Люди улыбались мне, наверное, вспоминали, что когда-то мы встречались, а я тосковал. По этому месту, по этому складу жизни, по этим громким улицам. Мы заметили Луи у очень быстрой карусели, Бартоломью уже сидел на своем месте. Мы присели на лавочку в теньке.

– Чего же вы не катаетесь, Гарри? – Джоанна поправила свои бусы.

– Не люблю я такие развлечения, – играла музыка, мимо нас пронеслись девушки на роликах. – Луи выглядит счастливым.

– Он уезжает завтра, – она пробормотала эти слова, как будто боялась, что я услышу.

– Вы доверяете Бартоломью? – мы смотрели на лицо Луи, сияющее от адреналина, кружащееся в смехе.

– Мне было двадцать семь, когда мы с твоим дядей задумались о детях. Ничего не выходило, поэтому он отправил меня на отдых в Париж. Барт торговал фруктами на рынке. Он сделал мне большую скидку, потому что я ему понравилась. У нас закрутился роман. Я приехала обратно уже беременной.

– Ох, женщины, – я все еще не отрывал глаз от Луи. – Барри ведет себя очень озлобленно.

– Иногда, да, я согласна, но он хороший человек.

Я ничего ей не ответил. Мне должно быть все равно на чужую личную жизнь, на чужих любовников. Луи бегал по парку, не зная, что попробовать первым, Барт ходил за ним по пятам, изображал хорошего отца. Средний из него актер, если быть предельно честным. Мы с Джоанной все там же сидели, купили себе мороженого и прошлись по парку, молодые девушки и парни предлагали нам сыграть в лотерею, испытать судьбу, покрутить колесо фортуны. Джоанна решила, что собьет пять банок за раз. За это ей предлагался медвежонок. Она решила попробовать.

– Джо, ну же, я верю в вас, – я стоял рядом, будучи совершенно неуверенным в ее победе. Она сбила три банки подряд, без какой-либо подготовки.

– Два патрона – две банки, – проговорил мужчина, что держал медвежонка, дразнил им Джоанну. Вокруг столпились люди.

– Тише, – произнесла она, прицелившись. Я все еще сомневался.

– И игрушка ваша! – она сбила эти банки этими легкими патронами, забрала свою сумочку у меня, взамен вручила медведя.

– Джоанна? – я остался с кучей вопросов.

– Мой папа учил меня стрелять, когда я была маленькой.

Мы провели здесь около трех часов, Луи все еще радовался жизни и бегал вокруг. Четкие линии молодого тела просвечивались через тонкую ткань рубашки, его ладони часто трогали Бартоломью. Энергия заполнила воздух в пределах парка, Луи крутился как волчок, он подбежал к нам.

– Откуда у вас медведь? – он запыхался, отрывочно дышал, Джоанна прижала его к себе и гладила по голове.

– Твоя мама заслуженно отстреляла его, – отвечаю ему я, к нам подтягивается Барри, держащийся за сердце. Вся его рубашка насквозь промокла.

– Ох, Барт, что с тобой? – Джоанна бросает Луи, подбегает к умирающему мужчине.

– Да так, жмет сердце, – Луи грустно на меня посмотрел.

– Я хочу мороженое, – он протянул свою руку. Джоанна стояла у скорчившегося Барри.

– Джо, там через дорогу есть аптека, – она подняла на меня глаза. – Я могу присмотреть за Луи, тем более, фармацевт может оказать помощь.

– Да, ладно, мы скоро вернемся, – Барри выгнулся, Джоанна придерживала его. – Лу, мальчик мой, веди себя хорошо.

– Хорошо, мам, – они стали медленно двигаться к выходу. Луи снова посмотрел на меня. – Пойдем за мороженым?

– Пойдем, Луи.

Надо сказать, Луи не отделался одним мороженым. Он захотел вафлю в шоколаде и сладкую вату. Я не был против. Мы сидели на лавочке, я держал этого медведя, Луи облизывал свои пальцы. Он был такой, такой, боже.

Такой прекрасныйкрасивыйизумительный. Он облизывал свои руки нарочно, я сначала сделал ему замечание, а он просто продолжил, посматривал на меня, пытался соблазнить, наверное. Мы сидели только вдвоем, фоном играла музыка и проносился детский смех, я смотрел на него прищурившись. Его рубашка была заправлена в шорты из брючной ткани темно-серого цвета, подтяжки держали их на худощавом теле. Джоанна с Бартоломью где-то задержались, солнце стало опускаться.

– Я хочу на ту карусель, – он указал пальцем на большие качели, катавшие людей по кругу.

– Надо подождать твою маму, – он, растопырив пальцы, держал руки на уровне груди. – И тебе надо умыться, боже, Луи, – я улыбнулся, когда заметил шоколад на уголках его рта. – Ты такой ребенок, – протянул ему платок из кармана брюк.

