– Я тоже люблю тебя, – его сердце разрывалось, он не хотел платить за свою мечту вот так.

Утром двадцать седьмого апреля я отвез его в аэропорт, Луи не хотел уезжать, совсем не хотел, всю ночь спал почти на мне, крепко ухватившись за тонкий материал моей майки. Было ветрено, его волосы постоянно попадали ему в глаза, он использовал это в качестве оправдания для своих слезившихся глаз, океаны выходили из берегов. Я улыбнулся ему, передал его чемодан, стоял напротив, мальчик как-то пустынно на меня смотрел.

– Я люблю тебя, – вельветовый пиджак не пропускал холодный ветер к моему телу, Луи прижался ко мне.

– Я тоже люблю тебя, – миссис Фадеева ждала его, пока остальные шли в здание. – Не скучай, – он протер глаз, сжато улыбнулся.

Без него было скучно, на комоде в нашей спальне лежала энциклопедия о динозаврах, а на кровати осталась пижама и теплый запах вишни и совсем немного лилии. Эти цветы уже отжили свое, в том году они не взошли, Луи не расстроился, он уже пережил это и отпустил. Жаль, конечно, он хорошо ухаживал за ними, и на балконе всегда было приятно находиться. Я стоял у окна в гостиной, пил кофе, замечал солнце, которое так рьяно пыталось показаться из-за облаков, которые то и дело, что постоянно преграждали путь солнечным лучам. На самом деле, у меня было желание съездить куда-нибудь недалеко, в один из городов, куда отправилась труппа, только чтобы сделать мальчику сюрприз, но я подумал, что это только зажжет в нем огонек, который сразу потухнет, когда уеду я или он, в другой город, к чему-то неизведанному. В Вашингтоне его пообещала поддержать Аманда, отцу уже трудно ходить, в Атланту обещала заскочить Джемма вместе с Джонатаном. А на всем его творческом пути ему всегда помогала Розалина, она любила Луи как собственного внука и всегда его лелеяла.

– Теперь у меня есть эти пуанты из красного шелка, Гарри! – каждый вечер он звонил мне, каждый вечер, иногда раньше или позже из-за их путешествий или каких-то маленьких празднований удачного шоу. – Ты представляешь?!

– Разве что чуть-чуть, – слышать его голос было всем для меня в те дни. – Я горжусь тобой.

– И, о господи, он подошел ко мне! Просто подошел и дал коробку с пуантами! – радость могла разорвать его на части. – Понимаешь?! Этот человек, он же самый влиятельный критик во всем мире!

– Хорошо, милый, я горжусь тобой, – я мягко улыбался, рука лежала на животе, так как сейчас я чувствовал бабочек внутри. По-настоящему.

– А-а-а-а-а! Я так счастлив! – фоном слышался шум, легкие смешки людей из труппы. – Господи, мне теперь все двери открыты! В буквальном смысле!

– Жду не дождусь, когда увижу тебя в них, – его голосовые связки рвались, определенно, он скулил от счастья. – Я очень-очень-очень сильно горжусь тобой, Луи, я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя! – никакого подтекста, никакой предыстории. – Мне пора!

– Пока, – гудки проносили тепло по моему телу, я всегда ощущал что-то новое рядом с ним или не рядом.

До этого я никогда не замечал, что в моей кровати слишком много места для одного человека, ночами сердце пустовало, но его легкая пижамная рубашка всегда была мягкой и теплой для меня. Через шесть дней они вернулись, и Луи не был вымотанным. Он рассказывал, что постоянно отдыхал там, а миссис Фадеева всегда водила его в разные рестораны и позавчера они даже были в казино. В Нью-Йорке «Жизель» они исполняли через два дня после приезда, это время давалось им, чтобы отдохнуть. Заменять юным мальчиком центральных женских персонажей – новшество, что принесла в этот мир балетного искусства Розалина Екатерина Фадеева, она считала, что придаст историям новую жизнь. Мне кажется, она была просто помешана на еще неопытных детях. Но, если честно, сама идея заменить Жизель нашим Луи была действительно выигрышной. Билеты продавались слишком быстро, эта жажда людей увидеть любовь подростка – мальчика – такую невинную, неоправданную, спонтанную, и его чувства, она так и кипела внутри них. Луи прекрасно справился с ролью, он знал, что показать и как это донести. После второго акта мы все дружно встали, а на сцену полетели цветы. Его особенные движения поманили меня туда, к нему, очень быстро. Было в нем что-то невинное и дьявольское, чертовски притягательное. Я впервые возбудился вот так, я ничего не чувствовал, кроме дикого желания взять хрупкое тело этого сияющего мальчика.

