– Я не знаю, – я подошел к дивану. – Барри лучше не верить, он чужой тебе человек.

– Когда к нам пришли те люди, которые должны были сделать Барта моим отцом, в Париже, – я сел рядом, Луи смотрел в мои глаза, – они сразу сказали ему, что заберут меня, потому что у него много проколов, по закону он не подходит на роль отца. Они спросили у него, есть ли родственники, которые могли бы забрать меня. Он сказал нет, – опустил взгляд на диван, ногтем пытался достать нитку. – А я сразу сказал, что у нас есть Гарри, – он улыбнулся, послышался легкий смешок. – Я сказал, что ты можешь забрать меня.

– Ты правильно сделал, – он посмотрел на меня, открыто, живо, искренне. – Я люблю тебя.

– Я тебя тоже, – Луи обнял меня первым, его теплая кожа с отметинами от вышитого рисунка прижалась к моей рубашке, я прочувствовал его. – Спасибо, – мягко выдохнул он в мою шею, я усадил мальчика удобнее.

Спустя пару секунд, которые казались для меня, для нас, вечностью, Луи быстро стал целовать мою шею, его руки залезли в мои волосы, он поднялся к уху, я все еще держал его. Мальчик прощупывал мою трехдневную щетину губами, добрался до моего рта, целовал мои губы поверхностно, незначительно притрагивался, как будто боялся испортить.

– Гарри-и, – между нашими лицами было около десяти сантиметров, – все хорошо?

– Луи, милый, просто не надо, – одна его рука отпустила мои волосы, прошла к ключицам. – Все хорошо.

– Ты не хочешь меня? – прозвучало грустно, слишком высоко, расстроенно.

– Луи, иногда такие вещи портят хорошие моменты…

– Портят? – переспросил он, я напрягся. – Как занятие любовью может испортить момент?

– Иногда, чтобы выразить свою любовь, необязательно раздеваться и ложиться в постель. Иногда необязательно даже целоваться, – он смотрел на меня нахмурившись мягко, не понимая. – Иногда не надо говорить слова любви. Надо просто быть рядом друг с другом.

– Ладно, – он снова обнял меня, потерся носиком о ворот рубашки. – Прости.

– Все хорошо.

Мы просидели так минут пять, наверное, десять, может час. Я не помню. Я помню его натянутую для меня улыбку и смех тем вечером, за игрой в скрэббл, чистый и свежий, излучающий добро. Он абсолютно точно проиграл мне, даже не знал некоторых слов, свои выкладывал с ошибками, но, о боже, так весело ему еще никогда не было. Луи постоянно смеялся, кидал в меня деревянные плитки, но не зло, со смехом, закидывал голову назад, потому что не мог сдержаться. Мы даже потеряли несколько букв, он потом ползал по всей гостиной, только чтобы найти их.

– Пендельтюр, – проговорил он, с особым французским произношением, закартавил звук [р]. – Да нет такого слова! Ты обманул меня! – мы уже готовились ко сну. – Оно слишком смешно звучит!

– Когда мы вернемся, я найду это слово в словаре, – я улыбался, не мог расслабить лицевые мышцы.

– Реверберация, – подтянул свои щечки вверх, линия рта искривилась, – это я так и не понял, что-то странное со звуком.

– С тобой нельзя играть в такую сложную игру, – он посмотрел на меня. – С тобой надо во что-то простое, с названиями фруктов или овощей.

– Бе-бе-бе, – высунул язык, покачал головой, я усмехнулся. – Спорим, что ты не знаешь самого длинного слова на французском?

– Хм, – мы не хотели ложиться в кровать, – самое длинное…

– Да, в нем двадцать пять букв, – гордо посмотрел на меня, даже немного надменно.

– Двадцать пять?

– Ага, – я удивился, думал, что он обманывает меня. – Так что, Гарри Стайлс, ты не знаешь?

– Произнеси его.

– Хорошо, – выдержал паузу, готовился. – Anticonstitutionnellement, – я посмотрел на него, личико сияло. – Антиконституционный, ты не знал?

– Не-а, – я издал истошный смешок, опустил голову. – Ты меня уделал, молодец, – я прочувствовал то, как он доволен собой.

– Будешь знать, как со мной связываться, – я поднял на него глаза.

– Теперь я боюсь спать с тобой, – его лицо поменялось.

– Нет, мы будем спать вместе, – Луи подошел к кровати, встал рядом со мной. – Хочешь ты этого или нет, – лег. – Свет выключишь, – отвернулся к стене, накинул на себя одеяло. – Спокойной ночи, – я улыбнулся.

– Спокойной, – сказал тихо, почти шепотом, вздохнул, выдыхая с расслабленным смешком.

