– В данный момент я больше люблю сон, – он легонько шлепнул меня по спине.

– Тогда я пойду сам, – специально с силой уперся об меня, когда вставал. – Люби свой сон дальше.

– Ладно, – я сказал громко, сел, – я уже иду!

Свет давали только факелы, подожженные по периметру всего комплекса. Я сидел на прохладном песке в пижамных штанах и накинутой рубашке, был сонный. Луи исчезал и появлялся на горизонте, я закатал свои штаны, зашел в воду, она была прохладной. Я позвал Луи к себе, надо было возвращаться, он меня не слушал. Вскоре подошел, стоял где-то по пояс в воде, улыбался.

– Давай же, Гарольд, я тебя не за этим вытащил, – брызгал на меня воду, штаны стали немного мокрыми.

– Вода холодная, тебе пора выходить, простудишься, – я стоял неподвижно, не улыбался ему, пытался быть строгим.

– Иногда ты такой занудный, – еще раз капли соленой воды попали на меня. – Ты один раз проплывешь со мной и я отстану.

– Луи, пойдем, – я протянул ему руку, мальчик посмотрел на меня. – Ты серьезно простудишься.

– Давай же, Гарри, ты же не трус, – улыбался хитро, вода шумела. – Один разочек, для меня.

Он посмотрел на меня, цвет его глаз был куда насыщеннее, чем цвет океана. Я согласился только на минуту в воде, она действительно была прохладной, мы привыкли к теплому океану. Я снял свою одежду, Луи ждал меня на том же месте, взял за руку, когда мы зашли. Минутой я конечно же не обошелся. В воде мы провели около получаса, мальчик не выпускал меня, я не хотел бросать его. Мы просто плавали и баловались, я никогда не чувствовал себя живее, тогда я понял, что не живу от картины к картине, от Нью-Йорка до Марселя. Рядом с ним я проживаю каждую секунду. Буквально каждую. Мы просто нежились в воде, играли в догонялки, падали в воду от сдерживающего ноги песчано-глиняного дна. Мы много смеялись, не боялись быть такими, я забыл о том, сколько мне. Я забыл о нашей разнице в возрасте и статусе. Я просто знал, что люблю его, что он любит меня. И еще я знал, что это все, что мне нужно.

========== dix. ==========

Конец октября. Я проводил Луи на сцену, последний раз поцеловав его в лоб, сам спустился в зрительский зал, который действительно был набит, пустыми оставались первые ряды. Я присел на крайнее кресло, Луи начал двигаться. Это была его идея – провести фестиваль для учеников, для младших учеников, потому что годы занятий обходятся им всего лишь одной постановкой, на которую мало кто идет; обычно такие выступления неинтересны. И детей, по сути, не замечают до самого их взросления. И тогда Луи поговорил со мной, а потом с Еленой и директором театра, на что тот сказал, что это идея удивительна, нова, она определенно нужна театру. Прыжок, Луи показывает гримасу боли, так надо, так было задумано. Его движения завораживают, все затаили дыхание. Через два месяца ему будет четырнадцать, Джемма уже попросила нас не навещать отца, с ним что-то происходит и ему необходимо одиночество. Даже Аманда старается не показываться ему на глаза, часто засиживается у подруг. Я просто надеялся, что отец не выжидает свою смерть. Я очень надеялся.

– Бесподобно! Прекрасно! Восхитительно! – проговорил диктор с аккуратной четкостью и идеально вписывающимся восторгом. – И все это Луи Томлинсон, дамы и господа!

Мальчик тяжело дышал, люди громко аплодировали, как и я, он смотрел на меня, мимолетно улыбнулся. Я поднялся обратно за кулисы, он сразу полез за объятиями.

– Я люблю тебя, – для нас ничего не существовало.

– Я тоже люблю тебя.

Мы не стали задерживаться там, быстро вернулись домой, витрины и информационные столбы все еще украшали громкие постеры с приглашениями на детское шоу. Мальчик улыбался. Эта неподдельная радость в его ярких глазах ослепила меня, как его ослепили фанаты. У моего мальчика уже были фанаты. Елена гордо зашла в гримерную после его выступления вместе с большой пестрой коробкой с таким же огромным бантом на ней и открыткой «Луи Томлинсону от всего сердца». В коробке был краткий руководитель, как быстро стать диабетиком без особых усилий. Этих сладостей должно было хватить ему на лет сто. Но Луи немного устал, свалился даже не на диван, а рядом с окном, и посмотрел на Нью-Йорк снизу-вверх.