– Спасибо, – его руки все еще были липкими, но Луи не думал о них.

Мы встали, он потащил меня своими грязными руками к карусели. Он очень долго стоял у нее, смотрел на меня огромными глазами, полными мольбы. Люди должны были сидеть попарно там, и до четырнадцати лет детей самих не пускали. Я использовал этот аргумент, чтобы подождать Джоанну и Барри, но Луи не хотел даже слушать. Его лицо выражало ненависть ко мне, он опустил голову, озлобленно напрягаясь. С этого момента для меня все замерло, кроме него. Растрепанные волосы, кристально чистый белый ворот рубашки, темные побитые коленки. К нам подошла Джоанна и забрала медведя, я не заметил ее. Я протянул деньги на билет кассиру. Луи схватил два билета и потащил меня к карусели. Мы сели, нас пристегнули. Луи уже был встревожен, ожидал нашего подъема. В память врезался момент, как нас подняли в воздух, Луи схватил меня за руку, улыбался. Он смеялся, мы закружились, нас отнесло немного влево от центра. Я ничего не чувствовал, кроме жизни. Кроме настоящей и красивой жизни, Марсель кружился перед глазами, солнце уже было достаточно низко. Луи поцеловал меня в щеку и прошептал быстрое «спасибо, Гарри». Мы стали кружиться медленнее.

И помню я только дорогу домой и картинный закат, вылившийся красками в моем небольшом альбоме, красное лицо Бартоломью и бледное лицо Джоанны. Луи с аппетитом поел, я ужинал вместе с ним, Барри отдыхал в спальне. Джоанна сообщила, что у него поднялось давление. Поздно вечером они стали собирать вещи. Я стоял в дверном проеме вместе с чашкой кофе. Луи выглядел грустным. Он не хотел принимать в этом участия. Он сидел за своим столом и с печалью следил за своей матерью. Уже было поздно, Джоанна заставила Луи принять ванную, в нем пропала жизнь.

Я не спал. Я не мог уснуть, понимая, что этот мальчик исчезнет из моей жизни. Возможно, навсегда. Ночи были светлыми, негрубыми светлыми, луна бросала голубое свечение в мою комнату. Я как всегда стоял у окна, замечая, как гаснет последний огонек в доме напротив. Я вспоминал, как проводил ночи в Нью-Йорке, я не скучал по этому месту. Дверь в мою комнату была приоткрыта, на ночь я не любил закрываться. Было уже около двух часов утра, я сидел на кресле, рядом стояла лампа, которую я включил, чтобы почитать книгу. Пришлось надеть очки. Я услышал движение в комнате Луи, но счел их за простое желание мозга уснуть. Шаги становились громче. Я боялся, что разбудил кого-то. Небольшая рука потянулась к ручке, дверь толкнулась внутрь. Луи закрыл ее за собой.

– Я не могу уснуть, – глаза глубокого темного оттенка синего блеснули.

– Что случилось? – его нижняя губа подалась вперед, подбородок напрягся.

– Я не хочу уезжать, Гарри, – из глаз капнули первые слезы, Луи бросился ко мне на руки.

Всхлипы, бившие в такт и в сердце, издавались в пустой комнате, я щелкнул выключатель лампы. Луи съежился у меня на руках, поджал ноги, спрятал половину лица в груди. Его слезы капали, я держал его крепко, его тело было холодным. Минуты длились вечность, я поцеловал его в макушку и погладил по голове. Я поднял глаза на самолет, который стоял на шкафу. Луну прикрыли облака, в комнате стало темно, я все еще мог разглядеть плачущее лицо Луи. Всхлипы стали еле слышными, он протер тыльной стороной кисти глаза, снова лег на меня. Слезы перестали капать, но его грусть не прошла.

– Я не хочу уезжать, – снова произнес он сквозь усталость. Не поднимал на меня глаза.

– Я знаю, Луи, – он игрался с ремешком моего халата.

– Можно поспать с тобой?

– Конечно.

Я отнес его на кровать, лег рядом. Нам вполне хватало одной подушки. Луи сложил руки под щекой, его глаза все еще слезились. Я смотрел на его лицо, он изо всех сил старался уснуть, но ничего не получалось. Луи еще не уехал, но я уже скучал по нему. Я придвинулся, обнял его за плечи, он снова издал протяжный всхлип, обхватил мою шею мертвой хваткой. Он снова плакал. Я пытался подарить ему свое тепло, свою заботу и любовь. Луи притих спустя несколько минут, кажется, уснул. Я не отпускал его, держал хрупкое тело руками, гладил по спине. Та ночь просто въелась в мой мозг, и я не знаю, как описать то, что я чувствовал. Луи влюбил меня в себя? Определенно. Невинное обаяние и детское желание познавать мир взяли меня в тиски.