– Я знаю, Гарри, я тоже люблю тебя, – провел ладонью по его щеке, еще раз приблизился, взяв вторую руку. – Хватит, я хочу спать.

– Спи, – я прижал теплое тело мальчика к себе, он произнес что-то невнятное на выдохе. – Я люблю тебя.

– И я люблю тебя, – крепкая спина его расслабилась, плотный слой мышц дал ощупать позвоночник и лопатки, я уткнулся носом в его шею, вдохнул терпкий, душистый аромат вишни, какой всегда пах Луи.

Суббота, минутная стрелка только что пробежала двенадцать, где пока что остановилась и коротенькая, часовая, мы только что подъехали к театру, рядом с которым уже толпились люди. До начала шоу без одной минуты пять часов. Мы сразу двинулись к его личной гримерке, да, маленькому, занимающему просто минимум пространства, мальчику выделили личную гримерную комнату, где уже стояли цветы и несколько коробок каких-то конфет. Луи, как мне казалось, еще не отошел от весеннего «сахарного шока», когда его воротило не только от шоколадок и конфет, полученных с выступлений, но и от чая с сахаром, какао, некоторых продуктов, в которых есть незначительные дозы сахара. А нет, действительно показалось. Он сразу открыл одну из них, перед этим по пять минут изучая, с чем же они. Я стоял у закрытой двери. Следил за его четкими движениями.

– Будешь? – протянул мне коробку, я остался на месте.

– Нет, – отвернулся, пожав плечами.

– Ладно, – вылизал указательный и большой пальцы, протер их о свой свитер.

Я улыбнулся, в дверь постучали, Розалина хотела удостовериться, что ее главная звезда на месте. Сегодня Луи будет выступать в тех самых красных пуантах, которые ему подарили ранее, какой-то критик, мальчик некоторое время говорил о нем. Я оглядывал каждый кусочек его карамельной кожи, пока он переодевался, не стесняясь, натягивал футболку, после которой сразу заправил все волосы назад. Лосины уже были под штанами, он перевязывал ленты своих стандартных, привычных черных пуантов. Угловатые линии четко прорисованных костяшек пальцев скользили по атласу, блестящему, сохранившему свой изначальный вид, он завязывал банты так искусно, профессионально. Я засмотрелся.

– Отойди, – зазевался, пытался выскоблить линии этого совершенства на черепе.

Я сделал шаг в сторону и не дал Луи протянуть руку к дверной ручке, открыл двери сам, уклонив голову немного вперед, прошел за ним. Гуляющие по воздуху руки особенно выделялись на фоне темных закулисных коридоров, хриплый смешок издался, когда у сцены Луи заметил своих товарищей. Я прошел дальше и с середины сцены спустился вниз по ступеням и остался там же. Оглянулся назад – двери зала были распахнуты, за ними слышался прокуренный женский голос, строгий, срывающийся на крик, за кулисами шептались члены труппы.

– Так, на сцену живо! – Луи выбежал, заиграли изгибы его черных одеяний.

Он играл, играл и играл. Никакой натянутости в его мимике и жестах, все по-особенному красиво, все выполнено в его стиле, вздох, проносящийся по залу к балконам как призрак, призрак оставшейся любви, ладонь дотрагивается до мужского лица его коллеги, затем грубо отталкивает его, рьяно отбиваясь к другому мужчине, умоляя. Я никогда не видел ничего подобного, никогда не чувствовал с ним что-то вот так.

– Стоп! – испуг раздался глухим стуком в сердце мальчика, он думал, что что-то сделал не так. – Якоб, пируэт деревянный, никакущий совершенно! – я осторожно, осознанно сделал шаг от миссис Фадеевой в сторону, встретился с Луи взглядами. – Отвратительно! – да, это было больше на нее похоже. – Еще раз с колен, Луи, давай, сладкий, – взмахнула рукой, парни быстро перестроились, начали эпизод заново.

