Но вместе с этой ночью, в моей памяти осталось и это болезненное утро.

Проснулся я уже без Луи, от криков Бартоломью, какой-то оживленной спешки в доме. Место на кровати, где спал Луи, еще было теплым, я буквально выбежал из комнаты. Внизу лестницы на чемодане сидел он, Джоанна протянула ему леденец, пытаясь оживить мальчика. Я почистил зубы и спустился на кухню.

– Мистер Стайлс, как спалось? – я стоял у чайника, выглядывая Луи, Джоанна крутилась рядом.

– Нормально, не мог заснуть долго, эта карусель перед глазами, – в дом зашел Барри.

– Поедете с нами?

– Нет, что вы, не хочу портить прощание, – Луи зашел на кухню. Он выглядел озлобленным на весь мир.

– Что хочешь, солнце мое? – Джоанна старалась изо всех сил развеселить Луи.

– Я только попью воды, – он посмотрел на меня. Я отвернулся, наливая кипяток в чашку.

Я сидел в своей комнате с завесой пара от кофе, смотрел на фигурку самолета, что стоял на столе. Я покрасил его и сделал максимально реалистичным. Я не знал, как вручить его и что сказать, но он прекрасно подходил как прощальный подарок.

Они уже складывали чемоданы в багажник, Валуа тоже не был рад, что ему спихивают ребенка, как я заметил по его выражению лица, по очевидно недовольному выражению лица. Я вышел на улицу. Начал идти к машине, Бартоломью вежливо пожал мне руку. Я смотрел на Луи, занявшего свое место. Джоанна копошилась в доме, боялась, что забыла дать что-то своему сыну. Тот смотрел на меня несколько очень долгих секунд, а затем сорвался и вышел из машины. Мы немного постояли напротив друг друга, я упал на колени, Луи схватился за меня, обнял очень крепко. Я обнял его в ответ, мы стояли долгую минуту вот так.

– Не забывай меня, Гарольд.

– Никогда, – я вдохнул поглубже аромат вишни и лилий, Джоанна вышла на улицу.

Я отдал Луи самолет, его ярко-голубые, лазурные глаза снова блеснули, но я заметил в них радость, а не печаль.

– Прощайте, – слезы снова показались на его лице.

– Я вернусь за тобой, – мы сохраняли дистанцию.

Луи сел в машину вместе с Джоанной, повернулся назад. Они отъехали, Бартоломью смотрел на меня через открытое окно, Луи держал в руке самолет, мы следили друг за другом сквозь заднее стекло. Машина скрылась за горизонтом, я стоял на улице еще несколько долгих минут.

Я думал, что на этом закончится мое увлекательное знакомство с новым миром.

В тот же день, не дождавшись Джоанны, я уехал в Марсель к своему другу, потому что не знал, что делать дальше.

– Ох, Гарри, приятно снова тебя видеть, – Циско держал свою дочь на руках. Она бормотала что-то на французском.

– Я поживу у тебя немного, Аллош не мое место, – я зашел в дом вместе с небольшим чемоданом. Я оставил много вещей в том доме.

– Конечно, мы с радостью примем тебя, – Элизабет была очень уставшей.

Я любил Циско, любил его гостеприимность и непоколебимый дух, он сразу принялся за воспитание дочери в одиночку, не принимая помощи. Их домик был очень уютным, тем более здесь всегда была комната для меня, я помню, как помогал им с ремонтом детской, когда его жена была беременна. Женщина была невообразимой красоты, тонкий стан ее радовал глаз, хозяйственность не мешала ей быть очень обаятельной и посещать светские мероприятия. Жаль, она не знала английского, переехала в Марсель из Испании. Ее портрет, нарисованный мной, все еще висит в их гостиной.

Вечер медленно приблизился, мы оставили ребенка с няней, которую Циско хорошо знал, сами отправились в паб. Нам давно хотелось посидеть вот так, за стаканом виски, хотелось просто расслабиться. Циско говорил, как он любит дочь, сколько он отдает ей, сколько получает взамен. Я любил детей, но я не понимал, как кому-то захочется добровольно взяться за их воспитание. Вырастить человека, полноценного, адаптированного под общественные рамки, вырастить эту самую единицу человечества. Дети, они требовательные и привередливые, они не всегда понимают, что делают что-то неверно, они растут. Циско сказал мне, что я ничего не смыслю в семейной жизни, и сказал он это так, как будто я много потерял. А я знал, что я не должен зацикливаться на семейном благополучии, мне нравится моя работа и мое увлечение. Мне нравится то, что делаю, хоть иногда я устаю, или мне все быстро надоедает.

