– Пап, – теперь я не сдерживался, не хотел видеть его умирающим, вот так, не хотел застать этот момент погружения во тьму, когда человек рядом перестает существовать. – Пожалуйста, пап, держись, – я взял его руку, прижал к своей щеке. – Все будет хорошо, только держись, ты еще должен попасть на мою будущую выставку.

– Гарри, – голос был довольно здоровым, почти не хрипел, – я хотел передать тебе кое-что, – он переводит взгляд на прикроватный столик. – Вот, возьми эту шкатулку.

– Папа, – эхо его сердцебиения проносилось по большой комнате, – что там, скажи мне.

– Кольца, это наши фамильные кольца, еще от твоего прапрадеда остались, – он прокашлялся, веки уже не открывались, разве что немного. – Ты должен отдать одно любви всей своей жизни, а другое взять себе, – я держал его руку и эту шкатулку слишком крепко, отдавал себя каждому отцовскому вдоху. – Их нельзя уносить в могилу, надо передать от отца к сыну, всегда, – слезы вычищали последние остатки радости в моей жизни. – У нас в семье женщины всегда умирали раньше мужчин, у Стайлсов так принято, – я слушал, внимательно слушал, смотрел на его лицо. – Я отдаю их тебе.

– Пап, пожалуйста, – кажется, только препараты дали ему возможность сказать последние слова, – давай, ну же, твое время еще не пришло, – он открыл глаза, широко, достаточно широко, серая радужка совсем угасала. – Пап, пожалуйста…

– Гарри, ты же нашел любовь всей своей жизни, правда?

– Конечно, пап, конечно, – зубы стало сводить от боли, мой голос совсем задрожал. – Пап, ты должен увидеть его, любовь всей моей жизни, не надо, папа, ты не должен умирать так рано, – я снова прижал его руку к своей мокрой щеке, за дверью стояли люди. – Папа, давай, потерпи еще чуть-чуть, сейчас все пройдет и снова будет все хорошо, – его руки были очень сухими, бледными, впавшие глаза старались не моргать, ведь после этого он мог уже не открыть их. – Папа, пожалуйста, мы найдем что-нибудь, чтобы тебе не было так плохо, у нас много денег, пожалуйста.

– Гарри, – каждая буковка отозвалась в моем сердце, – жизнь за деньги не купишь, – он положил левую свою руку себе на грудь. – Иди, сын мой, я должен умереть в одиночестве.

– Нет, пап, нет, ты не умрешь в одиночестве, я всегда буду рядом, не говори так, – я отпустил его руку. – Я не брошу тебя, пап, пожалуйста, еще чуть-чуть продержись, Джемма должна приехать, продержись, мы скоро отметим день независимости, с тобой, давай, пап, пожалуйста, останься, – я чувствовал себя слабым, я чувствовал себя так, как когда смотрел на умирающего деда.

– Гарри, иди, не надо, все будет хорошо, – я уже шептал, здесь было светло. – У каждого есть конец, и это приятно, что я провожу его рядом с тобой, рядом со всеми, – я опустил взгляд, громко всхлипнул. – Смерть должна прийти в пустую комнату, уходи, Гарри, – горло выпускало всхлипы, громкие, грубые, мужские.

– Папа, пожалуйста, не надо, не умирай сейчас, – я положил руку на одеяло.

– Гарри, сынок, отпусти уже старика, все будет хорошо, со мной все будет хорошо, – он закрыл глаза, положил голову прямо, но еще дышал.

Я стоял в Малибу, на берегу огромного бушующего сейчас океана, недалеко от дома, который я арендовал. Первого июля в 12:09 папа вдохнул в последний раз, я упал у двери его комнаты, весь дом поместился в траур. Второго июля, сразу после его похорон, мы с Луи уехали. Сюда, в Малибу, я не хотел ехать домой, надеялся, что океан утащит мою грусть с собой. Я не знаю, что было бы, если бы я застал и смерть матери вот так, если бы потерял ее почти что у себя на руках. Мой эмоциональный крах произошел сейчас, я провел в объятиях старшей сестры слишком много времени для взрослого мужчины. Я помнил, как умирал дедушка, не так грустно и подготовлено, он сидел на кресле-качалке в гостиной, позвал меня к себе. Мне было шесть лет, он посадил меня к себе на колени, его колючий плед впивался в мои ноги, даже сквозь ткань плотных шерстяных чулок и коротких черных шорт. Он стал рассказывать мне о Красной Шапочке, тогда любимом моем герое сказок, даже пощекотал меня, хотя уже был ослаблен. Через некоторое время в гостиную вошла мать и сразу ринулась ко мне, как и несколько слуг. Я спал на мертвом теле, из-за пледа и не заметил, как он остывал, как перестало биться его сердце. Я громко кричал, когда закапывали гроб, меня утащили слуги, родители не могли со мной справиться. Я не понимал, почему моего дедушку закапывают, я не понимал, почему все плачут и не пытаются его спасти. Но я очень быстро забыл об этом, я думал, что потеря из детства ничего не значит. Я хотел, чтобы она ничего не значила. Я сделал вид, что забыл. Мой взгляд был устремлен куда-то далеко, начинался рассвет, ветер выдувал каждый мой выдох, к ногам постоянно рвалась вода, в мокрый песок были зарыты мои пальцы и пятки. Слеза покатилась вниз и упала в темную ткань гольфа. Прямые льняные брюки прибились к моим икрам, были мокрые снизу, вода снова подплыла.

