– Это неловко.

– Гарри…

– Я уже взрослый мужчина и решу все сам.

– Отлично, взрослый мужчина, не забывай хотя бы, что я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя.

– Когда будешь готов, позвони мне.

– Ладно.

Я любил наши с Джеммой отношения, разница в возрасте нас совсем не разлучала и с годами хуже не становилось. Она удивительный человек, понимающий, я всегда был благодарен за то, что она была у меня. Я в студии, как обычно, Луи в бассейне. Информацию о нем мне докладывают слуги. Так мне было спокойнее. Я рисую его подбитое личико в ванной. Я думаю, что эта картина будет личной, она не выходит точной, детальной, хотя, она просто не походит на ту, которая должна висеть в галерее.

– Он ушел на улицу, мистер Стайлс, – в студию вошла девушка в обычном костюме горничной. Мне не совсем нравилась эта устаревшая традиция – наряжать всех в эти неудобные одежды.

– Хорошо, позовете его на обед, а меня не трогайте, – я повернулся к окну, надеясь увидеть его.

– Как вам будет угодно, мистер Стайлс.

Солнце пригревало и мне не нравилось то, как в солнечном свете смотрелись цвета красок, все не было таким серым, каким должно было быть. Через четыре минуты ко мне уже мчались люди вместе с тяжеленными шторами, я был слегка зол, я даже не знал, почему. Аманда собиралась в город, хотела пройтись по магазинам, Луи изъявил желание пойти с ней, я не был против. Я знал, что он не захочет остаться со мной. Мальчик оставался отчужденным и невеселым, я старался не напрягать его и не ставить в неудобное положение. Меньше всего мне хотелось, чтобы он стал меня ненавидеть. Я хотел, чтобы он знал, что я чту его желания, его личное пространство, его тишину.

– Все было в порядке.

Они только что вернулись, на часах семь пятнадцать, ужин мы провели по традиции, в нашей столовой, мне уступили место отца. Когда нам принесли еду, я взглянул на Луи, протягивая ему свою руку. И, о господи, он впервые за эту неделю посмотрел на меня. В мои глаза. В мои темные и уже не совсем мои глаза. Он сожалел. Он извинялся и извинялся, за эти долгие три секунды я успел прочитать все. Я простил его. Его руки были мягкими, пальцы придерживали мои совсем нежно, аккуратно, как будто он отвык от меня.

– Я думаю, что бокал вина тебе не помешает, – глубокая ночь. Я не спал, Аманда тоже не спала, зашла в гостиную вместе с бокалами и бутылкой.

– Чего не спишь? – я посмотрел на нее, снял свои очки, закрыл книгу и отложил ее. Горела всего одна лампа.

– Тебе очень идут очки, Гарольд, – искра в глазах, она присела на подлокотник кресла. Вопрос проигнорировала.

– Мы должны пересесть на диван, тебе неудобно, – ее шелковая сорочка была слишком короткой, ее бедра оголились.

– Не думаю, – пышная грудь выглядела очень хорошо без бюстгальтера, я поднял свои глаза. – Ты должен рассказать мне, что же все-таки у вас с Луи происходит.

– Я сто раз говорил уже, что я не знаю, – бутылка была откупорена, она подала мне бокал.

– Я так не думаю, – казалось, она уже была немного пьяна. – И мама так не думает.

– Твоя мама беспокоится по поводу и без, – Аманда повернулась немного ко мне передом, горбилась.

– Ну же, Гарольд, – она произносила это имя не так, как Луи. Мне это не нравилось, – я умею хранить секреты.

– Нет у меня секретов.

– У всех людей есть секреты, – она опустошила свой бокал моментально.

– Я не такой, – я старался не обращать внимания на ее флиртующие с моими ноги. – А у тебя есть секреты?

– Да, – снова наливала себе. – Ты хочешь узнать? – посмотрела на меня, ее локоны спали на плечи. – Только обещай, что никому не скажешь.

– Хорошо.

– Я влюблена в человека, которого не могу любить, – улыбнулась, закрыла глаза. – Я такая глупая, – улыбнулась шире.

– Ну, я думаю, что однажды ты разлюбишь его.

– Как и ты? – свое негодование я запивал вином. Оно не было крепким.

– Что ты имеешь в виду?

– Кого же ты любишь, Гарри Стайлс? – она закинула ногу на мои бедра, я игнорировал это. – Такой загадочный и неприступный. Неужели нет человека, который бы попал в твое сердце?

– Не думаю, – я прокашлялся в кулак, Аманда накручивала волосы на палец, выглядела неподобающе леди.

– Но я же вижу, что ты влюблен, – еще раз кончила свой бокал раньше меня. – Как я, – налила себе еще, в бутылке осталось совсем немного. – В кого-то, кого нельзя любить, – я отвернулся, усмехнулся.

