– Да, что-то о постановке..

– Да, он подходит, это по пьесе моего мужа, – было какое-то нехарактерное ей смущение в словах и скованность. – Он не любит делиться с миром, считает недостойными внимания.

– Так, в чем загвоздка? – я стучал пальцем по подбородку. – Что-то не так с пьесой или ролью Луи?

– Давайте я дам вам почитать, – перевела взгляд, взмахнула указательным пальцем в воздухе.

Мы прошли в ее личный кабинет, комнатку, отсюда хорошо слышались разговоры и задорный смех из гримерных, она быстро передала мне бумаги, прошитые сбоку, пометив перед этим имя героини, которую должен был играть Луи. В машине я изредка поглядывал на листы, что-то в поведении Розалины показалось мне странным. Что такого может быть в простой пьесе? Мое исступление каким-то образом окупилось моим повышенным интересом к напечатанному тексту, кое-где даже с рукописными пометками, как будто мне дали первоисточник. Луи занял себя телевизором и печеньем, я сидел в библиотеке, проглядывал текст быстро, останавливался только на главной героине – Белле – на ее репликах, на действиях. Вызывающе, я бы хотел сказать. История сумбурная, быстрая, вокруг тысячи любовников и поклонников, а Белле все равно. Это не то, чего она хочет. История в двух действиях, длинная, монологи героини прописаны очень хорошо. И почему муж Розалины не хочет это публиковать?

– Гарольд, – щелчок собачки вырвал меня из самого сердца повествований на тринадцатой странице, – что читаешь?

– Да вот, постановка, которую ты, вроде бы, должен будешь исполнить, – он подходил ко мне маленькими шажочками, но спешно. Ему было интересно. – Странная история.

– Почему? – приобнял сзади и поставил подбородок на плечо.

– Ну, как сказать, просто для меня это странно. И не знаю, к чему там прикрепить тебя, пятнадцатилетнего мальчика.

– Ну, Розалина хочет, чтобы ее запомнили как изобретательницу, – поправил мои передние пряди за ухо и пригладил волосы на макушке. – Ну, или как там все эти первооткрыватели называются.

– Может, новатор в балетном искусстве, – щечка прижималась к острому уголку моей челюсти. – Это, кстати, ее муж написал.

– Да, знаю, странный старикан, он у нас часто бывает, – Луи выдыхал в мое левое ухо, дрожь проходила по всему телу. – Сидит на пятом ряду, не разговаривает, постоянно смотрит.

– На тебя? – мальчик выпрямился, подошел сбоку.

– Да, он очень странный. У него плохой взгляд, – я отодвинулся назад, он сел на мои колени. – Он неправильно на меня смотрит.

– Неправильно? – болтал ногами, сгорбился, просунул указательный и средний пальцы правой руки в карман рубашки на груди. – Это как?

– Как плохие дяди смотрят на маленьких мальчиков. Он больше ни на кого не смотрит, – оттянул ткань, его пальцы побелели. – Однажды караулил меня у туалета, но ничего не сказал. Только смотрел.

– Чего ты раньше не сказал? – отпустил меня, отвлекся на стопку бумаг на столе.

– Ну, он меня не трогает, близко подошел только тогда возле туалета. Просто смотрит.

– Это неправильно, – пальцы пролистнули страницы, он потерял интерес к этому.

– Мы тоже неправильные, – выдохнул, я провел рукой по его спине, прощупал позвоночник. – Прости, я просто… – повернулся ко мне.

– Что? – еще раз вздохнул, я смотрел на него.

– Люди на балете не могут замолчать, они шепчутся, теперь даже при мне, – грустный взгляд упал на мои брюки, Луи выглаживал ногтем стрелку на ткани.

– Не обращай внимания, все всегда будут говорить о нас, – я прижал мальчика к себе.

– Одни девушки говорили, что готовы убить тебя, если узнают, что ты меня трогаешь, – голова лежала на моем плече, Луи выдыхал в мою шею.

– Я хоть раз тебя обидел или сделал больно?

– Нет, – звуковые волны почти не потревожили воздух, он сказал это на издыхании, очень тихо.

– Значит, тебе надо перестать их слушать, – я чмокнул его лоб, два раза, уложил руку на голову и зачесывал волосы от виска назад пальцами.

– Ладно.

– Теперь тебе надо в ванную, уже поздно, – он утомительно простонал, встал на ноги.

