Луи не рассказывал мне об этом человеке.

Я смотрю на него, ярко одетого, с макияжем глаз, зачесанными волосами, он улыбается. Луи смеется, и я слышу щелчок фотоаппарата, фотография выйдет чудесной. Я был им абсолютно очарован, словно тонул в вязкой субстанции его красоты, поддаваясь течению.

– Когда вы осознали, что вы андрогинны?

Меня грубо вырвали из собственных грез. Этот вопрос поставил Луи в ступор, мальчик посмотрел на меня, ища помощи и спасения, я нахмурился и посмотрел на молодую журналистку, держащую в руках диктофон. Говорил же, она мне не нравится.

– Я что?

– Андрогинны, – она теперь тоже смотрит на меня, я выхожу из затемненной части помещения, это просто смешно. – Вы не..?

– Вы, наверное, ошиблись, – спокойно произнес я, Луи выглядел очень растерянным.

– Большая часть критиков говорят о Луи как об андрогинном человеке, да и сама миссис Фадеева сказала нам, – мальчик повернул голову в мою сторону.

– Простите?

– О чем вы вообще говорите? – я положил руку на плечо Луи, чтобы его успокоить. Он резко побледнел.

– Мы наверное ошиблись, простите, – она от страха пятится назад, фотограф и визажисты переглядываются.

– Даже не знаю, это просто случилось».

– Мы отправим вам все снимки по почте в виде портфолио, где-то через пять дней, – я не слушаю этого агента по каким-то там делам. Я смотрю на Луи, которого умывают всевозможными средствами. Он на грани слез. – А сам журнал за день до выпуска его на продажу, – она передает мне визитку, и я быстро кладу ее в карман. – Простите за все неудобства, вышло неловко, – вышло хуже, чем просто неловко. Отвратительно.

– Зато в следующий раз будете бдительнее, – я улыбаюсь.

Необычная красота. Они назвали это необычной красотой. Они не сказали прямо, что ищут андрогинов для своего спецвыпуска об андрогинности в культуре. Это очень расстроило мальчика. Он признает себя как мужчину, как худого, возможно, недостаточно высокого, но мужчину. Это было непросто отвратительно. Они его расстроили и заставили усомниться в своей маскулинности. Когда фотографии попали к нему в руки, он даже не мог на себя смотреть. И убедить его в чем-то я не мог. Я несколько раз перечитал письмо, пытаясь заметить, дали ли они намек на то, что это фотосессия для андрогинов. И нет, просто репортеры и журналисты вокруг нас всегда ошибаются, словно на нас проклятье. Луи не ходил на балет несколько дней. Он из кровати не вылезал, вообще-то.

– Я люблю тебя, – я ложусь рядом.

– Тебе не надоело об этом мне напоминать? Каждые пять минут приходишь и говоришь одни и те же слова.

– Через две недели мы вылетаем в Англию, а у тебя нет настроения даже встать и посмотреть в окно.

– Через две недели встану.

– А балет?

– Брошу, сразу после тура.

– Луи, перестань.

– Гарольд, уйди.

Я скрывал свою боль.

Комментарий к vingt-cinq.

Клод Каон (настоящее имя Люси Рене Матильда Швоб) — французская писательница и фотохудожница-сюрреалистка, андрогин.

========== vingt-six. ==========

Я проделал самую тяжелую работу в мире. Я снова попытался вернуть ему его уверенность в себе. Я купил рамки и повесил все фотографии Луи на стены. Я оставил выпуск с ним на столе, я каждый день говорил о том, что он прекрасен. Слов и действий не всегда было достаточно, поэтому за одиннадцать дней до поездки я решил раз и навсегда помочь ему.

– Я люблю тебя, – он снова плохо спал. Даже в моих руках ему не было достаточно комфортно. Но я понимал его. – Ты же знаешь, что ты самый красивый в мире парень, – блестящее сонное личико я покрываю поцелуями. Он улыбается, я щекочу его шею кончиком носа. – И никто никогда не убедит меня в обратном. Ты спустившийся с небес ангел, – его щеки наполняются живым и невинным розовым оттенком.

– Гарри, перестань, я знаю, что ты собираешься делать, – он поворачивает голову в сторону, не оставляя возможности сдержаться от укуса.

– Я собираюсь любить тебя всю свою оставшуюся жизнь.

