– Я дома, – я сидел в библиотеке, следя за стрелками на своих наручных часах. Открыл книгу. – Гарри! – 21:47, поздновато.
– Ты опоздал, – проговорил я темным стенам этой комнаты, Луи медленно шел по дому.
– Гарри, – я повернул к нему голову.
– Что? – он свою опустил, упирался о дверной косяк.
– Ничего, – встал ровно, собирался уходить.
– Ты опоздал, – я снова уставился в книгу.
– Автобус задержался.
– На двадцать семь минут? – он не смотрел на меня, все еще стоял там в своей теплой куртке.
– Ну, нас еще задержали немного на балете.
– Ясно.
– Мне что-то за это будет? – мы одновременно перевели взгляд друг на друга.
– Домашний арест, я думаю, на неделю, – ноль эмоций в этих синих глазах.
– Понятно.
– Ты даже не расстроен?
– На улице все равно холодно, а дома с друзьями делать нечего, – он снимал куртку. – Здесь я хотя бы могу спокойно посмотреть телевизор.
– Ясно, – ушел.
Конец февраля, я стоял у окна в гостиной субботним вечером. Луи ушел к друзьям, как делал до этого, в квартире было тихо, шумел город за окном. Но это не ослабляло чувство одиночества и пустоты внутри меня, ничего в квартире не выделяло наличие здесь кого-то постороннего или не совсем чужого, я снова был один. В конце концов, Луи мог разлюбить меня, променять на кого-то своего возраста, на кого-то такого же активного и желающего познать эту жизнь; на кого-то с такими же подростковыми интересами. Я все же оставался его дополнением, бонусом. Тем вечером я не волновался за него. Я вернулся в библиотеку и сел за стол, надеясь чем-то себя занять.
– Да? – телефонный звонок, на который я нехотя ответил, раздался как гром среди ясного неба.
– Мистер Стайлс?
– Да, это я, – что-то щелкнуло внутри.
– Добрый вечер, это офицер Свифт, – он говорил спокойно, мои руки задрожали. – Ваш подопечный – Луи – он у нас, в главном офисе, вы должны забрать его.
– Что случилось?
– Они, его друзья с ним, находясь в состоянии алкогольного опьянения, пытались ограбить магазин. Заявление на них не подали.
– Да, я уже выезжаю, – я повесил трубку.
Зажмурился от внутреннего урагана, протер лицо руками, с секунды три простоял у телефона в полном ступоре. Сердце словно горело, распавшись на отдельные части, я ехал очень быстро, нервно стучал по рулю. «Каждый оступается», – думал я про себя, пытался утешить. Я все-таки не состоялся как родитель, как воспитатель. Как хороший пример для подражания. Да и сейчас мне казалось, что я и как любовник не состоялся. Ветер подул сильнее, когда я вышел из машины, я поднял ворот своего пальто, поправил накинутый шарф. Рука в кармане, вторая придерживает шарф, прикрывает половину моего лица, я зашел в здание, свет был слишком ярким, желтым. Я посмотрел на скамью у стены, где сидели знакомые поникшие лица, очень усталые, Луи спал или просто отключился. Я подошел к столу.
– Мне надо что-то подписать, чтобы забрать Луи? – офицер передал мне бумагу.
– Да, вот это, – следом дал мне ручку, я быстро вывел свое имя на листе. – И еще, мистер Стайлс, – он быстро пролистал еще стопку бумаг, – у наших органов опеки есть некоторые вопросы к вам и вашему подопечному, просто кое-какие маленькие проблемы.
– Что-то не так с документами?
– Я точно не знаю, мне просто сказали, чтобы вы заполнили это, скоро вам позвонят или вызовут в суд, – я выдохнул через нос, мои губы вытянулись в прямую полосу. – Не волнуйтесь, за такую оплошность у вас не отнимут права на него.
– Спасибо, – я быстро писал свое имя на пустых строчках на документе.
Видела бы меня моя мать, о господи, это было непривычно и так неправильно. Я нес это тонкое, увядшее тельце на руках, я не заметил, что Луи ушел из дома в своей легкой кожаной куртке, его пальцы были синими и очень холодными, руки болтались, я держал его под лопатками и коленями, его нос был красным. Я шел к машине, пока в голове прокручивался момент, так, воспоминание из детства, когда я впервые ослушался свою мать: она попросила меня не бегать на улице, но я продолжил и споткнулся. Я разодрал свое колено, мне было года три, я очень громко плакал от боли, протирал слезы грязными, разодранными ладонями. А моя мать тогда сказала: «Я же предупреждала тебя», – и няня взяла меня на руки, чтобы успокоить, а у матери не было эмоций на лице, кроме какой-то ненависти ко мне, пренебрежения. И прямо сейчас я слышал, как она повторяла «я предупреждала тебя насчет Луи» много и много раз. Я уложил его на задние сидения.
