– Перевернись.

Я прошептал, затем прижался губами к его челюсти. Нам хватало места на этом узком диване. Луи переворачивался на живот очень медленно, но тогда я не придал этому значения. Он выдохнул, протяжно, даже со стоном, его член прижался к грубой ткани, я опустился к затылку, с которого началась дорожка мягких поцелуев. Все его тело покрылось мурашками, я улыбался между поцелуями, очень осторожно прижимался всем телом к нему. Луи опустил голову и схватился за собственную футболку. Его глаза были закрыты, я опустил собственное нижнее белье, взял свой член в руку.

– Я люблю тебя.

Мальчик подо мной напрягся, даже слишком сильно, уже меж его ягодиц мне стало не по себе. Его острые плечи высоко поднялись, он смотрел в сторону, правая щека не осталась без моего поцелуя. Он снова напрягся, я следил за его реакцией, медленно двигаясь внутрь, Луи зажмурился и спрятал лицо в ткани футболки. Я поцеловал его плечи, прошелся по складкам кожи губами, на затылке осторожно ее закусил. Мальчик что-то проскулил, я стал двигаться. Очень осторожно и медленно, Луи непривычно сжимался и как будто боялся.

– Все в порядке-е.

Простонал, когда я остановился, я снова вошел в него, прижимаясь к мягкой коже колючим лобком, я опустился к его плечам еще разок. Вся его оболочка манила меня, от него пахло терпкой вишней, черешней, спелой, красной, сочной. Я не смог не оставить засос на его плече. Ямочки на пояснице сводили меня с ума, а углубление посредине спины никогда не оставляло меня равнодушным. Его тельце не могло быть таким идеальным. В очередной раз я протолкнулся резко и грубо, Луи вскрикнул, закусил свой кулак, я остановился на мгновение, опустился к его уху.

– Тише.

Мочка уха была холодной и …сладкой. Со спины его тело подо мной смотрелось так, как будто это его место. Как будто там ему надо быть, потому что это не могло быть реальностью. Для меня. Его локти поднялись выше его тела, он уперся одним в мой бок, правая рука съехала с края дивана и костяшки ударились о пол. Луи застонал, так громко и открыто, этот звук заполнил комнату теплом и словно пеной, я закрыл свои глаза, почти упал на мальчика. Я сжал его плечо и совсем немного подтянулся вверх, к шее, пальцами прочувствовал глубокую ямку у кости ключицы. Опустился к его лицу, он повернулся немного ко мне, насколько ему хватило сил, я увидел зажмуренные глаза и размазанные слезы. Он снова болезненно вскрикнул, и я вышел из него.

– Милый?

– Все в порядке, – хриплый голосок, совсем сорванный.

– Точно?

– Да, Гарри, продолжай.

Если бы подо мной была женщина, я бы не останавливался. Я уже говорил, что не был с ними обходителен. Но это Луи. Мой Луи. Шестнадцатилетний подросток. Я очень осторожно стал поднимать его на колени, стоя сзади, усаживая на свой член медленно, деликатно, стараясь не вырвать из его горла очередной крик. Мои пальцы переплелись с его, левая рука придерживала это тельце, хрупкое, невообразимо красивое, идеальное. Луи раскрывает ротик, я прижимаюсь щекой к его голове, я чувствую всю его любовь. Моя левая рука опускается ниже, а наши правые руки все еще переплетены, его пальчики, очень тонкие и изящные, идеально вписываются меж моих. Мокрая ладошка ложится на мою руку в области его паха, я не успеваю даже дотронуться до его полового органа, когда Луи, протяжно, так красиво, пробившись к моему сердцу, подняв его снова к легким, застонал, извергаясь на диван, расплывчатое «Га-а-а-а-арри-и-и-и» застряло в моей голове. Нечеткое, он почти падает обратно на диван, я подхватываю его за ребра, моя рука немного грязная, очень липкая. Мальчик упирается о диван локтями, прогибается и опускает голову. Я опускаюсь к его спине, уже не двигаюсь, прохожу влажными поцелуями по всему позвоночнику, причмокивая, Луи тяжело дышит, горькие и грубые стоны тянутся долго, нетерпеливо. Я кладу ладонь на его поясницу, снова щекочу ее, проглаживаю полоску загара. По его спине бегут небольшие капли пота, плечи поблескивают при свете уличных фонарей и луны. Французское окно открывает вид на ночной город, я вижу несколько проезжающих машин вдалеке. Я ставлю правую ногу на пол, еще раз толкаюсь в уже словно неживое тело грубо, даю себе возможность заполнить мальчика, он сжимается, я замечаю его руки, его костяшки, побелевшие.

