– Конечно, я польщен, мистер Томлинсон.

– Не называй меня так, мне же не тридцать, – я улыбнулся и громко выдохнул через нос. – Серьезно, не надо так делать.

– Как скажете, мистер Томлинсон, – я расслабленно глянул на него, четкие линии скул напряглись.

– Ты любишь быть раздражительным, Гарольд, – он повторил за мной, затуманенный отчужденный взор попал куда-то на мой нос или губы.

– Я научился этому у тебя.

– В этом случае ученик превзошел учителя.

Луи не забрали, нет, они не пытались даже, я думаю, у органов опеки было много вопросов ко мне. Оказывается, им неоднократно поступали жалобы на меня и мое отношение к ребенку. Учителя в этой, якобы «престижной», школе любили копаться в чужом грязном белье. Насколько я понял, они постоянно шептались обо мне, а у мальчика спрашивали о его состоянии. Постоянно, Луи не говорил мне потому, что не считал это важным. Он думал, он надеялся, что они перестанут, так как он никогда не врал и говорил, что ему хорошо со мной. У них было много вопросов, и они хотели прикопаться к каждой мелочи, которую заметили в моей квартире, в которую буквально ворвались.

– Да, проходите, конечно, – я обычно не имел дела с органами правопорядка, впервые в полицейском участке побывал три недели назад. В квартиру вместе с женщиной из самых органов опеки зашел полицейский.

– Чистенько тут у вас, – она сделала шаг в гостиную, осмотрелась, я закрывал дверь. – Слишком хорошо для холостяка, мистер Стайлс, – не знаю, за кого она меня принимала.

– Ну, обычно в высшем обществе всех приучают к чистоте и порядку, без этого никак, – я обошел полицейского, очень крупного, стоял в коридоре.

– Ах, да, точно, дворяне, аристократы, знать, кто там ваши ближайшие родственники?

– Алоис Томлинсон, основатель той самой фабрики по изготовлению джема, – она смотрела на меня.

– Ваш дедушка?

– Прадед, это он основал фабрику, самую первую, но вице-президентом был назначен мой, тогда еще молодой, дедушка – Генри, – сколько раз я уже рассказывал это, не помню.

– Ах, да, вас назвали в его честь?

– Имя Гарри кажется вам идентичным Генри?

– Ну, разве что звучат похоже.

– Да, и больше ничего.

Я сказал это слишком резко и грубо, она быстро прошла мимо меня, осмотрела каждую комнату, не разулась, хочу приметить. Трогала разные предметы и полки, подоконники, смотрела в окна. Была любопытной, открыла наш шкаф с вещами, посчитала полки в нем, зачем-то, вешалки. Стучала своими противными каблуками по моему паркету, царапала его. Я вежливо улыбался, когда она поворачивалась ко мне. Зашла в студию, ткань с холста не решалась скинуть, но осмотрела все, прошлась по клеенке, которую я кладу под мольберт.

– Что ж, – открыла папку, которую все время держала в руках, достала ручку, что была прикреплена к корешку, – условия проживания у вас отличные, все же, пара десятков миллионов на счету, и ни одной бутылки с алкоголем или чем-то таким, молодец, – проставила галочки, я полагаю, на бумаге, прошла на кухню. – Медицинская страховка и гражданство легальное у мальчика есть, замечательно. Разве что, вам действительно отдали его слишком быстро, это и потревожило нас, но когда мы получили ответ от наших французских коллег, мы их абсолютно точно поняли. Знаете, они знали вас, были на вашей первой выставке, – повернулась ко мне. – На вас Луи не жаловался, всячески хвалил и даже льстил, слышали бы вы его, – полицейский смотрел на меня, придерживал ремень своих брюк. – У вас даже погребальные урны его родителей стоят на видном месте, очень уважительно с вашей стороны к ним. Вот только, да, на Луи мы видели, к сожалению, пару синяков, да и он иногда прихрамывает в школе, люди видят это. Вы как-то это объясните? – она уставилась на меня, уголки ее губ упали.

– Да, дело в том, что Луи ходит на балет, к мадам Фадеевой, если вы не знали, у нее строгие требования к ученикам, Луи регулярно осматривается прямо там, в театре.

– Он не жалуется на боль?

– Жалуется, конечно, жаловался, но это его мечта и так просто сдаваться он не намерен.