– Гарольд, – я не обернулся, продолжал смотреть на поднимающееся солнце. – Гарри, ты совсем не спал, правда? – голос стал громче, Луи подошел близко. – Пойдем, тебе надо отдохнуть, – обошел вперед, он был укутан в махровую простыню.

– Луи, – мальчик протянул руку к моему лицу, смахнул следующую слезу, – почему ты не спишь?

– Без тебя не спится, – повернулся лицом к океану, прижался ко мне спиной. – Давно тут стоишь? – я скрестил свои пальцы на его груди, прежде поправил края ткани.

– Не знаю, я не следил за временем, – Луи зевнул, поерзал головой по моему солнечному сплетению.

– Гарольд, все хорошо, он в раю, вместе с Энн, – только подсохшая дорожка от моего правого глаза снова намокла, от левого пошла вниз по скуле. – Теперь там он проживет с ней еще пятьдесят лет и целую вечность, – мне пришлось быстро вытереть слезы, я шмыгнул носом.

– Конечно, Луи, – его тоненькие пальчики обхватили мои ладони, простыня немного съехала с его плечика. – Все хорошо.

– Теперь мы только вдвоем против всего мира, да? – он поднял голову, его лицо сияло.

– Да, милый, вдвоем против всего мира, – мальчик нежно улыбнулся.

Мы встретили рассвет вместе, было прохладно, воздух с океана к нам поступал влажным. Это отразилось на солоноватых губах мальчика, который пытался взять меня в свои хрупкие ручонки, я не захотел спать, поэтому мы присели на плетеное кресло в гостиной этого дома, Луи целовал мое лицо, очень осторожно, говорил хорошие слова обо мне. Я даже на минуту подумал, что так расклеился только из-за него, если был бы один, давно уже оставил это в прошлом, попытался бы пережить смерть отца как-то по-своему. Луи уже выплакал все, что было у него для дяди Робина. И утром он сделал мне кофе, потому что я отключился на кресле, но мальчик даже не будил меня. Он сидел на мне, а потом принес уже немного остывший напиток, держа чашку кончиками пальцев. С самого утра солнце стало беспощадно выжаривать людей.

– Давай останемся здесь навсегда? – пляж на частной территории не наполнялся людьми так, как где-то, где собирались местные или приезжие, которые не могли позволить себе снять дом на берегу необъятного океана. – Давай, Гарольд? Мы же можем купить этот дом? – я сидел на покрывале, пил уже теплую газировку.

– Нет, Луи, этот дом можно только арендовать на время, он не продается, – мальчик сидел в трех метрах от меня, возился с песком.

– Мы можем купить какой-нибудь другой дом, правда? – вставая, старался отряхнуть мокрые руки от песка, безуспешно. – Пожалуйста, Гарри-и, здесь очень классно.

– Луи, когда ты пойдешь в школу, тебе снова будет грустно. Никто не отменял школу.

– П-ф-ф, – присел рядом, – ясно, ты не хочешь переезжать.

– Нет, милый, возможно, позже, не знаю, когда ты подрастешь и мы будем чувствовать себя свободнее.

– Ладно, – он протянул руку к еще одной бутылочке, которая лежала под полотенцем. – Но мы же не скоро уедем?

– Нет, – я улыбнулся, – сегодня пойдем в город на салют.

– Хорошо.

Укутанный в американский флаг Луи бегал неподалеку вместе с другими детьми, на площади все люди вели себя так, как будто были хорошими друзьями. Ко мне подошла молодая пара и протянула бутылку пива, а когда я отказался, из своей сумки девушка спешно вытащила бутылку с лимонадом, от которого я уже не смог отказаться. Луи поменял мой взгляд на людей здесь, поменял мою жизнь, я тихо смотрел на него, стоял ровно, больше не отвлекался. Невесомая рука рванулась в воздух, потянула за собой шлейф полупрозрачной ткани с поблескивающими звездами, в точности как эти голубенькие задорные глаза. Заразный смех прошел сквозь наполненную праздничным настроением атмосферу, ничего, кроме этого сладкого звучания, я больше не слышал. Из-за белых коротеньких шорт кожа казалась еще более смуглой, а при слабом закате цвета переигрывали друг с другом, создавали приятную глазу картинку. Бандана на голове по-особенному смотрелась, четкую тонкую талию приобняла чужая рука девочки его возраста, судя по всему. Луи побежал ко мне.