– Ты постригся, – я лег, мальчик сидел рядом, провел по моему плечу рукой.

– Если это повторится, мне действительно придется отправить тебя в лечебницу, Луи, – иногда он уворачивался от вопросов, переводил тему слишком открыто. – У меня достаточно средств, чтобы отправить тебя в самую лучшую, – он выдохнул, быстро убрал руку.

– Я знаю, но я всего лишь один раз покурил, – он говорил хрипло, кажется, его голос ломался. – Мне даже не понравилось.

– А ром понравился?

– Ну, на самом деле, совсем немного, просто мы пили его на спор, – мальчик отвернулся, опустил голову.

– И, кстати, ты сначала сказал, что курил и опиум, и марихуану, – его дыхание было отчетливым. – Это считается за два раза.

– Хорошо, я курил два раза, – сказал быстро, он хотел, чтобы я не трогал его по поводу этого.

– Луи, зачем ты продолжил это с ними? – я сел, между нами было тридцать сантиметров, я смотрел на его затылок. – Ты же достаточно умный, чтобы не вытворять подобное.

– С ними весело, они мои друзья, Гарри, – он повернулся ко мне, сел напротив. – Да, парень Лейлы не тот человек, с которым хотелось проводить время, это он постоянно добывал весь этот алкоголь, я просто… Я не хотел переставать дружить с ними из-за него. Сначала я долго ничего не пробовал, но – я не знаю – он просто смеялся надо мной, а потом они тоже стали так делать, и мне было неприятно, что они называют меня слабаком только из-за того, что я не хочу пить, алкоголь противный, – я молчал, я долго молчал. – То есть, да, Робби ужасный человек, он задирает младших, но Лейла, Джессика, Леонардо, они все хорошие. Они заступались за меня, сначала, а потом Робби сказал, что он, – пауза, этот длинный монолог мальчик прервал, – ладно, это глупо, я не буду рассказывать, прости.

– Луи, все хорошо, ты же знаешь, что я люблю тебя, ты должен доверять мне, – он не видел моих глаз в темноте.

– Просто, он однажды запретил нам войти в его дом, но там уже была Лейла и, мне кажется, то есть, мы не видели, но она плакала и один раз вылезла в окно, звала нас, – он зажмурил глаза, спрятал их ладонями. – Да, это ужасно, и нам стоило уйти раньше.

– Теперь ты понимаешь, почему должен был говорить со мной? – я нежно дотронулся до его предплечья, постарался убрать руки от лица. – Луи, я волнуюсь за тебя, и ты еще растешь, ты растешь, и это значит, что тебе нужен советчик, тебе нужен кто-то, с кем ты можешь поговорить, кто-то взрослый, – он улыбнулся. – И да, возможно, иногда возраст – всего лишь цифры, но я точно знаю больше, чем твои друзья или сверстники. Луи, милый, я люблю тебя и никогда не буду судить.

– Я знаю, – прошептал, очень ласково, – я тоже люблю тебя, Гарри.

Тело напротив приблизилось, он сел на мои бедра, я спрятал мальчика в своих объятиях, схватил эти угловатые плечи ладонями, прижал к себе. Луи сопел, проходил пальчиками по моей груди, мы смотрели друг другу в глаза. Кажется, тогда было что-то около четырех ночи или уже ближе к пяти, мы всю ночь действительно провели в сознании. Часто молчали. Но, кажется, поняли, что любим друг друга. Я никогда прежде не смотрел на детей, никогда прежде не любил. Я только хотел женщин, я желал их. Да, я посматривал на мужчин, но дальше проведенного вместе вечера это не заходило, мы даже не целовались. Но чувствовали эту симпатию, романтическую связь. И вот, я сижу на кровати в своей спальне, вместе с пятнадцатилетним ребенком на руках, который недавно на время разбил мое сердце, но только на время. И, как оказалось, его хрупкое, буквально хрустальное сердце я разбил в ответ. С детьми все намного сложнее, или проще, я так и не понял.

– Гарольд, ты правда не променяешь меня на кого-то старше? – он лежал на мне.

– Нет, Луи, я же сказал, – он гладил меня в районе талии, просто бегал пальчиками по ткани футболки. – Я люблю только тебя.

– Даже с прыщиками на лице? – я улыбнулся.

– У тебя нет прыщей на лице, – я посмеялся, выдохнул с нечетким перебоем, похожим на смех.

– Есть и это не смешно! – привстал немного.

