– Розалина Фадеева, – Луи сказал мне, что она была выдающейся балериной в прошлом, я не знал этого. – Миссис Фадеева, – в этот раз я окликал ее, а она как будто имела плохой слух. Стояла у сцены.

– Ох, мистер Стайлс, давно вас не видела, – я не посещал предыдущие репетиции, меня об этом попросил Луи. Все только что закончилось.

– Я пришел поговорить о Луи.

– Да, он отлично справляется, знаете, большой молодец, – она перебила меня, что было не очень уместно с ее стороны.

– Да, я знаю, спасибо, – я сохранял дистанцию и смотрел в ее глаза. – На самом деле, я хотел бы поговорить о нагрузке и моральном давлении на него, – ее впавшие глаза резко поднялись. Лицо изменилось на возмущенное.

– О нагрузке? – отсмеялась, как будто я шутил. – Что вы, нет никакой нагрузки и уж тем более морального давления, – подавленный смешок вырвался из ее рта, я посмотрел на нее угрюмо.

– Это, возможно, вам так кажется, но еще одного нервного срыва Луи ни я, ни вы не переживем, – глаза снова впали, она вся вдруг посерела. – Он, как сказать, Луи еще совсем юный и я не хочу, чтобы мечта о большом балете его разрушилась, да еще и из-за меня, – она не понимала. – Возможно, мальчику нужен какой-то перерыв? Луи очень любит свое творчество, ему по-настоящему это нравится, но я не хочу, чтобы его мечта ассоциировалась у него с усталостью или отсутствием личной жизни, обычного подросткового веселья.

– На что вы намекаете? – испуганно смотрела на меня.

– У Луи не такая уж и большая роль, думаю, без третьестепенной бабочки вы один денек обойдетесь, – я улыбнулся, Розалина все еще тупо смотрела на меня. – В понедельник у него будет хорошая жизнь, – ей не нравилось то, что я улыбался. – Спасибо, что выслушали и поняли меня.

Я развернулся и ушел, покинул театр с мальчиком слишком быстро, я пообещал, что эти выходные он проведет хорошо. Очень хорошо. Я не мог так просто оставить это, я думал, что у меня есть долг перед ним, я знал, что близкого человека я не брошу. Луи согласился полежать для недоделанной недавней работы, и в тот вечер я ее закончил. Его не отпускало чувство неправильности его мечты.

– Гарри, а что значит «родственная душа»? – мы ужинали при свечах и недобирающимся до нас свете лампочки из прихожей, сидели на полу.

– Ну, так обычно называют человека, который полностью подходит к другому, – он заинтересованно смотрел на меня. – Когда в отношениях гармония и полное взаимопонимание.

– Как у нас с тобой? – задорно спросил он, я улыбнулся.

– Ага, – мы сидели у французского окна в наших пижамах, смотрели на Нью-Йорк. – Как у нас с тобой.

– Значит, ты моя родственная душа? – ужин перестал быть ему интересен.

– Да, – я со всей своей любовью посмотрел на него.

В битве за первенство наши тела столкнулись у дивана, я молился, чтобы мы не задели эти тарелки, свечи потухли, света из прихожей было достаточно. Я целовал Луи, его ноги сцепились на моей пояснице, пальцы щекотали затылок. Одна моя рука скользнула под его футболку, притронулась к горячему телу.

– М, – тихо промолвил он, оторвался от меня. – Слишком остро, – прикрыл мой рот рукой и выпрямил ее. Я вытянулся.

– Луи, – пробормотал невнятно, мальчик смеялся.

– Нельзя есть столько острого кетчупа, Гарольд, – теперь улыбнулся я, он еще раз похихикал. – Ты как маленький.

– Это взрослая жизнь, Луи, – он все еще держал свои пальцы растопыренными, смеялся.

– Нет, я не буду тебя целовать, – он не мог перестать смеяться настолько чудесно и прекрасно, я улыбнулся и мягко на него смотрел. – Что-о?

– Ничего, милый, ничего, – снова пробормотал, руки стали немного болеть. – Сейчас пойдем спать.

– Нет! – он убрал руку, но не дал мне поцеловать его, отвернулся. – Сначала ты почистишь зубы!

– Маленький центурион, – я поцеловал его шею, начал вставать, Луи расцепил ноги.

– Центурион? – переспросил он меня, остался сидеть у дивана. – Я не знаю что это, но я центурион.

