приятного чтения:)

Нью-йоркский ежедневник лежит на столе, на главной странице красуется сияющий Луи, сзади которого виднеется силуэт моего тела, костюм с цветочным принтом. Мальчик спит, я стою у окна с чашкой кофе, нечасто поглядывая на эту газетенку. Вчера после всего выступления за кулисы прорвались тонны репортеров и журналистов, что не давали мне пройти к гримерной мальчика, возле которой толпились проворные фанаты. Девушки закидали Луи сладким, я прошел в его комнату, когда за мной увязались люди с огромными камерами на плечах и микрофонами, они торопились, бегали, оскорбляли друг друга. Мальчик схватился за ворот моего пиджака, сдавил шею, нам не хватило времени вместе, я опустил его на пол, к его сияющей улыбке сразу подсунули микрофон.

«Достойно ли?

Вчера состоялась премьера спектакля “Греховный раж”, написанного неизвестным автором, в главном театре балета на Бродвее. Итак, здесь не будет моего личного мнения насчет самой постановки, игры артистов, движений. Мне понравилось, и это все, что могу сказать я читателям.

Но есть одна деталь, которую мы не можем пропустить. Всеми любимый Гарри Стайлс, пару лет назад показавший миру сына, Луи Томлинсона – юного артиста балета, очень талантливого и красивого, не так давно попросил всех перестать строгать статьи о нем и его любимом сыне, он попросил приватности. Так мы и поступили. Действительно, ведь лезть в чью-то личную жизнь мы не хотим, это неуважительно.

Так, если говорить прямо, именно Луи Томлинсон исполнил главную мужскую роль в спектакле, в этом взрослом спектакле. Удивительной грации юноша, хочу отметить я. Репортеры сразу пробились в гримерную комнату молодого артиста, бесцеремонно начав задавать вопросы.

“– Итак, Луи, мы давно заметили, что ты очень талантливый парень, все тобой восхищаются.

– Да, я знаю, спасибо!

– Мы хотели бы узнать твой секрет. Есть ли что-то, чем ты можешь поделиться? Почему ты так хорошо танцуешь и чувствуешь?

– Ну-у, я не знаю, на самом деле, я просто танцую.

– Нет никаких ритуалов перед выступлениями, никаких особых действий? Никаких правил?

– Наверное, – Луи поворачивается к Гарри Стайлсу, – я думаю, я всегда танцую для себя, в первую очередь. Мой, – небольшая пауза в его речи, – Моя мама научила меня, она сказала, что надо делать всегда так, чтобы тебе нравилось.

– Да? Мы думаем, это хороший совет, твоя мать сказала тебе хорошую вещь.

– И, я думаю, я танцую для своего папы и мамы тоже, для них.

– Это удивительно, Луи! Ты большой молодец! Очень талантливый!”

Думаю, осталось подождать только рецензий от критиков, хотя, в том году они все хорошо восприняли мальчика, все до одного, не имея ничего против юных талантов во взрослом балете. Нам остается только пожелать мальчику удачи и чтобы его не настигла участь его наставницы – Розалины Фадеевой, которой пришлось уйти из балета из-за травмы позвонков.

Удачи тебе, Луи Томлинсон!

Диана Бейли специально для Нью-Йорк Таймс.

28 Нояб. 1982.»

Хриплое «м-м» прозвучало на кухне, я поднял голову к потирающему глазки мальчику, лениво шагающему ко мне. Четкие костяшки, кисти с выступающими венками огладили лицо, но не трогали сбившиеся волосы. Футболка приподнялась, оголила бок, сахарную кожу, с красной отметиной от простыни. Я слышу только шуршание хрустящей ткани его штанов и снова это «м-м», но теперь уже с выгибающейся линией рта в легкую улыбочку для меня.

– Я долго спал? – падает на стул напротив, я ставлю чашку на стол. – Это сегодняшний выпуск? – смотрит на кадр из репортажа, что вчера крутился по всем национальным каналам.

– Ага, – протягиваю ему газету, – там про тебя написали.

– Я вижу, – он берет ее в руки. – Хорошая статья?

– Да, вроде бы, вполне себе. Все же не два слова написали в самом конце, как до этого, – мальчик пробегается по словам, склоняя голову то в одну, то в другую стороны.

– Ясно, – листает дальше, мотает головой, пытается уловить заголовки. – Ого…

– Что там? – я дальше не читал, не люблю всю эту журналистику и статейки.