Школа его напрягала, он пошел в ту же, потому что там его друзья, да и школа делится на две, условно, среднюю и старшую, но обучение проходит в разных зданиях. В первый день нового учебного года я проводил его взглядом, ведь здесь везде люди, а мальчикам в его возрасте нельзя держать отцов за руку или целовать их в щеку. Я махнул ему рукой и улыбнулся, Луи улыбнулся мне и побежал, придерживая шлейки портфеля, к друзьям, которые его ждали. Несколько дней я сидел вместе с этой пьесой на коленке, пока студенты собирались в аудитории, перечитывал и перечитывал каждое слово Беллы. Она не знает, чего хочет. Автор умалчивает, откуда у нее популярность, откуда столько внимания, даже не дает понять, красавица ли Белла. Должно быть, неописуемой красоты была. Столько, столько мужчин, а вот ей никак. Честно, это заинтересовало меня и я отсчитывал страницы до конца, пальцы пробегались по тексту, останавливались на громких словах.

– Ты тоже идешь сегодня на балет? – Луи закинул сумку к обуви в прихожей, подтягивал шнурок своих спортивных штанов.

– Да, надо отдать пьесу, – я держал чашку кофе, уже холодного, смотрел на потертые уголки листов.

– Я могу передать, – я поднял на него глаза, резко.

– И поговорить с Фадеевой, – он поправил футболку, подтянул материю вниз.

– Оу, – рука прошлась по волосам, он поправил свою челку. – Понятно, – снова поднял глаза на меня. – Там что-то очень плохое написано, слишком взрослое?

– Как сказать, – лазурные глаза окантованы этими бесконечно длинными ресницами. – Я собираюсь отрастить волосы.

– М? – мальчик свел бровки. – Насколько?

– Ну, пока не знаю, хочу, чтобы эти прядки, – я схватил пальцами передние пряди, – были ниже уха.

– Понятно, – он мягко улыбнулся, линия рта выгнулась, – я думаю, тебе пойдет.

– Хорошо.

Я сразу занял место в зале, еще пустом и темном, вскоре люди подтянулись, и Фадеева скорчила удивленное лицо, когда заметила меня. В руках я держал пьесу, она смотрела в мои прищуренные глаза, я ей улыбнулся. Эта пауза затянулась, люди стояли в недоумении, я поднял взгляд вверх, на Луи, Розалина повернулась к сцене и они начали. Через пятнадцать минут после начала я глянул на свои наручные часы, а затем повернул голову в конец зрительского зала, который хорошо освещался, где были двери, которые только что хлопнули. Там появился мужчина, седая голова, противно-зеленого цвета пиджак. На него Розалина не отреагировала, но остальные как-то зашевелились, Луи отодвинули на второй план, он поменялся местами с каким-то парнем. Я снова повернулся к мужчине, который сел на четвертый – пятый, я не посчитал тот, на котором сидел – ряд. Он уставился на сцену, я подумал, как такой примитивный человек мог написать что-то подобное. «Греховный раж» – такое название подходит мужчине, который должен кипеть жизнью, страстью, несмотря на возраст, он должен быть, не знаю, не таким. Этот выглядит так, как будто нуждается в няньке, сидит совершенно скованно. Подходить к нему я не стал, он не обращал на меня внимания, наверное, даже не заметил, смотрел только на сцену.

– Мадам Фадеева, – она прошла мимо меня, сразу двинулась к мужу, я догонял ее, – я принес пьесу, – они вдвоем развернулись, я стоял в метре от них.

– Давайте поговорим наедине, мистер Стайлс, – я не понимал, почему мы не можем поговорить при ее муже.

– Я хотел сказать, что это очень талантливо написано, профессионально, вы знаете, у меня есть знакомые в столичном издании, они могут опубликовать вашу пьесу, – мужчина как будто не мог сконцентрироваться на мне, глаза его бегали. – Такое не должно оставаться без внимания.

– Спасибо, конечно, Ричарду надо идти, а вы идите к гримеркам, мистер Стайлс, я сейчас подойду, – она даже не забрала у меня листы, повела своего мужа под руку, я шел за ними до самых дверей, а потом они исчезли в другом направлении.

Я шел и думал, что этот мужчина не может быть таким простым. У него косоглазие, вот почему он не мог сконцентрироваться на мне, вернее мог, просто я не сразу это заметил. Он смотрел то в мои глаза, то опускал взгляд на бумаги, выглядел вблизи действительно нуждающимся в посторонней помощи. Я шел очень медленно, поэтому Фадеева появилась рядом почти в то же время, что и я.