– Отлично, в чем проблема?

– Я не хочу.

– Что не хочешь? – мальчик мотает головой и стеснительно берет себя за локти. – Луи? – я сел на диван.

– Не хочу выходить на улицу, – он грустно смотрит на свое отражение в зеркале, затем на меня. – Я ничего не могу с этим сделать.

– Скажи, что случилось? Это же не из-за той недалекой журналистки?

– Не знаю, – он опускает голову и всхлипывает. – Просто что-то происходит. У меня каждый день плохое предчувствие насчет всего.

– Луи… – я встаю и подхожу к нему медленно, чтобы не спугнуть.

– Я скучаю по родителям, по старой жизни, по Аллошу, по всему, – он прижимает свои ладони к моей спине, они были слишком холодными. – Я хочу свою старую жизнь обратно, – он дрожал, но, похоже, сам этого не замечал. – Мне надоело, мне все это надоело, – хлопковая ткань блузы впитывала его горькие слезы, а сердечко билось слишком быстро рядом с моим, из-за чего внутренности неприятно вибрировали. Было неприятно от того, что я ничего не мог с этим сделать. Я не мог ему помочь.

Весь тур был проклят на его эмоциональный крах.

– Нет, эта картина не относится никак к этой выставке, ее в другой зал, – мальчик сидел на столе и болтал ногами. – Рич, да что за людей ты набрал? Какие-то бездари! – он усмехнулся и спрыгнул.

Мы проводили примерно по три-четыре дня в каждом городе, для членов клуба пришлось взять личный самолет. Розалина же от нашей помощи с самолетом отказалась и была занята планировкой полетов. Наши пилоты были знакомы с Гектором, люди надежные, веселые, решали все свои проблемы сами. Вообще после того случая, мы с Фадеевой мало общались. Луи постоянно был со мной, о репетициях она предупреждала заранее. К сожалению, иногда его приходилось оставлять с ней.

– Они смотрят на меня так, как будто я кого-то убил, – этим летом мое солнце не засветилось, его сердце болело. – Я никуда не хочу.

– Ты должен сказать мне, что же все-таки произошло, – в нашем номере никогда не было тихо: Луи безостановочно жаловался и вздыхал. Это меня успокаивало, он хотя бы не молчал.

– Она сказала, что.. – я не услышал, что он пробубнил, он усмехнулся из-за собственной глупости.

– Что? – я подошел к нему, приобнял за талию.

– Что.. – он снова что-то бубнит, потом качает головой и кладет руку на лоб. – Если я произнесу это вслух, это будет значить, что я согласен с этим.

– Но ты не согласен.

– Нет.

– Говори.

– Га-а-арольд, – ударяется о мое плечо виском. – Давай вернемся в Нью-Йорк?

– Луи, скажи мне, – я прижимаюсь губами к его лбу, с ним становилось холоднее.

– Ладно, – мальчик трется носом о мою ключицу и затем произносит: – Она сказала, что Белла – это моя последняя роль, – видимо он надеялся, что я не услышу ничего, если он пробубнит это в мою кожу, но я услышал.

– В каком смысле?

– После мне никого более подходящего и такого успешного не найти. Поэтому вот, все, с балетом придется завязать, – он очень быстро говорил, просто чтобы эти слова не застревали в его голове надолго.

– И ты решил ей поверить? Ты же знаешь, что это неправда.

– А что если она права? Просто, сам подумай, лучше уже не будет, – я целую кончик его носа и легко дотрагиваюсь до бледных губ.

– Я напишу пьесу, которая будет лучше «Греховного ража», и ты засияешь еще ярче на сцене, – теперь он целует меня. – Я сделаю для тебя все, только улыбайся чаще, – Луи действительно улыбается и смущенно прячет улыбку в моей ключице. Тень от скулы вдруг исчезла, ушки стали красными. – Все, все, все, ты ведь заслуживаешь этого.

– Мне ничего не надо, – я глажу его волосы и торчащий позвоночник. Похоже, он снова сбросил вес. – Только холодный чай в каком-нибудь кафе.