– Какая-то четырнадцатилетка не будет мной командовать, – я завернул на коридор, дверь ванной, которую я нагло проигнорировал, была видна Луи.

– Хей! – он дернулся за мной.

– Свет выключи! – прокричал я.

Было весело. У нас был медленный секс, был жаркий и особо чувственный. А сегодня был веселый и быстрый, неуклюжий, я мог бы сказать. Луи постоянно смеялся, мы чувствовали себя очень расслабленно и даже немного неловко. Мы тонули в весело раздающемся хохоте, а скоро погружались в патетическую страсть, до судорог в ногах. Я осторожно придерживал его тельце, когда процесс стал набирать обороты, Луи напрягся, снова лежал подо мной, я чувствовал его мелкую дрожь. Я быстро входил в него, он открыто стонал, изрекал ласковые звуки к моему уху, маленькое сердце часто забилось, намеревалось выпрыгнуть из груди, чтобы воссоединиться с моим. Капли пота побежали вниз ровно посредине грудной клетки, по подтянутому животику, где я перехватил их на себя, прижавшись к мальчику сильно, пошло и глубоко пронзая болью через эйфорию и его первый настоящий оргазм. Луи впервые по-настоящему кончил, его глаза были зажмурены от переполняющего чувства окончательности и зрелости. Я поцеловал его губы, поверхностно, не хотел мешать ему, наша постель была очень грязной.

– Гарри, – он сидел в ванне, я потерял счет времени.

– М? – загружал белье в корзину, мы все еще были без одежды.

– Я люблю тебя, – мальчик не смотрел на меня, следил за своими синими и подбитыми пальцами в воде.

– Я тоже люблю тебя.

– По-взрослому.

– По-взрослому.

Он назвал те выходные лучшими в его жизни, действительно лучшими. Субботу он провел в компании своих двух друзей: Джессики и Леонардо – вместе с огромной коробкой различных сладостей, за телевизором, электрофоном, танцами и играми в прятки в подъезде нашего дома. Все это время я сидел в студии, дополнял картины, о которых уже все решил, подписывал их аккуратно и с деликатной точностью. Эти дети были хорошими людьми, Джессика совсем немного разбиралась в искусстве, и мой, взявшийся из воздуха гнев, когда они вошли, вдруг испарился. А Леонардо разбирался в музыке и моде, они поговорили со мной немного, было интересно послушать то, как они видят мир. И все свелось к динозаврам, напавшим на Канаду или Африку, я уже точно не помню, я смеялся с их детских убеждений, день пролетел незаметно. А в воскресенье мы отправились в большой парк аттракционов в центре города, только вдвоем, я запомнил мелькающие улыбки на его лице и не сходящий смех, оставшийся в моем сознании надолго.

Я любил его.

========== onze. ==========

Мальчик словно ускользал сквозь пальцы, мы с Еленой и Джеммой заняли места в переполненном зрительском зале. Его дебют в большом балете состоялся в конце февраля, и я не жалел о его усилиях или избитом домашнем обучении. Сцена была пустой, а зрители оживились, я заметил парочку журналистов по периметру. На постере к показу были написаны имена всех артистов, в том числе и Луи, не самое последнее, это быстро навело много шума. Нью-Йорк Таймс внесли свою лепту, настрогали сразу пять почти одинаковых статей.

– Мы скучаем по нему, – сказала Елена, Джемма повернулась к ней, я не слушал. – Его давно не было у нас.

– Последние две недели репетиции были пять дней в неделю, – я не отрывался от сцены, хоть там и никого не было. – Он истощен.

– Большой балет – это трудная работа, – карнавал начался.

Я не смотрел на всех этих ненужных людей, не следил за актерами и сутью сюжета, я глазами выискивал своего мальчика, которого буквально притащил сюда на руках. Вчера вечером его пальцы на ногах буквально взрывались болью, он плакал и не мог ничего с собой поделать. Но он хотел выступить, хотел показать себя, все эти старания не были сделаны для того, чтобы попасть в больницу, даже если все десять пальцев были сломаны. Луи не привык жаловаться, если дело касается его мечт или чего-то серьезного, как его мечты. Он пролетает, как бабочка, для него освобождают сцену только что танцевавшие свой карнавал. Луи грациозно несется к краю, каждый прыжок отдавался болью в моей груди, я понял, что минутный выход не заслуживал стольких страданий. Положительный третьестепенный персонаж выглядел грустно, его выдавленная сквозь боль улыбка меня разбила, его звездная минута закончилась быстро, он залетел за кулисы, я встал.