– До чего же ты опустился, Гарри?

Я стоял у двери в спальню Луи, в коридоре горел свет, но здесь никого не было. Я не хотел признавать того, что я почувствовал. Чертову симпатию, я ощутил то, что Аманда могла мне нравиться. Я открыл дверь очень осторожно, прокрутил ручку, аккуратно, еле слышимо. Полоска света упала на пол, где виднелся край моей тени, я прикрыл дверь за собой, но не закрывал ее. Я сделал шаг к постели, его руки были раскинуты, одеяло валялось на полу. Я невольно улыбнулся, вздохнул. Мои пальцы потянулись к его отросшей челке, я невесомо поправил ее, закинул немного наверх, его лоб был мокрым. Тело совсем тонкое, худенькое, с женскими очертаниями, никаких перекачанных мышц. Все маленькое и искусное. Я постоял там еще с минутку, затем открыл окно и вышел.

– Доброе утро, – я в комнате Аманды. Я сожалею. Она стоит ко мне спиной.

– Ох, Гарри, – поворачивается и улыбается.

Я уснул в библиотеке, на минут сорок, теперь пришел к ней. Зачем, я так и не понял.

– Что-то хотел? – на ней блузка из очень тонкой ткани, ее соски просвечивались, я старался не смотреть на них.

– То, что было ночью, ошибка, и я думаю, теперь это наш личный секрет.

– Ого, у самого Гарри Стайлса теперь есть секреты? – завязывала волосы, я перевел взгляд в пол, мои руки находились в карманах.

– Это ошибка. Ты моя племянница и я не могу жить с этим, – она зашагала ко мне. – Мы должны забыть об этом.

– Правда? – женская обида на лице, черты угловатые, злые. – Я люблю тебя, Гарри, – я сделал шаг назад.

– Аманда, пожалуйста, – я перехватил ее руки. – Ты отвратительна.

– Я расскажу матери.

– Твоя мать знает, что я хороший человек, она знает, что это не моя вина, – глаза бегают, я сосредотачиваюсь.

– Общественность мне поверит.

– Аманда, ты знаешь, что это ты виновата.

– Да ладно?!

Когда моя жизнь превратилась в это?

– Я люблю тебя! – закричала, я сделал шаг к ней и снова схватил руки.

– Успокойся!

– Я люблю тебя, Гарри Стайлс! – слишком громко. На этаже в этом крыле все точно слышали.

– Аманда, перестань!

– Нет, Гарри! Я люблю тебя!

Она пыталась сделать что-то с собой, она не могла успокоиться. На лице обида, обычная, даже детская обида, которую я так часто видел. Ее глаза бегают по моему лицу, застревают на губах, я хочу отойти и пускаю ее руки. Все медленно. Аманда снимает свою блузку.

– Оденься, – я закрыл глаза.

– Нет, я хочу, чтобы ты смотрел на мое тело.

– Я не буду.

– Посмотри.

– Аманда, ты сходишь с ума.

– Посмотри на меня! – я не смотрел, отошел немного от нее. – Я люблю тебя, а ты просто заносчивая скотина!

Она меня толкает, а затем целует, я прижимаюсь к ее туалетному столику у двери. Я старался отречься, старался отодвинуться, я не хотел ее трогать. В глазах искры. Старые воспоминания мчатся колесницей. Аманде семь, Джемма беременна, Джонатан не смог приехать на День Благодарения. Мы в городе, уже довольно поздно. Девочка засыпает на ходу, я предлагаю Джемме взять ее на руки. Та охотно соглашается, Аманда обнимает мою шею и шепчет: «Я люблю тебя». Я улыбаюсь.

– Я тебя ненавижу!

Черт, черт, черт.

Частые шаги Луи, теперь я отталкиваю Аманду. Она ищет, чем прикрыться, я убегаю. Я облажался. Я не знаю, что мне делать. Я иду по звуку, который моментально теряется. Слезы на глазах, он не должен был видеть это. Он на низу лестницы в холле, держится за грудь, часто дышит.

– Все в порядке? – он отталкивает меня.

– Не трогай меня! – рев, раздавшийся из самых глубоких чертог его сердца. – Что это, черт возьми? – делает шаг в мою сторону. – Кто ты такой? – смотрит в мои глаза. – Кто ты такой, черт возьми?! – ударяет по животу, очень слабо. – Ты тупой извращенец, я тебя ненавижу!

Я ничего не могу сказать, я терпел не одно крушение в этих глубоких океанах его глаз, взбунтовавшихся, выходивших из берегов. Луи убегает к выходу. Я в ступоре. Я потерялся. Я не знаю, что мне делать.