– Мне надо идти, – она не дала мне встать.

– Не так быстро, вы, как джентльмен, должны составить даме компанию в эту одинокую ночь, – налила остаток вина в мой бокал. – Гарри Стайлс, будьте мужчиной, – мне это совсем не нравилось.

– Я твой дядя, и, кажется, ты еще ребенок, которым можно командовать, – она посмотрела на меня, глаза потемнели.

– Ты можешь мной командовать, – прошептала, наклонилась, – конечно, Гарольд, – сказала на ухо, я отрекся, отодвинулся от нее.

– Аманда, я думаю, ты пьяна и тебе надо выспаться.

– Тише, я сижу здесь чуть больше пяти минут, – я отпил немного, не смотрел на нее. – Ты, Гарри, очень интересный человек и самый красивый мужчина, которого я когда-либо встречала.

– Я не думаю, что ты можешь говорить так о дяде, – я снова пил, это помогало мне не обращать внимания на нее.

– Да разве любви есть дело, в кого влюблять нас, простых людей, – пересела с подлокотника на мои колени. – Ох, – захохотала. – Извини! – посмотрела в мои глаза, я хотел встать. – Иногда я такая неловкая и неуклюжая! – алкоголь затмил ее красивый ум. Я не любил пьяных людей.

– Тебе лучше встать, Аманда, это не совсем удобно, – я пытался как-то вежливо поднять ее и встать самому. Это надо было прекращать.

– Хей! – она ударила меня по руке. – Не трогай меня, мне щекотно, – улыбнулась, болтала ногами. – Потерпишь.

– Встань, пожалуйста.

– Нет.

– Аманда.

– Ты ничего со мной не сделаешь, я хочу сидеть здесь.

– Твое поведение просто отвратительно.

– Я знаю, Гарольд, но, о боже, никто не может остановить меня.

Это напряжение вокруг нас накаляло воздух, становилось жарко, она схватила меня за подбородок.

– Мое сердце.

Сжимала его сильно, от ногтей уже остались следы.

– Ты такой неблагодарный и заносчивый, Гарри Стайлс.

Мне это не нравилось, я смотрел в ее глаза, но ничего не делал.

– Ты думаешь о себе слишком много, используешь женщин и их сердца.

– Ты пьяна.

– Не перебивай меня, – опустила взгляд к моим губам. – Ты жалкий, на самом деле, – снова смотрела в мои глаза, строго и пытаясь обвинить меня в чем-то. – Я все знаю о тебе. Статьи не печатаются на пустых доводах. Доля правды там все-таки присутствует.

– Ты пьяна и не понимаешь, о чем говоришь.

– Не. Перебивай, – приблизилась, ее взгляд бегал от моих губ к глазам и наоборот. – Ты высоко мнения о себе, но я знаю, что ты ничего не достоин, – ерзала на моих бедрах, чего-то ждала. – Я знаю, что ты засматриваешься на молоденьких. Я знаю, что ты любишь кого-то, кого нельзя любить, – я был напуган. – Как я, мне тоже все детство запрещали любить, – сантиметр между нашими лицами. – Любить тебя.

Я выронил бокал из рук, от него откололась ножка, содержимое расплескалось на ковер. Аманда вцепилась в мои губы, голодно и так нетерпеливо, закусывала губу, стервозно пыталась вылизать остатки вина, ее язык был горячим и острым, но мне нравилось. Внутри я корил себя за происходящее, но я ничего не мог с собой поделать. Моя рука опустилась на ее тело, я оглаживал ребра, большим пальцем цепляя ее твердые соски. Мы испробовали друг друга, ее бокал был на столике, грудь прижималась к моим ключицам, мы не заметили, как сменили положение. Мои руки на ее спине, ее промежность трется о мое бедро, я не знаю, что делать с собой. Куда деть себя. Через минуту я отстраняюсь.

Я смотрел на себя в зеркале, хотел ударить. Мне было неприятно и больно из-за самого себя. Я чувствовал себя отвратительно, я не понимал, почему так поступил. Она моя племянница, племянница, ничего более, ничего более быть не должно. Аманде было пять, когда она впервые поцеловала меня в щеку. Я привез ей подарок. Она поблагодарила меня объятием и поцелуем в щеку. Она три часа стояла в углу гостиной, потому что ей так нельзя было делать. Мы с Джеммой пытались оправдать ее, ведь она ребенок, в ней нет ничего такого, чего боялась моя мать. После этого Аманда стала обращаться ко мне по фамилии и только по необходимости. Больше она мне ничего не рассказывала. Ничем не делилась, больше не считала родным человеком.