========== douze. ==========

Мы прилетели обратно через неделю, в Вашингтоне не оставались, Луи очень сильно хотел домой. Бартоломью под боком и его ежедневные крики нас с мальчиком раздражали, а беременная и измученная Анжела, которая заходила к нам раза два, отказывалась от помощи и просила не вызывать полицию. Ее дедушка умер прошлой осенью, ему становилось хуже с каждым днем. Было жаль ее, ее будущего ребенка.

Но, буквально через пару дней, мы забыли об этом. Луи забыл первым. Я помню тот жаркий день четвертого июля, день независимости Америки, когда везде люди стоят с барбекю, пьют колу из пластиковых стаканов, смешанную с виски и льдом. В этот день утром я уехал, оставил Луи дома, договорился о встрече. О встрече с Маргарет, моей коллегой, она тоже была художницей, моложе меня на три-четыре года, работала на заказ. Часто рисовала портреты, имела своеобразный стиль, отличающийся от обычной живописи, но все же, ее картины были похожи на выполненные с фотографической точностью. Она была хорошим человеком.

– Проходи, я сейчас позову Луи, – она и раньше бывала меня в гостях, самостоятельно прошла в студию, в гостиной не было мальчика. – Луи? – я открыл дверь в спальню.

И, о боже, просто, господи. Буквально, честно, он лежал на кровати, обмотанный огромным флагом штатов из шармуса, абсолютно голый под ним. АБСОЛЮТНО ГОЛЫЙ. Я выдохнул, он посмотрел на меня, перекатился на живот. Мои глаза наконец-то лезли на лоб.

– Что-то не так? – его взгляд совершенно меня не успокаивал.

– Одевайся быстро, к нам пришел человек! – вся эта ситуация заставила меня раскраснеться.

– Что?!

– Тише, она в студии, должна тебя увидеть, – я поправил закатанные рукава рубашки, прокашлялся. Мальчик копошился.

– Гарри? – я спешно вышел из спальни.

– Секунду, Маргарет!

Было неловко. Хотя, я даже еле заметно улыбнулся, понимая, что это красит мои скучные будни. Хорошо, что дверь в спальню была закрыта, Маргарет не увидела Луи, хотя странно на меня смотрела. Я решил показать ей одну картину, хотел узнать, что она думает. Тем более, мы давно не виделись. Она была хорошим человеком, слегка невоспитана, возможно, иногда ругалась, выпивала, но это не делало ее плохим человеком. Жила свободно. Она рассматривала мою картину, подходила близко, отдалялась.

– Ну, как всегда, очень хорошо, – отошла ко мне, повернулась. – Это твоя модель?

– Да, – мальчик задерживался. – Луи!

– Иду-у!

– У него необычное лицо, глаза вроде бы маленькие, но и такие огромные, – она жестикулировала руками. – Ты, как всегда, смог все передать. У него, – я стоял у двери, уперся о стену, мальчик зашел.

– Здравствуйте.

– …идеальные линии тела, лучше, чем у моделей, – она повернулась к нему. – Здравствуй, – улыбнулась. – Я Маргарет, можно просто Марго.

– Луи, приятно познакомиться, – он улыбнулся в ответ.

– Ты чертов везунчик, Гарри! – девушка потрепала его за щечки, я усмехнулся.

– Да ладно, он же не выглядит как приз за достижение.

– Именно! – Луи ничего не понимал. – Миловиднее парней, с которыми я спала.

– Господи, хватит, он еще ребенок, – мальчик улыбнулся, Маргарет смотрела на него.

– Одолжишь его на один день?

– Не-а, – она посмотрела на меня прищурившись.

– Ты такой собственник, – я выпрямился. – Ну ладно, пусть это будет твоим маленьким секретом.

– Не такой уж он и секрет, – я положил руки на плечи Луи.

– Хотите со мной на барбекю, к моим друзьям?

Я никогда не отмечал четвертое июля красным маркером на календаре, но, видимо, как подметил Луи, я никакие праздники не отмечаю, не отмечал раньше. Я никогда не имел необходимости отмечать что-то, но мальчик согласился быстрее, чем я успел дать отказ, поэтому мы собрались. В общем-то, вся эта затея не была очень плохой, на озере Медоу, в парке Флушинг Медоус. Сегодня там было слишком много людей, но друзья Маргарет заняли место чуть ли не ночью, когда мы приехали, многие из них уже были в бессознательном состоянии. Обычное четвертое июля у обычных людей. Луи сразу прыгнул в воду, я стоял на берегу, некоторые подходили знакомиться. И каждый раз, когда я представлялся, они сразу менялись, извинялись и говорили, что в обычной жизни они не такие. Что это всего лишь праздник и один раз в жизни можно напиться. Но я не осуждал их, мне должно быть все равно на чужие жизни.