«Это что-то абсолютно новое в балете, что-то новаторское, – очередной репортаж, интервью с одним из критиков, познакомившихся с Луи буквально вчера. – Вы знаете, я всегда восхищался Розалиной Фадеевой, она могла сделать что-то с балетом. Она всегда могла что-то выдать, такое, что у всех перехватывало дух, – он выглядел младше нее и точно не мог посетить хотя бы одно из выступлений в сознательном возрасте. – И Луи, ох этот мальчик, он замечательный. Каждое его движение отдается у меня в сердце, я так еще не чувствовал себя, никогда, он определенно талантлив, – Луи слушал это все внимательно, ему нравилась похвала и всеобщее внимание. – Он точно станет следующей звездой балета, он уже является самым младшим, принявшим участие в нью-йоркском фестивале балета, теперь он самый младший и талантливый ребенок во взрослой труппе. На самом деле, детей раньше не брали в балет, в такой серьезный балет. Это, очевидно, что-то, что перевернет все принятые каноны балетного искусства».

Мы в Лас-Вегасе. В этом удивительном городе, никогда не спящем. Здесь всегда было весело. Мы снова в центре, снова где-то в самом сердце города, Луи направляет камеру немного вверх и хочет сфотографировать информационный столб, где висел постер с ним. Анонс выступления. Он очень счастлив и не знает, куда деть себя. Я подаю ему руку, потому что я не стесняюсь его, он показывает мне снимок. Тот немного засвечен, но мальчик все равно радуется.

Мы лежим на кровати в нашем номере. Я не скучаю по Нью-Йорку, на одноместной кровати нам хватает места, Луи держит меня за руку. Мы молчим, потому что слов не будет достаточно. Я люблю его, он любит меня. Нам ничего больше не надо. Мы ничего больше не хотим. Я говорил ему, как сильно им гордился, и сейчас он был уверен во мне. Я думал, что это идеальный момент, чтобы подарить ему новый кулон, потому что я люблю его.

– Милый, – его глаза были закрыты, он засыпал, и я все разрушил.

– М? – распахнувшиеся океаны быстро поднялись на меня.

– Я кое-что хотел отдать тебе.

– Что? – он привстает, на щеке отпечаток от пуговицы моей рубашки. Я улыбнулся.

– Я хотел подождать окончания тура, я хотел отдать это тебе в Нью-Йорке, но я взял его с собой и..

– Что это, Гарольд?

– Это твой новый кулон, – да, я носил его в кармане, не боясь потерять.

– Гарри-и, – он прокашлялся. – Это же для фотографии? – обычное сердце, открывающееся.

– Да, – он открывает его, раздается тихий щелчок.

– Вау, – я улыбаюсь, мальчик пытается прочитать слова, которые были там написаны. – Я люблю тебя?

– Да, милый, – он самостоятельно застегивает цепочку, еще раз рассматривает медальон внимательно.

– Это очень красиво, – он приподнимается к моему лицу и целует лоб. – Спасибо.

– Не за что, – я снова улыбаюсь, Луи смотрит на меня своими сонными глазками. – Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя.

Три пакета одежды из этих нахваленных бутиков, мои отказывающие ноги, пять потерянных часов и одно радостное личико мальчика, который прямо сейчас бегал по номеру в нижнем белье и носках, стараясь надеть все и сразу. Широкие джинсы, широкий черный ремень к ним, желтая футболка с динозавром. Новые тканевые кроссовки, кеды, очередная яркая куртка, шапка. Красные брюки, которые мальчик подворачивает, потому что они не очень красиво смотрятся на его тонюсеньких щиколотках, полосатая футболка-поло. Взъерошенные волосы, улыбка, самолюбование. Я зарисовывал его фигуру быстро, в своем блокноте линиями отмечал только скупые и моментальные движения. Еще много футболок, в том числе и с длинным рукавом, один пиджак, цветочный, ему очень к лицу. Один коралловый костюм для меня, который Луи просит примерять.

– Ну, Гарри-и-и-и, – я уже мерял его в магазине и не видел необходимости мерять его сейчас.

– Я надену его сегодня на выступление, Луи, хватит, – он не отставал от меня.

– Ради меня, пожалуйста, я хочу посмотреть.

– Ты ведешь себя плохо.

– Сейчас будет еще хуже.

– Луи, – я смотрю на него, медленно насовывающего пиджак на себя, – ты очень громкий, – зрительный контакт не прерывается, мальчик поправляет ворот и лацканы. – Перестань так вести себя.