========== quatorze. ==========

В конце июня мы находились в нашем пути в Вашингтон, отцу стало хуже, Джонатан уехал к родителям на ранчо, чтобы помочь, а Джемма не хотела тащить к умирающему отцу переживающего свои первые пубертатные изменения Ноа. Папе становилось хуже из-за его скорого старения, после смерти матери он перестал жить даже для своих детей и внуков. Аманде становилось сложнее следить за ним, сиделки посменно дежурили у его кровати. Он действительно доживал свое.

– Добрый день, – Луи угрюмо зашел в дом, его чемодан сразу потащили в отдельную от моей комнату. Аманда спустилась по лестнице.

– Рада вас видеть, – мальчик быстро прошел мимо нее, дворецкий улыбался. – Надолго к нам?

– Ну, не на всю жизнь, разве что, может на неделю, – она улыбалась мне.

– Можешь зайти к нему, он больше не ворчит, – прошла мимо меня к двери.

– Хорошо, – я почесал затылок и немного взъерошил свои волосы.

Дом выглядел особо устрашающим, я проводил пальцем по портретам, которые оставил здесь я и некоторые другие люди. В папиной спальне кроме него находилось еще три человека, они вышли, когда я зашел, оставили нас.

– Гарри, – его голова повернулась немного вниз, он устремил взгляд на меня, – я так рад тебя видеть.

– Пап, – я устроился на стул у кровати, здесь пахло гниющей плотью. Он прокашлялся.

– Гарри, ты не представляешь, как я рад тебя видеть, – его рука приподнялась, я взял ее.

– Знаю, папа, я знаю, – тяжелые веки медленно закрывали его глаза и также медленно открывали.

– Как ты? Тебя давно не было слышно…

– Все хорошо, у меня все хорошо.

– А Луи? Как там его балет, Аманда говорила, что он очень красиво танцует, сейчас, – его глаза слезились, голос был тихим и дрожал, речь была немного несвязной.

– Отлично, Луи, он очень талантлив, удивительный, – его посеревшие глаза смотрели на меня, я бегал по морщинам на лице. – Особенный, он очень талантлив.

– Это хорошо, у него хорошее будущее, – он быстро уставал, снова прокашлялся. – Я, я оставил все кампании тебе, Гарри, все эти заводы, фабрики, они твои.

– Пап, – по моему лицу пробежалась слеза, – спасибо, ты же знаешь, я люблю тебя.

– Гарри, я был так счастлив, когда ты родился, – он поднял другую руку. – Подай мне стакан, – я быстро протер свою щеку, передал отцу стакан с водой. – Когда ты родился, твой дед, Генри, сказал, что ты будешь особенным, что ты будешь очень талантливым и всеобщим любимчиком.

– Пап, – это все, что я мог вот вытащить из себя, – это благодаря тебе, благодаря вам с мамой и дедушке.

– Ты, ты, Гарри, ты молодец. Ты отличный человек. Я очень горжусь тем, что оставил кого-то такого, как ты или как Джемма, – он посмотрел в потолок. – Вы молодцы.

– Я знаю, пап, я знаю, – его веки закрывались.

– Я, мне надо поспать, так тяжело.

– Конечно, конечно, папа, я всегда рядом, я всегда рядом, если что, – вторая слеза быстро упала на мои брюки, третья упала сразу на пол.

– Хорошо.

Через две минуты я вышел, я никогда не хотел быть рядом, когда мои родители умирали, я никогда не хотел видеть их последние мгновения. В этом огромном доме поселился лекарь, я спустился на кухню, где мне быстро под нос поставили полдник и чашку кофе, Луи сидел в библиотеке. Его томный монолог, состоящий из одних вздохов, сильно раздражительных и немного уставших, я прервал, закрыв за собой дверь. Послышался шелест страниц падающей книги, стук, и мягкое «черт».

– Луи, – еще один раздраженный вздох, даже тихая ругань, которую я предпочел проигнорировать, – что ты делаешь?

– Ищу, чем занять себя, – он безуспешно старался снова поставить книгу на верхнюю полку стеллажа.