарри, – хлопок по спине вырывает из приторных тягучих фантазий, – ты снова откровенно на него таращишься.

– Отстань, – отнекиваюсь я, разворачиваюсь, собираюсь уходить.

– Постой, – Крис заставляет меня повернуться.

– Что?

– Поговоришь с нами? – я сдерживаюсь от неуместного грубого замечания. – Луи грустный, теперь вместе с ним ты становишься каким-то странным, – я не замечал этого за собой. Придется что-то с этим делать.

Я ничего ему не отвечаю, опускаю глаза в пол и ухожу. Странным? В каком смысле «странным»? Я действительно этого не чувствовал. Я думал, что все со мной в порядке. Ну, возможно, я немного винил себя в том, что сейчас происходит с Луи. Я не смог защитить его, защитить от этого мира и плохих людей, от чужих слов и взглядов. Когда в начале нашей совместной жизни на нас набросились журналисты и Нью-Йорк Таймс были готовы подавиться собственной кровью, лишь бы написать хоть строчку о нас – я думал, что я его хорошо защищаю, что я ограждаю его от всего. Я вырвал его из жизни тихого маленького французского города, я боялся, что Америка – это слишком для него, но я клялся его защищать. И сейчас я не смог, я с дребезгом провалил свое задание.

– Мне сказали, что я становлюсь странным, – тонкие ручки аккуратно обвивают мою талию. Мы стоим посреди нашей комнаты и просто обнимаемся.

– Разве? – вибрации голосовых связок проходили по моим костям.

– Я хотел уточнить у тебя, – Луи выдыхает, трется щечкой о мою грудь.

– Не знаю, я думаю, нет, – я смотрю на его макушку, затем снова перевожу взгляд на кровать. – Это из-за меня, да?

– Нет, нет, милый, – я начинаю мягко его покачивать, затем мы ложимся в постель и переплетаем наши руки. Луи долго молчит.

– Ты весь мой мир.

– Я знаю, я знаю, – я улыбаюсь.

Я не становлюсь странным, я просто меняюсь. Для Луи. Ему нужен кто-то сильный и кому можно доверять, на кого можно положиться в любой момент. Я старался таким быть, поэтому ни на шаг его не отпускал. Только на репетиции. Иногда в гримерку я не мог пробиться, поэтому пришлось и там оставлять его одного. Он старался. Он очень старался ничего не сорвать и не испортить всем работу. Он интересовался настроением членов клуба, которые, как мне показалось, не воспринимали его всерьез. Они трепали его волосы и по-дружески смеялись, чтобы поднять ему настроение. Но Луи в этом не нуждался. Он мне улыбнулся, когда уходил со сцены. Я стоял и хлопал так сильно, что на ладонях горела кожа, но я не знал, что еще для него сделать. Луи вместе с Фадеевой позвали для одного итальянского журнала. Мальчика собирались фотографировать на улицах Венеции в движении. Они хотели, чтобы он танцевал, они считали, что балет можно передать через фотографию.

– Наивные, – проговорил мальчик тихо, но я услышал. – Балет – это движение, движение не увидишь через тупые картинки в журнале.

– Да нет же, Луи, – я притянул его к себе, он сел на мои колени. – Это красиво. Это обязательно будет красиво.

– Я устал от всего этого. От этих переездов и танцев. Надоело видеть одни и те же скучные лица зрителей. Иногда мне кажется, что они не понимают.

– Тебе просто кажется.

Он посмотрел на меня как-то не так, пожал плечами, затем просто спрятал лицо в жесткой ткани белоснежной рубашки. Я напевал ему легкую мелодию и вскоре он уснул. И мне становилось от этого тоскливо.

Я не читаю статьи о нем, я ничего этого не делаю. Я не думал, что в этом нуждаюсь. Я его и так хорошо знаю. Но действительно, мы почти месяц в пути и из-за наших разногласий с труппой время текло медленно. И скучно. Из-за Луи мы часто оставались в номере и перечитывали одну и ту же книгу с истертой обложкой. «Колыбель для кошки», когда Луи узнал, что Барри ненавидит эту книгу, он даже посмеялся и начал читать вслух. Через несколько дней он ее прочитал.