Он проснулся/очнулся в машине, когда мы подъезжали к дому, сел ровно, следил за дорогой через боковое стекло, мял свои пальцы, но не смотрел на меня. Я даже не слышал его дыхания, лицо было очень бледным, только покусавший холод давал румянец щекам и носу. Мы ничего не сказали друг другу в лифте, когда поднимались на этаж, тишина не была удобной сейчас, только мешала. Луи спокойно повесил свою куртку на вешалку, разулся, прошел кухню. Он не смотрел на меня, налил себе воды в стакан, сделал несколько глотков. Мальчик выглядел подбитым, изнуренным, волосы растрепались, синяки под глазами увеличились. Я пытался согреть его своей любовью, которую дарил одним только взглядом. Кажется, я просто перелюбил его.
– Иди в ванную, я сейчас подойду, – и даже сейчас он не посмотрел на меня, поставил свой стакан на стол и прошел мимо, поправил отросшую челку взмахом головы.
Я любил его слишком сильно, и он не справился. Я смотрел на свое серое отражение в оконном стекле, чувствовал себя таким же прозрачным, каким бы там. Я положил пальцы правой руки на ямку под нижней губой, прочувствовал колкую щетину, попытался улыбнуться самому себе. В квартире послышался только шум стекающей в емкость воды, я снял свой свитер и бросил его на диван. По коже пробежались мурашки, я зашел в ванную комнату.
Бессильный, потрепанный, мятый. Так я мог описать своего мальчика сейчас, его голова была опущена, руки прикрывали тело, левая ладонь лежала на правом плече, изувеченная кожа показала изогнутый дугой позвоночник и острые плечи, синяки показались на руках. Я протер его плечи намыленной мочалкой, на шее не было кулона. Луи не смотрел на меня, я быстро протер его ноги, тонкие, длинные, совсем костлявые. Пальцы и ступни отдавали болезненной краснотой, кое-где синью. Хотелось изобразить это, хотелось передать его состояние. Этот вечер напомнил мне тот самый, когда Луи впервые при мне был у Бена, когда на следующий день я понял, что мы встретились не просто так. Прошло почти три года, его взгляд был опущен в воду, на руки, скорее всего. Я проходил пальцами по его волосам, шампунь пенился быстро, мальчик немного поднял голову, чтобы мне было комфортнее. Ни единого слова от него за столько времени, ни единого звука, мягкое сонное сопение, дерганье носом.
– Поговоришь со мной? – я сидел на унитазе вместе с полотенцем в руках, которым протирал их. Луи впервые поднял на меня свои глаза, между нами было около двух метров.
– Прости меня, – он снова посмотрел в воду, капли стекали по лицу вниз.
– За что?
– Я не хотел всего этого, – он протер глаза.
– Зачем ты тогда делал это? – он выдохнул, я думал, что он сейчас расплачется.
– Я не знаю, я думал, я чувствовал, будто ты больше меня не любишь и я, – язык заплетался, я подошел к нему, – я так боялся, что я тебе больше не нравлюсь, я не знаю. Ты давно не говорил мне, как сильно ты меня любишь.
– Я люблю тебя, Луи, я всегда любил тебя, – я присел у ванны. – Я просил тебя поговорить, но ты не хотел, надо было сказать мне сразу.
– Прости меня, – мокрые объятия, его худые руки крепко сжали мою шею. – Я ужасно вел себя и у тебя проблемы из-за меня, мне так жаль, – вода не была такой же горячей, как его слезы. – Мне жаль, Гарольд, прости меня, пожалуйста.
– Я прощаю тебя, и я люблю тебя, – мягкая и влажная кожа идеально оголяла его душу.
Той ночью мы не спали, мы даже не пытались, я думаю. Сидели по обе стороны кровати и разговаривали, иногда молчали долгими минутами, вслушивались в дыхание друг друга, чувствовали частоту сокращений сердца. Луи очень много рассказал мне, сначала он молчал минутами, когда я задавал вопросы, а потом говорил правду, беспощадно бьющую в самое сердце, которое пропускало удар или вовсе останавливалось. Фонари на улице давали рассеянный свет, подбирающийся к нам частичками, я видел лицо Луи.