– Так, что вы думаете? – я положил пьесу на стол, она мяла в руках свой платок.

– На самом деле, мне понравилось, в плане написания это действительно красивая история, – в комнате пахло сигарами, крепкими, тяжелыми, дорогими.

– Значит, вы согласны с тем, что Луи может подойти на роль? – глаза бегали, а я держался уверенно и спокойно.

– Мне кажется, вы одержимы идеей того, что Луи должен исполнить каждую роль какой-то сердцеедки или запутавшейся в чувствах девушки, – приоткрыла рот. – Все начиналось с бабочки, с какой-то простой бабочки, а после вы позвали его во взрослую труппу и теперь отдаете главные роли.

– Вам очень повезло, Гарри, что Луи настолько талантлив и его заметили. Вы понимаете, настолько открытого сердца, умеющего показать чувства, я еще не видела. Луи очень талантлив, почему бы не использовать его талант? – мы стояли в тридцати сантиметрах друг от друга, моя голова была немного опущена.

– Надеюсь, что Луи не подведет вас с этим персонажем, – она выдохнула через нос, громко и ощутимо.

– Отлично, спасибо.

Тренировки каждый день и частые пропуски школы только потому, что к ноябрю труппа должна быть идеально подготовленной к постановке, которая еще даже не придумана до конца. К Луи относились как ко взрослому, поэтому никаких поблажек не делали. Он засыпал еще по пути к машине, когда я забирал его, от усталости, недостатка энергии. В квартиру эту тростниковую фигурку я нес уже на руках, в конце сентября его пришлось снова перевести на домашнее обучение, ведь он просто засыпал на уроках и не успевал выполнять тонну заданий на дом. Но Луи, каким бы пылким он не был, даже не жаловался. Вернее, иногда он делал это по утрам, когда не мог элементарно встать с кровати из-за избитых до цвета сирени пальцев. Такова была цена за талант, как говорил Луи. С десяти до четырех к нему приходили учителя, которые не оставляли заданий, а к семи ему надо было быть уже в театре, и только на выходных он мог спокойно заняться тем, чем он обычно хотел. Его друзья стали часто к нам приходить, каждую субботу, если быть точным, иногда забегали после школы и ждали, когда уйдет его учитель. Луи нужна была поддержка, от меня, от друзей, от названивающей Джеммы, от труппы и Розалины. Ему досталась главная роль, Луи почти все время находился на сцене. И от него не требовалось четкое исполнение всех движений. Требовались чувства. Настоящие, неподдельные.

– Может быть, ты отдохнешь немного от всего этого? – очередным вечером Луи не уснул, вернее, я ненароком разбудил его.

– Через неделю уже будет премьера, нельзя бросать все в конце, – я массировал его пальцы и щиколотки, обходил мозоли, размером с цент, некоторые были меньше.

– Ты не бросаешь, ты просто немного отдохнешь, – он краем глаза посматривал телевизор, изредка бросал на меня взор своих светящихся морей. – Неплохо было бы выступить совершенно бодрым, а не полумертвым трупом.

– Гарри-и, – он усмехнулся, тихо хихикнул, – не думаю, что Розалина разрешит мне.

– Я поговорю с ней, – я улыбнулся невольно, так уж вышло, что его улыбка заставляет мои лицевые мышцы напрягаться.

– Джемма придет, да? – теперь он сфокусировался на мне, реклама отняла у него желание смотреть на мелькающие силуэты на экране.

– Конечно, с Джонатаном и детьми.

– Понятно, – снова отвлекся на какой-то сериал, я почти не слышал телевизора, постороннего шума, только дыхание Луи, легкое, расслабленное.