– Нет у тебя ничего, – я провел по его шелковистым волосам. – Перестань, ты самый красивый в мире человек.

– Правда?

– Конечно, об этом все говорят, – он снова лег на меня.

– Иногда это плохо и неприятно, – его щечка горела. – Все пристают и не видят, что у меня есть кое-что большее, чем просто внешность.

– Луи не нравится то, что люди считают его красивым? Ого, это что-то новенькое.

– Ну, нет, это неприятно. Робби приставал ко мне из-за этого. То есть, я имею в виду, что он по-настоящему приставал ко мне.

– Что? – я поднял голову.

– В этом нет ничего такого, – он сделал то же самое. – Он всего лишь попытался сказать несколько непристойностей в мою сторону, он сказал, что ты не подарил бы мне кулон в виде сердца, если бы не любил так, как не должен, – смотрел в мои глаза. – Ну, как-то так он и сказал, поэтому я снял его, кулон, он где-то в моей сумке. Я надену его утром.

– Хорошо, – я положил голову на подушку. – Точно нет ничего, что ты хочешь рассказать мне о Робби?

– Нет, это же сейчас неважно, – он взял мою руку с часами. – Там, у тебя какие-то проблемы с опекой, да?

– Я не, – я выдохнул, – я точно не знаю, меня вызовут, должны, наверное, в суд в дом правительства, законы Франции отличаются от законов США, поэтому есть какие-то проблемы. Ну, я так думаю.

– Я думаю, что все обойдется.

– Сколько там уже времени?

– Почти семь утра, – сказал он, отбросив мою руку с часами.

– Ты не устал?

– Я есть хочу.

– Пойдем, я приготовлю что-нибудь.

Мы сидели у окна, смотрели наверх, на тусклое небо, тяжелое, затянутое светлыми тучками. Луи обронил чашку с чаем и после уместной паузы, когда он смотрел на меня с этим особым испугом, я улыбнулся, а мальчик засмеялся, он просто смеялся, закрыл глаза, потому что не сдерживался и даже качнулся назад. И тогда я улыбнулся шире, сам посмеялся, Луи даже приложил руку ко рту, чтобы как-то успокоить себя, я просто смотрел на него. Я чувствовал себя таким влюбленным идиотом, господи.

– Что-о? – без надобности он потянул гласную, тон голоса все еще был тонким.

– Ничего, возьми тряпку и вытри этот чай, – он поставил свою тарелку рядом, встал.

– Ага, – все еще тихо посмеивался себе под нос.

Грация в его движениях и, я сказал это слово уже так много раз, особенная красота, которую он излучал. К счастью, жидкости на полу было совсем немного, чашка была почти пустой, он наклонился, прижимал кусок ткани к мокрой лужице, смотрел на пол. Затем резко махнул головой вниз, я уставился на его затылок, он смотрел на свои колени или куда-то в этом направлении. И засмеялся. Снова.

– У тебя какие-то проблемы, Луи?

– Просто, не обращай внимания, – говорил где-то сзади меня, послышался шум воды. – Это ты заставляешь меня смеяться, – я поднял голову, чтобы посмотреть на него, он шел к окну, тряс руками, потому что вытереть их было чем-то не входящим в его планы.

– Я? – он сел напротив. – Я смешной, по-твоему?

– Ага, – мальчик улыбнулся, широко, даже слишком. – Ты, Гарри, всегда называешь меня какими-то странными словами, а сам идеально подходишь под них. Хотя, я бы не назвал тебя каким-то таким словом.

– Почему? – он быстро набил рот.

– Ну, – частично прожевал, – я их просто-напросто не знаю, да и добрый и красивый для тебя то, что надо.

– То есть, я добрый и красивый?

– И забавный, да, – посмотрел в окно. – Знаешь, я сразу понял, что должен обратить твое внимание на себя.

– Зачем?

– Ну, моей маме ты бы все равно не достался, потому что она была уже с Бартом, а мне просто хотелось доказать, что я тот еще сердцеед, – я посмеялся, Луи повернулся ко мне.

– Сердцеед ты еще тот, точно, – голубые глазки кокетливо моргнули. – Разбиваешь сердца взрослых мужчин налево и направо, без перебоя.

– Да, я так делаю, – улыбнулся, зубы были желтоватыми из-за желтка яичницы. – Из-за тебя, ведь только твоим сердцем я дорожу, – сомкнул губы, длинная изогнутая линия его улыбки не исчезла. – Мистер Стайлс, вы должны быть польщены такой обходительностью, – голосок был манящим, приглушенным.