– Я хочу тебя.

Я замолкаю на целых полминуты.

– Я хочу тебя.

– Мы не можем.

– А я ничего не могу сделать.

– Луи, иногда надо держать себя в руках.

– А я не хочу, – он подтягивает рукава вверх, они точно помнутся.

Мы оставили его детский каприз, и уже на следующий день он переключился на такой же прекрасный Лос-Анджелес. В очередной раз, когда Розалина устраивала небольшую экскурсию по городу, я решил остаться в гостинице, потому что я неважно себя чувствовал. В холле мне предоставили телефон, и я тогда же позвонил своей сестре.

– Я не был уверен, что ты дома, и, – я слышу ее вздох и улыбаюсь.

– Я недавно разговаривала с Амандой, – я напрягся. – Она переезжает на Кубу и не хочет больше возвращаться в родительский дом.

– Но ему нельзя пустовать.

– Я знаю, Гарри, мы с Джонатаном собирались туда переехать, – у нее грустный голос.

– А Ноа?

– С этого года он в вашингтонском кадетском училище, он живет там. Мы заберем его на зимние каникулы.

– Понятно, – я вздыхаю. – Аманда уже окончательно все решила?

– Да, она собирается работать там.

– Мне так жаль, Джем, – она хрипит, собирается сказать что-то и на секунду теряется.

– Все нормально. Она забудет об этом через год.

– Я надеюсь.

– Как там Луи? Я стала часто видеть его по телевизору и в газетах, – я слышу, как она улыбается, улыбаюсь тоже.

– С ним все хорошо, он любит то, что все любят его.

– Он заслужил это.

– Да, конечно.

– Я люблю тебя, Гарри.

– Я тоже люблю тебя, Джемма.

Разговор вышел сухим и неприятным, но он был мне необходим. Я не могу сказать, что были моменты, которые запомнились мне как-то ярко, не было ничего такого. Только счастливый мальчик, обретший свой внутренний покой. Из Лос-Анджелеса мы отправились в Финикс, затем в Даллас, Атланту и Шарлотт. Шарлотт мне очень понравился, город был тихим и не таким живым, как все предыдущие, и слегка терялся на фоне остальных мест. Я часто делал зарисовки мальчика, просто сидя на кровати в номере отеля, старался запомнить все, что только можно было запомнить в нем, старался уловить каждую частичку его души. Луи часто улыбался, и эти прекрасные изгибы его лица получались у меня лучше всего. Все линии были плавным, мягко перетекающими, я ставил легкие точки карандашом, отмечая его веснушки.

– Ты же знаешь, что я люблю тебя? – он улыбался, широко, зажмурив свои прекрасные глазки.

– Да, Луи, конечно, я знаю, – он прятал что-то за спиной.

– Так вот, – показывает мне коробку из магазина обуви. – Это тебе.

Луи сделал шаг навстречу, я потянулся к коробке. Там были туфли. Туфли под цвет кофе, лаковые, на шнуровке. Они подошли мне по размеру. Он сказал, что когда увидел их, то сразу подумал обо мне. Я улыбнулся, мальчик теребил свою подвеску. Той ночью мы не спали. Мы долго молчали и игрались со своими руками. Я думал, что я умер и это все сон. Я думал, мне казалось, что тогда на лестнице я все-таки умер от сердечного приступа и сейчас я в раю. Потому что вот это все не могло быть реальностью. Судьба была либо последней стервой по отношению к нам, либо была настолько снисходительной и доброй, как родной и близкий человек. Возможно, судьба проверяла нашу любовь на прочность и после этого, решив, что мы все-таки неразлучны, решила дать нам возможность наслаждаться компанией друг друга в тишине. К концу сентября холодало. Труппа дала уже десять шоу. Осталось два. Послезавтрашнее в Вашингтоне и еще одно в Нью-Йорке. Послезавтра в театр приедут Джонатан с Джеммой. Чтобы поддержать Луи, чтобы увидеться с ним.

– Почему вообще некоторые влюбляются? – три утра. Розалина точно не будет рада тому, что Луи сонный.

– Я не знаю, милый, иногда так случается.

– Но мы же не должны были влюбиться, понимаешь? – я не понимал. Он не смотрел мне в глаза, водил пальцем по ребрам. – То есть, я имею в виду, что у нас так много причин, чтобы не влюбляться. Огромная разница в возрасте, мы с тобой одного пола и вообще, родственники, причем двоюродные братья. Так не должно было быть.