Мальчик не волновался, что для меня было странно, я посетил предпоследнюю генеральную репетицию, стоял рядом с миссис Фадеевой, обстановка нагнеталась. Было не то чтобы совершенно, как сказать, вся конструкция второстепенных персонажей держалась на Луи, и, господи, он был подавлен. То есть, я хотел сказать, – черт – слишком серьезно и чувственно для пятнадцатилетнего мальчика. И он справлялся. Белла была подавлена отсутствием смысла жизни, все эти чувства идеально подходили. Я стоял там, скинув с себя вельветовый пиджак молочного оттенка с вышитыми розами на плечах, остался в одном гольфе темно-сапфирового цвета, какими были глаза Луи на протяжении всей его деятельности на сцене. Он сердце, без него, без его настоящих эмоций погибнет шаткий организм пьесы. Было решено, что основные монологи Беллы будет читать одна актриса, чтобы все имели фундамент в своих головах для более легкого и точного восприятия картины. Розалина, она больше ни на кого не ставила, готовила к такой серьезной роли только Луи и отмахнулась невзрачным «не буду я тратить время на какую-то бездарную овцу», постановка отчасти мужская, главный герой, не героиня, поклонники вокруг все мужчины, только одна-две подружки, бессмысленно слоняющиеся вокруг Луи. Я был впечатлен, безумно удовлетворен всей слаженностью движений этого ангела.

– Да, определенно, это что-то с чем-то, – задорный голос уже почти в десять часов вечера, мальчик лежал в спальне после расслабляющей ванны с маслом чайной розы.

– Хорошо, Гарри, я поняла это еще после первой фразы, – Джемма сладко усмехнулась, а я словно рассказываю ей о чем-то совершенно беспечном и беззаботном.

– Боже, это просто, у меня нет слов, чтобы выразить. Очень красиво, талантливо и хорошо.

– Ты влюбленный дурачок, Гарри, – свет горел в прихожей, только здесь, я не мог перестать улыбаться и гордиться. Как будто это был его первый раз.

– Если только немного, – сонное дыхание сестры никак не заставляло меня попрощаться с ней. – Бесподобно.

– Я знаю, Гарри, это же Луи, – послышался зевок, – он большой молодец.

– Я так сильно люблю тебя, Джемма, спасибо за поддержку, – я нахмурился, но по-доброму.

– Га-а-арри, – она всегда по-своему вытягивала звук [а], с самого детства, – ты же мой младший брат, я люблю тебя.

– Спокойной ночи, – я подтянул ткань своих пижамных штанов в районе колен.

– Сладких снов, – я повесил трубку и потянулся к выключателю. Длина моих рук позволяла дотянуться до него, оставаясь у телефона.

Я усмехнулся в темноте, слыша полный тоски вздох, сонный, веселый. Вместе с машинами на улице послышалось шуршание свежего постельного белья, Луи ударил матрас ногой, пытаясь закинуть одеяло на эту же ногу, пытаясь ее спрятать, я полагаю. Я шагнул к спальне, наступал на низ хлопковых штанов, что сползли на пятки, я немного подтянул их в бедре, толкнул дверь в комнату. Взгляд сразу упал на раскрытую ножку, всю обклеенную пластырями. Я сделал шаг к его стороне, наклонился, поправил пуховое одеяло, закинув уголок на голую ногу.

– Спасибо, – часть звука поглотила подушка, пронесся тонкий свист его носика.

– Не спишь? – я укладывался на кровать, очень осторожно, хотя мальчик не спал.

– Ты очень громко разговариваешь, – он отвернулся, но руку оставил на моей подушке, свою занимал только на процентов десять.

– Прости, – я взял его руку, переплел наши пальцы. Луи снова повернулся ко мне, проезжаясь лицом по мягкой ткани наволочки.

– Зачем ты это делаешь? – я видел только поблескивающий кончик его носика, глаза медленно привыкали к темноте. Он, видимо, уже видел меня хорошо.

– Делаю что?

– Я не усну, если ты будешь держать меня за руку, – лежал на животе, ноги его двигались.

– Почему?

– Гарри, я очень устал, дай мне выспаться, – он не старался расцепить наши руки, что лежали на краю моей подушки.

– Я отменил всех твоих завтрашних учителей, – я наконец-то стал замечать его расслабленные черты лица, прикрытые глаза, изредка выглядывающие из-под этих густых и длинных ресниц.

– Ну да, ты должен был, – хриплый голосок идеально сочетался с этой умиротворяющей тишиной.

– Спасибо тебе большое, Гарри, что ты так сильно меня любишь, – проговорил я, громковато, вся идиллия сразу нарушилась моим слегка обиженным голосом.

– Ты такой ребенок, боже, – глаза закрылись, его левая рука потянулась ко мне под одеялом, но его ручонки были слишком коротенькими и мальчик не достал до меня.

– Я люблю тебя, – я подался вперед, наткнулся боком на его тонкие пальцы, острые костяшки, стал целовать руку, которую держал.