Алкоголь заставил мой мозг чувствовать себя в черепной коробке словно в карцере, я не заметил, как мы под шумок истощали запасы заведения, пили уже третью бутылку. Обычно я строго себя контролирую, но сегодня что-то пошло не так. Или я хотел, чтобы это что-то шло не так. Мы с Циско добирались домой пешком, с двумя дамами, укутанными лисичьими шубками, под их заводной смех и завесу дыма. Я уже было потянулся к сигарам, но что-то мелькнуло перед глазами, меня переклинило. В дом Циско этих женщин я не пустил, под плач Элизабет мы с ними распрощались, как и с няней. Я сел на пуф у двери и начал разуваться. Бетти требовала внимание отца, но тот еле держался на ногах.

– Что с ней? – я был удивлен, что нашел силы говорить.

– У нее режутся зубы, передние мы еще как-то пережили, но эти… – он качал дочь на руках, она все продолжала плакать.

– Ей надо немного помассировать десны, только очень аккуратно, – я попытался встать. Если бы это был не Циско, мне было бы стыдно. Но об этом никто, кроме него, не узнает.

– Я своими пальцами делать этого не буду.

– Я тоже, – я сделал несколько шагов к ним. – Няня уже ушла? Надо было не отпускать ее так рано. У нее тонкие аккуратные пальцы, она бы справилась.

– Ты должен попробовать.

– Я? – девочка не могла сомкнуть зубы, лежала на руках отца с приоткрытым ртом. – Ты что, я очень пьян, еще задену ей что-нибудь, – я снял пиджак, закинул его на плечо. – Ты давал ей болеутоляющее? – уходил, не дождавшись ответа.

– Ей нельзя давать болеутоляющее, Гарри.

Я забыл, как уснул, но помню, что проснулся рядом с Элизабет, которая закинула на меня свои ножки и, весело дергая ими, отбивала мне ребра. Вместе с девочкой на руках, я спустился на кухню, дом был пустой. В записке, что оставил Циско, было сказано, что он уехал по делам в соседний город, я, если сам того пожелаю, могу вызвать на дом няню, деньги в тумбочке с наклейкой. Я огляделся. Вот и тумбочка с наклейкой, вот и свежие купюры.

– Бетти, ты завтракала? – я все еще спал, мало что соображал. Девочка помахала головой. Кажется, ее зубы больше не болели. – Нет? А будешь что-нибудь? – я открыл холодильник, проверил шкафчики. Здесь не было ничего здорового и достаточно сытного. – Не будешь? – она прикрыла ротик руками, снова помахала головой. – А животик не болит? – снова отмашка. – А скажешь что-нибудь?

– Дядя, – она ткнула в меня пальцем, я заметил, что спал в майке и брюках.

– Дяде надо принять ванну. Ты посидишь немного одна?

Она кивнула, я оставил ее в ее комнате с игрушками. Быстро стер с себя грязь, остатки алкоголя, вышедшего вместе с потом, переоделся. День был сказочно прекрасным и насыщенным солнцем, мы отправились в город за покупками. Надо научить Циско ухаживать за дочерью. В аптеке мне посоветовали детскую мазь для десен, Бетти вела себя хорошо. Была очень спокойной. Когда мы пришли домой, она была уж очень голодной, поэтому съела огромное яблоко, сквозь боль и красные глаза, а затем уснула. Я старался намазать ей десны, но мои большие пальцы с этим не справлялись и я решил оставить это дело на потом. Я читал книгу на улице, наслаждался солнцем, отвлекался всеми возможными способами. Здесь соседи не были такими приветливыми и красивыми, как у Джоанны, они все смотрели на меня, как на коренного американца, попивающего кофе, они считали, что я строю из себя интеллигента, потому что «американцы не могут быть такими умными», «вы уверены, что коренной американец?» и тому подобное. Но только здесь, в самом городе люди были приятные и очень свежие, узнавали меня, здоровались, расплывались в улыбке. От книги и размышлений меня оторвал дикий плач, даже не плач, а рев. Элизабет проснулась от зубной боли.