– Я знаю, спасибо тебе, – холодные пальцы прижимаются к багровому следу моих зубов. – Но просто, я не хочу ничего… ты понял… – я отодвинулся немного и сел у подножья кровати.

– Да, я понял, – я шумно выдыхаю, пробегаюсь по его голой ноге пальцами, вплоть до края очень коротких пижамных шортиков. Материал почти такой же мягкий, как и его кожа. Мы просто смотрим друг на друга.

– А если я и вправду андрогин? – я массажирую его щиколотки. – Ну, просто, надо же как-то объяснить мою миниатюрность, например.

– Ты просто низкий, вот и все.

– А талия? Голос высокий, сзади я вообще похож на короткостриженую девочку, – его тон становится грубее к концу предложения. – Об этом говорят все. Ну и играю я женских персонажей, даже лучше, чем женщины.

– Значит, ты андрогин?

– Я не знаю. Наверное, – он переводит взгляд, немного думает, а затем широко улыбается. – А знаешь, что еще? – хихикает, я думаю о том, что он может сказать мне. – Выпрями свою ногу, положи рядом с моей, – снова смеется, я делаю так, как он просит. – Смотри, – штанина отправляется наверх, Луи щекочет мою икру. – Когда я переодевался там, на фотосессии, одна девушка спросила меня, почему мои волосы на ногах такие светлые, хотя, вообще-то, у меня волосы темные. Это же странно, правда?

Я начал смеяться, а Луи ударил меня по ноге.

– Гарольд! Не смейся, это странно!

– Это просто генетика, милый, вот и все.

– Если к двадцати я не возмужаю, я буду считаться андрогином.

– Может хотя бы к двадцати пяти? С тобой все происходит медленно и неторопливо.

– К двадцати двум, – он вытягивает руку вперед. – Это пари, Гарри.

– И на что спорим?

– Даже не знаю. Мы сбежим в Австралию на неопределенный срок, если ты проиграешь.

– Если проиграешь ты, то ты меня поцелуешь.

– Что?

– Это мое желание.

– Не играйся в добродеятеля, Гарольд.

– Ты же не знаешь, что будет после поцелуя.

– Отвратительный. Ты отвратительный.

Я так сильно хотел прочувствовать его уязвимость в постели и с трудом держался каждый день, смотря на его округлые ягодицы в этих коротких шортиках. Луи игриво крутился у зеркала и вставал на носки, приближался к своему отражению и рассматривал идеальные черты лица. Затем он со своей – присущей только моему Луи – элегантностью обхватывал чашку теплого чая в это начало душного июля, он просто не мог согреть тонкие пальцы рук. Мальчик ставил чашку на стол, прежде сделав глоток, вытягивался к шкафчику и брал себе любимые ванильные хлопья, включал телевизор и садился за стол. По утрам показывали глупые мультфильмы, которые отвлекали его от повседневности и телефонного звонка, который он так хорошо игнорировал.

– Здравствуй, Марти, – его реакция на это имя была неповторимой. Испуг медленно сменялся восторгом. – С Луи? Конечно, сейчас он подойдет, – дно чашки ударяется о твердую поверхность стола, я щипаю мальчика за бок и бесстыдно улыбаюсь. Он хмурится и сводит свои бровки.

– Привет, я рад тебя слышать! – они не общались некоторое время, насколько я знаю, Марти уже не учится в колледже, вроде бы, он его бросил.

Я встретил его где-то с месяц назад в торговом центре. Марти стал еще больше. А еще он попал в нью-йоркскую команду по регби. Мы немного поговорили с ним, потому что я восхищался этим человеком. Он действительно был красив, а его мускулатура идеально подходила для скульптурного образца. Словно это с него лепили всех этих богов и героев. Ну и лицо его, хоть не совсем сочетающееся с грозным видом, – оно было доброе, даже детское, редкая щетинка и следы от акне придавали ему ту самую нотку несерьезности и легкомыслия. Обычный спортсмен. К сожалению, хоть я пригласил его на выставку, он так не смог ее посетить. Но он честно признался, что видел фотографии с выставки в журналах и газетах. (Упоминать о том, что он был выше меня, я не буду.)

– Он читал тот самый выпуск Vogue и хочет встретиться перед моим отъездом, – в голосе Луи я услышал сожаление.