– Я никогда не думал, что окажусь здесь рядом с таким человеком как ты и что все мои мечты исполнятся в тринадцать лет, – я поставил коробку на стол, взглянул на мальчика с улыбкой.

– Так у тебя больше нет к чему стремиться? – я шаг за шагом приближался к нему.

– Возможно, пока что нет, – он поднял на меня голову. – Только, может быть, большой балет.

– Перед большим балетом всем нужен отдых, – он вытянулся ко мне, я взял его на руки.

– Ладно, – мы последний раз взглянули на серое небо уходящего дня.

Каждый день в нем расцветало что-то, и я думал, за что мне выпала такая удача – следить за его взрослением. За настоящим человеческим взрослением, чем-то настолько обыденным и нормальным, но в корне для меня восхитительным и обаятельным. Еще этим летом худощавое тельце скоро стало крепчать, мышцы на плечах прорисовывались приятными глазу дугами, бедра приобрели некую сдобность и лукавую роскошность. Все следы от царапин на его теле исчезали, и оно с определенной точностью становилось идеальнее.

– Я вырос! – он отходил от стены в прихожей, где я для него прорисовал измерения. – Ровно пять футов!

– Где-то еще половины дюйма до фута не хватает, – красным маркером я отметил чуть ниже пяти футов. Луи грозно глянул на красную черточку, а затем на меня. – Нам нужны точные измерения, – я наклонился к нему.

– А у тебя какой рост? – я выпрямился.

– Не знаю, около шести футов, – он смотрел на меня.

– Ну ничего, скоро я буду выше тебя.

– Конечно, Луи.

Исполнение последней мечты Луи не заставило долго себя ждать. Он никогда не проверяет почтовый ящик, я привык забирать почту по возвращению домой и половину разбирать в лифте. Обычно там валялись письма признания в любви, какие-то приглашения на интервью, как всегда счета, но одно письмо в этот раз выделилось. Дверь лифта открылась, но я затормозил немного, остался внутри на пару лишних секунд. «Луи Уильяму Томлинсону», – я просмотрел конверт, обратного адреса не было. Конверт выглядел хорошо, не хватало только красочного сургуча. Я зашел в квартиру.

– Луи, у меня подарок! – он как всегда сидел за столом перед телевизором на кухне, быстро среагировал на меня.

– Что? – вышел, сопел носом.

– Письмо, – я передал ему конверт, снял с себя пальто.

Он быстро открыл его, очень аккуратно, глаза побежали по выведенным рукой буквам. Там не было написано много, совсем мало, я бы даже сказал, но этого хватило для него, для меня, для нас.

– Меня пригласили в большой балет, Гарольд! Меня пригласили танцевать для Бродвея! – его руки дернулись к моей шее, я подхватил его. Лицо засияло обольстительным желтоватым светом, он улыбнулся во все свои двадцать девять зубов. Я улыбнулся вместе с ним. – Меня берут в большой балет! Для серьезных взрослых программ!

– Молодец, солнце, – я прижал его к себе, положив левую руку на спину, энтузиазм пробирался через все щелочки.

– Меня берут в большой балет, поверить не могу!

Он поцеловал меня. От нахлынувших эмоций и детского самозабвения, я полагаю. Он поцеловал меня быстро и резко, я не успел прочувствовать вкус яблока, что остался у него во рту, но он дал мне вторую попытку. Луи снова поцеловал меня, все так же резко и необъяснимо, а затем еще раз и еще раз, зажимая пальчиками острый угол челюсти у уха и затылок всего лишь тремя пальцами левой руки, в которой все еще лежало письмо. Последний поцелуй затянул я, мальчик выгнулся, его гладкие зубы были очерчены моим языком, губы расслабились. Он посмотрел мне в глаза, а затем намертво вцепился в мою шею. Я оставил его на своих руках тогда на весь вечер, потому что это было волшебно и по-особенному красиво. Его мечта исполнилась, а я запомнил лицо, полное истинной радости на всю жизнь.