Так снова и снова, она старалась не давить, просила их не переусердствовать перед премьерой, но сама кричала и накаляла воздух. Не обращала на меня внимания, я не отвлекал Луи от его основной работы. Мягкие, такие воздушные движения, сегодня ему было хорошо, сегодня его душа полностью раскрылась для зрителей. Меня всегда, всегда поражало то, как он справляется. Закаленный дух, три с половиной года назад я забрал с собой ребятенка, такого неопытного, задорного, не сконцентрированного, полного грез, мечтаний. Его голубенькие глаза блестели, отражающийся в зрачках самолет придавал им своеобразный шарм, такую простоту и полноту взгляда, он смотрел на меня так, как будто я подарил ему жизнь. И сейчас мною подаренный самолетик стоял на полке в нашей спальне, не запыленный, очень чистый, разве что с отпечатками пищевого красителя, оставшегося там от леденца, который так безалаберно начал таять в руках мальчика. И сейчас на сцене я видел юношу, окрепчалое тело, но все равно по-девчачьи тонкое, округлое в нужных местах. Юношу, который был мальчиком, но не стеснялся этого. Ноги плавно утекли за бардовую ткань занавеси, я шагал по ступеням за ним.

– П-ф-ф, – прохрипел Луи, когда только что уложенный локон спал на лоб, девушка еще раз его поправила и сбрызнула лаком. – Все?

– Очень аккуратно с этими вставками, там проволока внутри, чтобы они стояли, – снова повторила она, поняв, что до мальчика с первого раза не дойдет.

– Хорошо, – глянул на меня в отражении, снова покрутился у зеркала.

– Я еще перед выходом на сцену тебя проверю.

– Угу, – выдохнул раздраженно, поправил блузу костюма. – Что думаешь? – дверь за этой леди закрылась, я опустил голову.

– Более скромного костюма не было? – алый, такой идеальный, оттенок вишни, подходящий голубым глазкам и подрумянившимся щечкам. Костюм облегал все нужные и ненужные места, не спрятал ничего он неугомонного зрителя, оголил ключицы и грудь до самого солнечного сплетения.

– Нет, наверное, это самый подходящий, – красные пуанты добавляли пикантность, оголенная шея была слегка прикрыта воротником необычной формы, устойчивым, покрытым лепестками искусственных роз. Темно-бардовых, с отливами черного у оснований.

– Слишком хорошо выглядишь, – острые линии скул заиграли, губы вытянулись в ухмылку, зловещую, флиртующую.

– Я знаю, – прошептал, четко выделял буквы и пытался показать их ртом.

Мы собирались в зале, я встретил Джемму с семьей, дюжину своих друзей и коллег из университета. Даже Родригес был здесь, взбудораженный, перевозбужденный, я хотел усадить всех своих знакомых рядом, просто чтобы были. Подавал дамам руки, пропускал их вперед, я сел самый последний, с краю, через мгновения уже заговорила актриса, читающая монолог, везде потух свет, затем загорелся прожектор, направив на Луи кружок света, все затаили дыхание. От его движений мне становилось и плохо, и хорошо, под костюмом побежали мурашки, слабые электрические разряды, отдающие возбуждением, кратким, прыжки забирали мое сердце к солнцу, где оно беспощадно выгорало до состояния горстки пепла, с которой я все еще продолжал его любить. Темная тень, подходящая под антураж, под все это, тонко, тонко намекала на состояние Беллы, заменяющие друг друга «любовники» не создавали лишней суматохи, отыгрывали хорошо, застрявший между ними Луи выглядел потерянным, абсолютно запутавшимся, гримаса боли и легкого страха застревала на лице напротив таких темных лиц мужчин. Вот его настоящая сущность, абсолютная, предельная. Но Белла, Белла не была дьяволом в ангельской шкуре.

Луи падает на колени, до конца остаются секунды, в которые надо вложить больше, чем во всю постановку. Я задыхаюсь, легкие наполнены его немым криком, монолог героини заканчивается обрывком, недоговоренной фразой, но зато с законченным смыслом. Снова гаснет весь свет, остается прожектор, мальчик вытирает невидимые слезы, я вытягиваю шею, чтобы лучше его видеть. Он встает, теряется на секунду, прыгает вперед и приземляется уже всем телом на пол, грузный стук колен о паркет заставляет меня вскочить, вокруг мальчика сбегаются люди, обычная массовка, загорается свет.

Белла умерла, а я захлопал, подтирая слезу быстро, незаметно.

========== seize. ==========

Комментарий к seize.

ойоййййй

меня не было относительно долго, проститеее

думаю, вы понимаете, школа и все в этом роде, ага да