– Мне стало скучно, – ухмылка украсила его личико. – Ты такой красивый в этом полотенце, – я отвернулся с улыбкой, слышал шаги Луи.

– Ложись в постель, – он продолжил подходить ко мне. – Иди, Луи, я сейчас вернусь.

Он подошел впритык, дотронулся до моей руки, смотрел мне прямо в глаза. Мое тело было влажным, он сжал мою руку над локтем. Момент был медленный, разбитый на все нужные и мелкие кадры, в свете центральной люстры его глаза сверкали. Они были такого яркого синего, цвет не был глубоким и темным, но они и не были голубыми с отливами серого.

– Луи, – я закрыл глаза, – ложись, я сейчас вернусь.

– Ты такой красивый, – он убрал свою ладонь, опустил руки.

Он лег, я оделся в ванной, выключил свет, лег рядом с ним. Луи положил голову и руку на мою грудь, дышал тихо, его сердце часто билось. Я быстро уснул, он спал спокойно, обычно Луи очень много двигается во сне, но той ночью все было нормально. На самом деле, я действительно планировал уехать утром, но я передумал. Возможно потому, что моя мать попросила меня задержаться, или я хотел дать отцу возможность поиграть с ребенком, или я хотел оставить в этом доме частичку светлой энергии Луи. В этом доме обычно тоска и грусть, злоба, иногда, но с приездом Луи все расцвели. Дети Джеммы вели себя как маленькие взрослые, я помню, как пятилетний Ноа поправил меня, когда я говорил с Джеммой насчет своей жизни, как он, еще не до конца научившись говорить, критиковал мои картины. Как семилетняя Аманда избегала меня, потому что я был чужим мужчиной, она не оставалась в одной комнате со мной, не снимала свитер, потому что ей нельзя было показывать свое тело, а через рубашку я мог, упаси боже, увидеть кусочек ее оголенной кожи. Луи не был таким, какими были они все, его вырастили правильно, так, как я хотел бы.

– Гарольд, – утром меня разбудило упершееся локтями в мои ребра тело, – просыпайся. Гарольд, – он наконец-то перестал давить на меня, подтянулся к уху, – просыпайся, – прошептал.

– Луи, слезь, пожалуйста, – я открывал глаза.

– Если я слезу, то буду прыгать на кровати, возможно, задену тебя, – я посмотрел в его глаза. – Лучше уж я буду лежать.

– Мы должны были уехать сегодня.

– Сегодня? – он свел брови на переносице.

– Да, но мы не поедем.

– Конечно, мы не поедем, – снова уперся локтями в мои ребра, – мне нравится это место. И дядя Робин.

– Хорошо, только убери руки, – он улыбнулся.

– Не-а, – надавил сильнее, – тебе же не больно? – я подхватил его за талию, положил на кровать, сам лежал сбоку.

– Боишься щекотки? – моя рука переместилась на его ребра.

– Нет, – я улыбнулся.

– Правда? – привстал, повис над ним. – А проверить? – он тоже улыбнулся.

– Не-ет, – протянул, я легко провел пальцами по ребрам. Луи выгнулся.

– Ты врешь мне? – я снова пощекотал его.

– Хватит! – я прижал его ноги к кровати коленом. – Ладно! Я боюсь щекотки, только перестань! – я перестал, Луи задорно смеялся.

Он смотрел мне в глаза, напряжение заполнило эту огромную комнату до самого потолка. Мои руки обхватили его изящное тельце, я убрал колено с его ног, наклонился. Между нами пробежало то самое чувство, что-то похожее на любовь, только немного сильнее. Он смотрел в мои глаза так же, как и смотрел в тот день, когда мы впервые приблизились друг к другу настолько, что наши губы столкнулись. Я не хотел портить момент первым, ждал какого-то знака от Луи.

– Так что, не поцелуешь меня? – я улыбнулся.

Мы рьяно соприкоснулись, его ротик приоткрылся, губы были мягкими и сладкими, он провел рукой по моим волосам, положил ее на шею. Через пару секунд ему пришлось вдохнуть, он посмотрел на меня. Я расцеловал его лицо, встал с постели, уходил в ванную, скоро будет завтрак.

– Гарри, – я обернулся.

– Что?

– Je t’aime, (Я люблю тебя.) – я улыбнулся.

– Je t’aime aussi. (Я тоже люблю тебя.)