Я целую его плечо и шепчу на ухо:

– Я люблю тебя.

И тогда он отвечает:

– Я тоже люблю тебя, – хрипя, отказываясь от поцелуя в губы, пряча лицо в мягком материале кофточки.

Вчера наш диван забрали в химчистку, пока Луи прятался в библиотеке, потому что он сказал, что ему стыдно. Мы только что заняли наши места в самолете, Фадеева улыбнулась мне, сказала несколько слов о Луи, но я и так знал, что он талантлив. Мальчик посмотрел в окно, затем на меня и улыбнулся. Через некоторое время мы были в Филадельфии. Это город, с которого должен был начаться чертов переворот в мире балетного искусства. Для нас уже был готов пятизвездочный отель в центре города, огромный, сияющий хлеще, чем улицы Нью-Йорка в Рождество. Мы заселились, и Розалина сразу же позвала всех в ресторан. Я совсем не запомнил все события, произошедшие в те дни, я запомнил только лицо Луи и его элегантные пальчики, придерживающие трубочку, из которой он пил свой сок. Я уже был с ним однажды в Чикаго, я знал, какими эти люди могут быть веселыми, ведь тогда, на его день рождения, они все были как кучка дядей и тетей, вечно цепляющихся и пытающихся ухватиться за по-детски пухлые щечки мальчика. Но уже сейчас у Луи не было этих щек. Были только острые, аристократичные скулы и морщинки у глаз, когда он смеялся. Его юношеское тело вытянулось, я следил за его движениями из зала. Луи был рад тому, что некоторые девушки были его роста, ведь сам он недавно достиг пяти футов и пяти дюймов. Джессика и Лейла, так, к слову, были выше его.

– Так, Луи, не волнуйся, – я за кулисами с Фадеевой и всеми выступающими.

– Я не волнуюсь.

– Ты весь трясешься, – она похлопала его по плечам, я сторонился.

– Все в порядке.

– Ребята, вы все сможете, – давала последние указания, желала удачи.

Мы с ней спустились в зал, заняли крайние места в первом ряду. И тогда все началось. Он двигался так, как будто был подвязан к потолку веревками, так легко и плавно, совершенно изысканно. И этот легендарный алый костюм, к нему добавили несколько блестящих элементов, и мои помокревшие глаза ловили эти блики. Выступление проходит за считанные мгновения, когда Луи падает, я снова встаю самым первым и начинаю хлопать. И я уверен, что мальчик не слышал бурных оваций всего зала, он слышал только мои хлопки, наполненные гордостью. Я так сильно любил его тогда.

От журналистов меня начинало тошнить, но они не переставая задавали одни и те же вопросы, каждый раз, пытались ухватить эксклюзив себе. В них не было ни капли человечности, что ли, мне становилось противно от них, хотя иногда попадались нормальные журналисты, которые, так скажем, не имели в своих вопросах подтекста.

– И каково же вам работать с ребенком? – я стою немного дальше от них, Луи в компании своих коллег, он улыбается и сияет.

– Нет ничего такого, в чем Луи был бы плох, честно, – они все соглашались своими кивками и негромкими поддакиваниями. – Мы никак не выделяем его, нет ничего плохого в том, что он еще молод, – улыбается еще шире, смотрит на меня, затем снова на журналиста. Его костюм поблескивает, но не ярче его глаз.

– Они любят меня!

– Конечно, мы любим тебя! – всей командой быстро обнимают. Вскоре этот сюжет показали везде, где только можно.

Так было в Чикаго, Миннеаполисе, Шайене. Журналисты и репортеры, везде, постоянные закулисные интервью, хотя, что еще можно было спросить с него. Розалина, будившая нас по утрам вместе с очередной макулатурой в руках, где были яркие снимки мальчика, всей труппы, где было написано так много вычурных слов о нем. Критики, подходившие к нам уже у выхода из театра, приглашавшие всех нас в рестораны, думающие, что могут отобрать мальчика и написать что-то совершенно новое о нем. Но все они как один повторялись.