– Эм-м, ну, в общем, тот надоедливый журналист, Тейлор Мур, он, эм, – щурит глаза, хмурится, пытается сосредоточиться на тексте. – Двадцать седьмого ноября в тринадцать двадцать четыре мертвым был найден бывший журналист нашей газеты – Тейлор Мур – пользовавшийся популярностью только из-за своих скандальных статей, ярких неправдивых историй, – я нахмурился.

– Не читай дальше, Луи, не надо, – он прокашлялся. – Дай мне, не читай, – я протянул руку к газете.

– Все в порядке, Гарри, – голубые наполненные глаза бегали по тексту, я заметил фотографию того парня на странице. – Полиция сообщила, что мужчина совершил суицид. По словам его соседки, Тейлора днем ранее уволили из филадельфийского издательства из-за того, что он пытался протолкнуть в газету просто абсурдную и неподдающуюся логике статью об одной известной личности, – Луи глянул на меня. – Он повесился, да уж, – положил газету на стол. – Поделом ему, он был ужасным журналистом, просто выходящим за рамки.

– Нельзя так говорить, люди не должны умирать так рано, – мальчик прикрыл глаза, отвернулся.

– Ты ходил куда-то? – резко повернул голову, крутил свои прядки за ухом пальцами.

– Да, я купил торт и печенья, к нам придут люди, чтобы отметить твой перфоманс, – он улыбнулся, прищурился.

– Не можем мы без всемирного признания, – был ли скрытый смысл в этой фразе?

– Я люблю тебя, моя звездочка, – я послал ему воздушный поцелуй, Луи хихикнул.

– Я уже звезда, а не звездочка, Гарольд, – улыбался широко. – Это ты звездочка.

– Я? – я улыбнулся тоже. – Я больше тебя.

– Ты ультра маленькая звездочка, посмотри! – указал на меня пальцем. – Эти маленькие ямочки на щеках! – привстал, чтобы ткнуть прямиком в это углубление на щеке, я не мог выпрямить линию рта. – Маленький. Мягкий. Милый. – сделал два быстрых шага ко мне, вокруг стола. – Любимый, – обнял за шею, прижал к своей груди мою голову, очень осторожно. – Я люблю тебя, Гарри.

Что в тот день нашло на него, я не знаю, но было так приятно, что ли, почувствовать себя любимым именно так. У меня обычно не собирались люди, не любил я гостей и шумные домашние застолья, даже с кофе, люди всегда говорили и говорили, создавая тот самый гул, который стены моей одинокой квартирки не выносили. Но вчера, когда мы с секунд пятнадцать простояли вместе, моя сестра и друзья, Джемма воскликнула: «А что насчет небольшого праздника для Луи?» – я думал, что провалюсь под дощатый пол, прямо в подвал этого огромного театра, и тогда мои друзья согласились. «Может, у Гарри дома? Мальчик будет наверняка уставшим», – а как же, конечно, уставшим. Я даже не успел возразить. И уже на обратном пути, вернее, когда Луи складывал все свои вещи и прощался с коллегами, которые собирались в паб неподалеку, Джемма быстро произнесла «мы придем к трем», что вызвало коллапс моего бедного сердца. Ну терпеть я не могу все это. Это неэтично, неприятно и полное неуважение к моему личному пространству. Посидеть вдвоем за чашкой кофе, пожалуйста, но не так. Я ставил на стол торт, вокруг печенье и коробки с конфетами, достал мамин сервиз, потому что такого количества кружек у меня не было. Вроде бы, придет человек десять. Я был весь напряженный, закрыл свою студию на ключ, который после спрятал в кармане пиджака, висящего в шкафу.

– Гарри, из этой коробки конфеты не бери, здесь некоторые с кешью, но какие точно, я не знаю, – я мимолетно посмотрел на конфеты, снова перевел взгляд на чашки. Улыбнулся от этой глупости с аллергией. – Хорошо, Гарольд?

– Да, Луи, – я не нервничал, боже, просто было так некомфортно.

– Расслабься, это всего лишь люди, ничего страшного, – он подошел ко мне, обнял сзади.

– Я в порядке, – потерся носом о спину. – Надеюсь, они надолго не задержатся.

– Не задержатся, я могу притвориться, что мне плохо, – я повернулся к нему, мальчик отпустил меня и сделал шажок назад.