День проходил мирно. Мама перестала перевоспитывать Луи, только кидала в его сторону несколько не очень красивых выражений, но мальчику было все равно. После обеда на улице стало откровенно жарить солнце, мама никого не выпускала на верную смерть, и я, вежливее, попросил Луи сидеть в доме, почитать журнал или поиграть с чем-нибудь. Я был в студии, занимался своей книгой по живописи, отец дал мне несколько советов. Я любил писать от руки, поэтому вел толстый блокнот, в котором, как в чистовике, уже писал книгу в таком виде, в котором я бы хотел, чтобы ее выпустили. По коридору, за дверью, пронеслось эхо.

– Несносный мальчишка! – я выдохнул, шел к дверям. – Мы с ним по-доброму, а он все равно пакостит! – Луи мог высказать кучу всего, но он молчал. – Сейчас будешь читать огромную скучную книгу! – за мамой, судя по шагам, шли слуги. – Гарри! – она открыла дверь первая.

– Что еще сделал Луи? – она отшвырнула мальчика ко мне.

– Он был на третьем этаже, игрался с моими коллекционными статуэтками! – он стоял около меня, прижавшись.

– И? К чему все эти крики? – мы сохраняли дистанцию, от нее исходил жар.

– Он разбил одну из них! Таких всего пять на мир! – она была в диком неистовстве.

– Луи, это правда? – я посмотрел ему в глаза, похлопывая по плечу.

– Нет, – он сожалел, но, мне кажется, говорил правду. – Эта она ее разбила, – он указал пальцем на маму.

– Что?!

– Мам? – она побелела. – Как все было?

– Я расставил их на полу, а когда она пришла, то стала собирать их и уронила, – он по-детски озлобленно на нее смотрел.

– Да если бы он их не взял, я бы ничего не роняла! – мужчина сзади нее прикрыл рот рукой, потому что хотел засмеяться.

– Ты могла спокойно попросить его вернуть все на место, ничего бы не случилось.

– Ты должен следить за ним лучше! – она поправила свое платье. – И вообще, нельзя его оставлять одного, он просто монстр.

– Мы покинем этот город сегодня вечером.

Она вышла, я понял, что перевоспитать ее не получится, я закрыл дверь, потрепал Луи по голове, выдохнул. Было стыдно за собственную мать.

– Прости, Гарри, – я медленно вернулся за стол, Луи шел за мной. – Мне не стоило их брать, – я повернулся к нему, похлопал по коленям.

– Ничего страшного, – он сел ко мне, я взялся за ручку.

– Ты такой напряженный, – он уперся руками о мои бедра, сидел ко мне боком.

– Не стоило привозить тебя сюда, – он положил голову мне на плечо, поглаживал шею ладонью.

– Нет, тут весело, – он смотрел на меня, я уставился на буквы в блокноте, – не считая твоей мамы. Она любит правила и кричать.

– Да, она немного такая.

– Что мне сделать, чтобы ты расслабился? – его правая рука скользнула вниз по моему торсу. – Может, мы не уедем сегодня? – он провел пальцами по поясу брюк. Левая рука прижалась к моему подбородку. Я закрыл глаза, выдохнул.

– Луи… – пальцы оттянули пояс, я напрягся сильнее. – Перестань.

– Тише, Гарри, все будет нормально.

Он поцеловал мою шею. Легко, невесомо дотронулся до нее пухленькими губами. Рука осторожно протиснулась между моей кожей и тканью нижнего белья. Я расслабился, его холодные пальцы дотронулись до уже возбужденной плоти. Он очень деликатно обхватил член у самого его основания, постучал по нему пальцами, прошелся вверх, вернулся вниз, я отпустил ручку. Мои руки лежали на столе, я сжал их в кулаки, Луи сжал ладонь сильнее, провел ей вверх, пальцами прощупал расселину, затем снова вниз, до середины, вверх, вниз, я снова напрягся.

– Нет, Луи, – я взял его за предплечье, он выровнялся.

– Но почему?

– Нет, не надо, просто не надо, – он убрал руку, встал на ноги.

– Но почему? Тебе не нравится? – я сидел на стуле, не мог встать, ноги онемели.

– Нет, Луи, я просто не хочу, – я повернул на него голову. – Надо повременить с этим.

– Ладно, – выплюнул он, зашагал к дверям.

– Ты куда?

– Пойду поиграю с дядей Робином, мы же уедем сегодня, – он был зол на меня.

Но я решил все насчет нашего возвращения домой и передумывать ничего не хотел. Папа занял Луи на некоторое время, он был уже не в той форме, чтобы играть с ним в какие-то активные игры, но пробудить в нем интерес к книгам у него получилось. Луи сидел на кухне с большой энциклопедией о транспорте, жуя бутерброд. Кухарка смотрела на него с любовью.