– Я люблю тебя, – напряжение никуда не девалось.
– Я тоже люблю тебя, – поэтому мы снова поцеловались.
Первый день в школе Луи волновал меня больше, чем его. Он не боялся. А у меня подкашивались коленки, ведь я оставлял его одного на полдня. Ну, как одного. Я оставлял его без себя на пол дня. В не совсем знакомой ему стране люди могли относиться к нему не так, как ожидалось, или его уже могли как-либо дразнить из-за частого бессмысленного появления в популярном ежедневнике. Я поправлял галстук Луи, провел руками по брюкам. Он уже был без настроения.
– Гарольд, все будет в порядке, – никогда бы не подумал, что кто-то будет успокаивать меня.
– Я надеюсь, – я не мог отпустить его, мы стояли на парковке у школы.
– Я тебе обещаю, – я сидел на корточках, не знал, как правильно отпустить его.
– Ладно, – я встал, прижал его к себе в объятиях, – веди себя хорошо.
– Угу, – поправил портфель на плечах. – Я пойду.
– Я заберу тебя.
– Хорошо, – он махал мне вслед.
Я помахал ему. Ладно, признаюсь, это не совсем обычная школа. Немного строже, немного лучше. Не мог я так просто спихнуть Луи на произвол судьбы в самую обычную школу. Во Франции нет таких школ, там все либо гимназия, либо лицей, я боялся, что свобода действий его изменит, расслабит. Луи действительно прекрасно учился, но его баллы не волновали меня – я не моя мать. Оставив Луи здесь, я сел обратно в машину, в зеркале заднего вида приметив пацаненка с камерой, который тут же отвернулся и пошел своей дорогой. Чертовы журналисты. Я приехал в университет, заметив своих учеников в холле, они приветливо здоровались со мной. День обещал быть хорошим.
«Луи Стайлс пошел в школу»
Дальше заголовка я даже и читать не захотел, Дастин притащил это после второй пары, одна из моих учениц посмотрела на меня странно, спрятала такой же выпуск в свою сумку, я выдохнул громко, раздраженно, окинул взором фотографии. Не понимаю, чего добиваются Нью-Йорк Таймс, откуда вдруг такой интерес? В конце как всегда имя Тейлора Мура.
– А у вас будет еще выставка? – парень в аудитории поднял руку, я никак не мог начать пару.
– Я думаю, у меня есть несколько новых картин, что я хотел бы показать, – я делился с ними всем, о чем они спрашивали. – Но в то же время, я не хочу показывать их, я не хочу осквернять их важность. Они действительно важны для меня.
– А ваш сын? Он проявляет интерес к искусству?
– Конечно, каждый человек проявляет интерес к искусству, – я крутил ручку пальцами. – Искусство – это все, что нас окружает, – они повторили за мной хором. – Молодцы.
После третьей пары я забрал Луи из школы, он был расслаблен, отчужден, я не мог вытянуть его на разговор. Я не хотел оставлять его в аудитории, первокурсники могли завалить его и меня личными вопросами, с ним согласился посидеть Дастин. Он был рад больше, чем Луи, я потрепал мальчика по голове. Он был совсем без настроения, как и я.
Вечером того дня Луи как-то странно себя вел, ничего не поел за ужином, со мной не разговаривал. Родригес сказал мне, когда привел его обратно, что мальчика доставали в школе, но сам он ничего мне не сказал. Сентябрь точно так же пролетел, Нью-Йорк Таймс ничего более не писали, даже не публиковали фотографии, я расслабился. Луи ходил на балет, его все нахваливали, он редко бывал таким замкнутым, я могу сказать, обычно был громким и веселым, активным. Его старания меня радовали, я гордился каждым его достижением, рисовал. Много рисовал, его, пейзажи, что мы видели, когда уезжали на выходных, его. Луи наслаждался каждой минутой, проведенной со мной, проведенной здесь. Вскоре он стал добираться до школы сам, возвращался домой тоже сам, проводил день один, иногда со мной, чаще всего был окружен игрушками, что моя мама подарила ему. Он был обычным ребенком, без повышенного к нему внимания, любил сладости, мультфильмы, проводил время в парке. Только со мной, в школе он общался со сверстниками, но за порог школы это не выходило. На занятиях по балету его тоже никто не трогал. Кто-то из-за его статуса, кто-то просто завидовал, ведь Луи действительно был хорош, Елена сказала, что такому не научиться, надо иметь особенный врожденный талант. Когда я смотрел на него, что-то внутри щелкало, каждый раз, я ощущал, как сильно хочу его защитить, как сильно хочу любить и заботиться.