– Я тебя ненавижу, надеюсь, ты сдохнешь!

Исчезает за дверью, та громко хлопает. Вокруг люди. Я хватаюсь за сердце и осторожно спускаюсь на ступени. Я не в порядке.

Я в гостиной, на диване рядом сидит Аманда. Я смотрю в ее глаза, она чувствует себя виноватой. Мне дают капли, врач еще раз слушает сердце. Мне трудно дышать, сконцентрироваться. Врач что-то спрашивает, Аманда отвечает. Он смотрит на меня, я перевожу взгляд на окно.

– Вам надо отдохнуть, – тяжело вставать, ко мне подгоняют дворецких, те кладут мои руки на свои плечи. Но я не был настолько беспомощен.

Прошло пять часов. За пять часов я выспался. Рядом сидела Аманда, смотрела на меня с сожалением. Она принесла зеленый чай и капли. Мне болит сердце. Я боялся, что сегодня закончу эту жизнь. Я принял капли, чай пить не стал, я не пью чаи, но кофе мне ближайшую неделю нельзя. Он перегружает сосудистую систему. Ранние инфаркты и все в этом роде. Мы с Амандой молчим. Мне жарко, чувствую мокрую на спине ткань.

– Где Луи? – это единственное, что мне надо было знать.

– Я не знаю.

Голос тихий, почти шепот, я посмотрел на нее.

– Я спросил, где Луи.

– Гарри, я не знаю, он просто убе-

– Двадцать человек в доме и еще десять на улице! – чашка с чаем летит в сторону с тумбы. – И вы не знаете, где ребенок?!

Она уходит. Убегает, вернее. Мне хочется исчезнуть. Я снимаю рубашку и ложусь на спину. Закрываю глаза, в голове одни образы заливающегося слезами мальчика и звезды. Я часто видел их, когда приходил в комнату Луи в Аллоше, тогда, первые дни там. Он всегда очень красиво спал. Я наблюдал за ним по полчаса. Постоянно. Я не могу оправдывать себя. Он понравился мне с самого первого мгновения. Я снова уснул.

Часы шумели, я старался не кричать на всех подряд, но они не могли найти Луи. Они нигде его не видели. В пределах этого огромного участка земли его нет. Мое сердце сжималось, я еще раз выпил капли. Аманда не выходила из своей комнаты. Тот вечер мог бы продлиться вечность. Я проверил третий этаж и котельную. Там было пусто. Мы все были на нервах, во всем доме горел свет, и люди раз за разом проверяли одни и те же помещения. На улице бегали сторожевые собаки. У нас было пять доберманов. Я не считал этих собак особенными, никакой привязанности или отвращения, в детстве с ними строго-настрого запрещали играть; конечно, псы сторожевые и не избирательные, одно неверное движение – и вы их сегодняшний ужин. Я думал, что доберманы не бывают такими. Вообще, я не интересовался собаками.

– Я в студию, – команда служащих не отходила от меня последние полчаса, хочу подметить, что они стали меня бояться и жалеть.

Уже было темно, мы надеялись, что Луи не перелазил этот высокий бетонный забор, потому что через центральные ворота он не уходил. Вообще, дальше в саду, вернее, за самим садом были только прутья, как бы объяснить, забор из железных палок. Я быстро напряг свою память, пытаясь вспомнить, какое расстояние между прутьев, пытаясь понять, смог ли мальчик пролезть. Я вошел в студию и услышал свистящий звук. По комнате расплылось мягкое сопение.

– Луи? – у меня здесь стояли упакованные холсты, все они чистые и новые, огромных размеров. – Хей? – я стал быстро смотреть за ними, звук доносился как будто сразу из всех углов.

Луи лежал на полу, за одним из холстов, мое сердце растаяло, когда я увидел знакомое личико мальчика.

– Милый..

Я взял его на руки, аккуратно, без раздумий. Его личико сморщилось, спряталось в моей груди, я улыбнулся. Он очень крепко спал. Я держал его на руках целую вечность, мое лицо было мокрым из-за слез. Было очень тяжело. Последние дни были очень тяжелыми. Я смотрел на него, его дергающиеся ресницы и нос, на его царапину, которая заживала, на брови, где его также украшали небольшие шрамы. Его рука потянулась к глазам, когда он хотел поменять положение, когда понял, что больше не лежит на полу.

– Гарольд? – сорок четыре минуты. За сорок четыре минуты его лицо наконец-то было высечено где-то на моем черепе.