Под облачным небом Лондона было просторно и свободно. Теплый воздух не застаивался, погода Англии позволила Луи немного оголить кожу, обычной длины шорты ему просто не идут. Когда он получил свой холодный чай, он мягко мне улыбнулся и прошептал «спасибо», посылая наш секретный поцелуй. Может быть он и не секретный. Но зато легкий. Луи придумал его в самолете. Вам надо прислонить друг к другу кончики большого и среднего пальцев, при этом направив указательный палец на человека, которому предназначается поцелуй. Я сделал тоже самое и положил руку на его плечо.

– Что с ним? – спрашивает у меня Джек, кивая на Луи. Мы снова в галерее, мне надо убедиться, что все будет в порядке.

– Устал на репетиции, – мальчик уткнулся в книгу и ничего не замечал вокруг. Возможно, сцена его оживит.

– Не похоже на Луи, он никогда не уставал на репетициях, – я улыбнулся.

– Уставал, вообще-то, – Джек был очень чувствителен к погоде, к такой погоде, для него это было невыносимо жарко, а снять рубашку он не мог. Причудливых форм пятна пота украшали ткань. – Ты уже нашел, что наденешь сегодня вечером?

– Белую рубашку и льняные брюки, как обычно, – он похлопал по моей спине. – А ты как всегда свои расшитые костюмы?

– Ага, – я заметил, что один из портретов висел криво. – Хей! Кто-нибудь, поправьте его быстро! – в помещении появилось сразу пять человек. Луи посмотрел на меня каким-то странным и необычным взглядом. Я ничего не понял.

Мальчик как и всегда выложился на полную. Программу обновили. Ее увеличили, а закадровый голос больше ничего не читал. Теперь зрителю давалась возможность додумать все самостоятельно. Страдальческий образ Беллы идеально вписался в настроение Луи. Он больше не жил, а существовал. Он уснул в такси, а после выступления никаких интервью не давал, спрятался в гримерке. Я его вывел, на его лице еще остались блестки. Мне стало как-то не по себе из-за его состояния. Луи бы сказал «отвратительно», это слово въелось в его лексикон, и сейчас я помнил только его.

Я сразу уложил его в постель, раздел. Его левая рука упала на подушку, правая лежала на животе, лицо чуть склонилось вниз. Веки дрожали, он вздохнул и приоткрыл ротик, показав два передних зуба, это зрелище показалось мне милым и я не сдержал улыбку. Я спрятал его ноги под тонким одеялом, сам лег немного позже, я должен был запечатлеть его в своем небольшом блокноте. В свете этой огромной луны его блестки напоминали звезды. Особенно мне нравилась та, что блестела на кончике его носа, которым он имел привычку дергать. Я не мог уснуть. Я привстал на локоть, чтобы смотреть на чудо, лежащее рядом. Впервые от него исходило тепло, и пальцы его рук были теплыми. Я взял его левую руку в свою, стал мягко массировать костяшки, чтобы он не проснулся. Его лицо чуть повернулось в противоположную от меня сторону и блестки снова отразили прекрасный лунный свет, мне казалось, что это не светится, а не луна, мое дыхание замерло; мне нужен был только он и его внутренний свет, чтобы жить.

– Мне снилось, как будто я тонул, но мне не было больно, – мы ушли на завтрак очень рано, нашли небольшой ресторан, который работает с самого раннего утра. Пришлось даже товарищество клуба оставить. – То есть, я просто погружался под воду и плыл вниз, как какая-то русалка, – я усмехнулся.

– Русалка?

– Ну, знаешь, когда плывешь под водой тебе не больно, но ты не дышишь и через некоторое время надо подняться наверх. Там такого не было. Я просто плыл и поднимался для того, чтобы не забыть, наверное, что я человек.

– Странно, – здесь подавали очень вкусные блинчики, но Луи к ним почти не притронулся. Только пил сок. – Луи, съешь хоть что-нибудь, – я поднимаю на него умоляющий взгляд, он смотрел на меня извиняясь. – Ты можешь хотя бы постараться что-либо сделать.

– Я просто не хочу есть, – кладет вилку рядом с тарелкой и снова пьет этот сок. Меня стало это раздражать. – Нет аппетита.

– Что ты хочешь?

– Домой, – быстро выдает он, поднимая на меня свои огромные синие пуговицы. – Я хочу домой.

– Мы вылетаем ночью в Париж, если ты хочешь, мы можем съездить в Аллош.

– Не хочу.

– В Нью-Йорк мы сможем приехать только в конце августа.

– Да мне кажется, что я и в Нью-Йорке не уживусь.