На его осенних каникулах мы посетили одно светское мероприятие, где я впервые показал его миру. Там было много людей, много журналистов, они не могли отстать от нас, но я и Луи ничего им не говорили, хотя они встревали в личные разговоры. Мальчик был в очень хорошем настроении, его манеры смешили всех вокруг, он был неуклюжим, врезался в официантов. Один раз Луи назвал меня «Гарри», тогда я заметил ползущие на лоб глаза одного журналиста, который услышал это, который записал это, сфотографировал. Нам с Луи пришлось выйти в туалет, чтобы поговорить.
– Мне называть тебя папой? – все кабинки были пусты, но я закрыл дверь, просто на случай.
– Да, пока они здесь, тебе лучше не называть меня по имени, они кучу всего напридумывают, а потом выпустят это в свет, – мы стояли близко друг к другу. – Лучше действовать так, как они хотят.
– Ладно, – он улыбнулся, – папочка, – бровь дернулась вверх.
– Только не папочкай, – он приблизился.
– Как скажешь, папочка, – опустил руки на мои бедра.
– Луи, нам надо идти, – провел пальцами вниз-вверх. Я улыбнулся, было щекотно.
– Тс-с-с-с, – положил руку на промежность, – папочке будет хорошо.
– Луи, нет, – потянул меня на себя галстуком.
– Я не принимаю отказ, – поцеловал мой подбородок, сжимая пальчики на брючной ткани, стало жарковато. – Тебе лучше не расстраивать меня, – еще раз прошелся влажными, горячими губами по подбородку, поцеловал в губы.
Он мял мои яйца, я ничего не мог с собой поделать, просто поддался. Я не понимал его, не принимал реальность. Такую реальность. Он еще несколько раз поцеловал меня, я уже был возбужден, кто-то дернул ручку. Луи затолкал меня в кабинку, закрыл дверь, в туалет зашли, я услышал, как официант извинялся перед кем-то, звеня ключами. Мальчик опустился на колени, я немо простонал, уперся в стену, держался за бочок унитаза. Боже, он со страстью и без терпения расстегнул мои брюки, горячее дыхание разряжало воздух, я был не в силах взглянуть ему в глаза. Он спустил брюки вместе с бельем, горящими пальцами провел по горящей плоти. Затем он прошелся по члену языком, остро, дерзко, я опустил голову, заметил его ухмылку, снова закрыл глаза. У него во рту было жарко, тесно, я ослабил галстук, под пиджаком в рубашку впитывался пот. Мальчик исследовал своими бархатными губками каждый миллиметр, я прикусил язык, старался совсем не издавать никаких звуков. Луи взял член полностью, провел кольцом по всей длине, достал, ладошка нахально щемила яички. Мне пришлось сильно напрячься, чтобы не застонать в голос, он опять ухмыльнулся. Он снова взял член, немного подержал его во рту, языком нашел расселину, проехался по ней. Перед глазами темнело, я думал, что потеряю сознание, Луи еще раз вобрал мой член полностью, медленно выпускал его, снова проглатывал всего меня. Он беззастенчиво доводил меня до оргазма, ноги схватила своеобразная судорога, я закусил губу, в туалет кто-то зашел. Луи ускорился, наконец-то убрал руку, мне стало легче.
– Кончи в меня, папочка, – мы были одни.
– Нет, нет, иди, я сам, – я был на грани, но мне не хотелось этого.
– Точно помощь не нужна? – он ухмыльнулся, встал с колен, находился в миллиметре от эрегированного члена.
– Точно, – я учащенно дышал, сердце качало кипящую кровь очень быстро.
Луи вышел, сполоснул свой рот, ушел в зал. Я думал, что упадка не дождусь, быстро закончил все сам, вытерев бедра и половой орган туалетной бумагой. Хотелось верещать. Откровенно хотелось верещать. Я не помню, чтобы женщины делали такое со мной. Это вообще точно был Луи? Я не уверен. Я не уверен, с кем живу. Я вышел из кабинки абсолютно красным, мужчина странно на меня глянул, я приводил себя в порядок. Холодная вода не смогла привести меня в чувства. Весь оставшийся вечер Луи провел не со мной, разговаривал с людьми, куда более старшими, чем он, в раз пять точно, я смотрел на него издалека, пил слабое шампанское. Луи тоже смотрел на меня, неоднозначно облизывая губу или даже палец. Я улыбался каждый раз, когда он так делал. Он ни разу не назвал мое имя в тот вечер, даже когда мы приехали домой, говорил «папочка» в каждом предложении.