– Хорошо, удивлена, мистер Стайлс, синяки у него тоже профессиональные? – опустила взгляд в папку, что-то писала.

– Ну, он часто гуляет с друзьями, где-то падает, задевает прохожих на улице, случайно, у него иногда бывают синяки на руках, – ее не устраивало мое спокойствие, она надеялась, что я буду запинаться и путаться в словах, чтобы она смогла оскорбить меня, наверное.

– Понятно, – посмотрела на полицейского. – Вы спите на этом диване, да? – показала ручкой на наш диван.

– Да, конечно, Луи спит в спальне, – я сложил руки на груди.

– Значит, все хорошо, на самом деле, у нас были только серьезные вопросы к Луи, кстати, где он?

– У друзей, он часто гуляет с ними, я говорил, – я улыбнулся ей, она сделала то же самое.

– Ясно, было приятно иметь с вами дело, мистер Стайлс, я, если что, миссис Гумберт, обычно не люблю представляться людям, с которыми имею дело, – протянула руку.

– Взаимно, – я пожал ее осторожно, взял двумя руками.

– Это прекрасно, что такие люди как вы берут к себе одиноких детей, вы герой, мистер Стайлс, – говорила уже когда медленно шагала к двери. – Приятно работать с такими людьми, вы даже посвящены в его личную жизнь, во все его интересы. Это удивительно.

– Спасибо.

– За правду не благодарят, мистер Стайлс, – я быстро открыл им дверь, они вышли. – Было действительно приятно познакомиться с вами, надеюсь, что к вам больше по таким причинам я не попаду.

– Конечно, всего доброго.

Я выдохнул, когда закрыл эту чертову дверь. Сварил себе кофе, быстро, успокоился. Да, во Франции люди не были бы такими обходительными, как мне кажется, они были бы сверхпрофессионалами, а миссис Гумберт так просто заговорила со мной, почти как с другом, как с хорошим знакомым. Они знали меня, удивительно, они серьезно знали меня, я совсем их не помнил. Да, я был знаменит, всемирно известен, не последний человек в обществе, но я не придал этому нужного значения. Кто вообще может так просто отдать ребенка человеку, выставку которого они один раз посетили? И тогда мы снова стали хорошо жить. То есть, никаких проблем совсем не было. Наша беззаботная жизнь возобновилась, легкие улыбочки каждый день вернулись, быстрые «я люблю тебя» за завтраком тоже вернулись, Луи каждое утро целовал меня в щеку. Я расцвел и это заметили буквально все, я стал получать еще больше комплиментов по поводу своей личности, по поводу своей внешности и таланта. Нью-Йорк Таймс давно молчали, видимо, они действительно были разорены, не хотели лезть в ненужную им войну и суды.

– Гарольд, а меня сегодня похвалили благодаря тебе, – мы ужинали, я перечитывал статью от городского ежедневника, где пара строк была посвящена моему денежному переводу на фонд по борьбе с «болезнью четырех Г»*.

– Да?

– Да, ты же сказал, что это была моя идея, – я еще разок пробегаюсь по цитате, явно не приукрашенной: «Мы же должны выступать за человеческие права, и если у нас есть возможность, мы обязаны помочь». – Это и правда была моя идея, и даже если общество не одобряет гомосексуалов или наркоманов, они же тоже люди.

– Конечно, Луи, все правильно, – я посмотрел на него. – У тебя доброе сердце и люди заметили это. Ты молодец, – мальчик улыбнулся.

– Ты поедешь с нами в тур?

– Луи, я не думаю, у меня работа и тебе пойдет на пользу небольшой отъезд, увидишь Америку своими глазами, – через три дня он уезжал, и я не чувствовал себя ужасно по этому поводу. – Луи, ну же, тебе будет весело.

– Не думаю, что без тебя будет весело.

– Луи, милый, тебе будет весело, потому что ты будешь со своими друзьями по балету. Помнишь, как весело было на твой день рождения?

– Конечно, помню, – он подпер рукой свою голову, другой держал вилку. – Но там был ты, и мне не было одиноко.

– Солнце, – я вытянул свою руку вперед и раскрыл ладонь, – из-за расстояния ты поймешь, как сильно дорожишь мной. Я люблю тебя, – он положил свою руку в мою ладонь, я сжал ее.