– Гарольд! – в доме были тонкие стены, только высокие потолки мешали звуку проходить к чужим ушам. – Гарольд! – это я уже услышал, бросился к выходу. В этом доме было принято закрывать двери. – Гарри! Гарри! – в меня врезался бегущий со всех ног Луи.

– Что? Что такое? – в конце коридора уже отозвалась моя мать. Я взял его на руки, мы зашли в библиотеку.

Луи показал мне свои раскрасневшиеся кисти рук, где нечетко просматривались полосы от указки. Мы сели на диван, я продолжил читать книгу вместе с ним, Луи не плакал, но его руки немного горели болью. В библиотеку зашла мать, пыл ее охладился, как только она увидела меня, поправила свое платье, выпрямилась. Мы не обращали на нее внимания, продолжили читать. Вскоре она, поняв, что я не собираюсь кричать на нее или спорить с ней, ушла, а нас тогда же позвали на обед. Луи подержал руки под холодной водой, служанка обработала красные пятна каким-то кремом, мальчик не хотел идти за стол. Мы пришли в столовую, поблагодарили Бога, приступили к обеду. Мама вышла из-за стола самой первой, папа проводил ее взглядом, ничего не сказал.

– Гарри, – мой холст уже несли обратно, я руководил процессом издалека. – Гарри, послушай, – мама появилась рядом не вовремя. – Просто, этот мальчик такой невоспитанный, Николас даже не научил его элементарному этикету.

– Мама, Николас и не хотел приучать его этикету. Бить ребенка за то, что он не в состоянии запомнить, к какому блюду какая ложка и вилка? Теперь я понимаю, почему Николас сбежал.

– Гарри, во что тебя превратила эта распущенная Франция? – она говорила тихо, я хлопками давал указания. Краска почему-то все еще была влажной.

– Извини? А во что я превратился?

– Ты взял не ту ложку для супа за обедом. Ты никогда не ошибался…

– Мама, всем плевать, какую ложку я беру. Ты знаешь, почему Николаса уважали? Потому что он был добрым человеком.

– Он ушел на войну, ничего не сказав родителям.

– И? По-твоему, это плохой поступок? Его уважали не за то, что он знал, какой ложкой что есть, не потому, что он жил в большом доме и пользовался бригадой слуг. Его уважали потому, что он любил своего ребенка, а не запирал его в огромной библиотеке. О нем говорили так много хороших слов, а мы даже не съездили на похороны. Мне есть, за что поблагодарить тебя. Спасибо за мою любовь к книгам, за поддержку моего увлечения, за то, что ты действительно воспитала меня человеком. Спасибо, – она была в ступоре. До этого я никогда не видел ее такой жестокой и наровящейся всех приучить к ее порядку. Да, она кричала на слуг по пустякам, я всегда списывал это на обычное ощущение власти. – Но Луи, мам, Луи не твой сын, и даже не мой, ты не можешь взять и перевоспитать его.

– Гарри, но кто же будет уважать тебя в высшем обществе, если ты возьмешь не ту ложку?

– Мама, вот именно, что я не хожу на такие мероприятия. Я появляюсь там раз в пять лет и быстро исчезаю, чтобы не брать ложки, чтобы люди не судили меня за мой этикет. В высшем обществе уважают мой талант, мою начитанность, – мы уже долго стояли в пустом коридоре. – Ах, ну да, еще мою фамилию и девичью фамилию моей матери. На выставках никто не смотрит, какую ложку я беру, они смотрят на мои картины, на мои чувства.

– Господи, ты говоришь, прям как твой отец.

– Мы уезжаем в Нью-Йорк утренним поездом, – я скрылся за дверью в студию.

Я никогда не видел, что моя мама настолько помешена на порядке. Она била Луи по рукам указкой за то, что он не мог запомнить что чем есть. Я был, мягко говоря, шокирован, поражен и разочарован. Никогда не думал, что мне придется терпеть родительский дом. Раньше моя мама придиралась ко мне, в Нью-Йорке я сильно расслабляюсь и забываю про этикет и все в этом роде, когда приезжаю к ним, просто закрываюсь в студии на несколько дней, пытаясь сохранить все свои дни, проведенные во Франции. Луи играл в гольф с отцом, его руки уже не болели, очень скоро я к ним вышел, мама уехала куда-то с водителем.

– Как тебе, Луи? – он пинал мяч в лунку ногой, высунув от усердия язык.

– Да! – тот закатился в нее. – Давайте еще?

– Давай, – мой папа никогда не был таким расслабленным.

– Гарольд, возьми тоже клюшку, – Луи зажмурился от солнца, когда поднял на меня глаза.

– Ладно, – мне уже подал клюшку парень, что держал сумку со всем необходимым.

Мы расслабленно играли, Луи не единожды нарушал правила, но это только веселило нас. На улице было жарко, я уже был без майки, Луи расстегнул рубашку. Мама сначала подкупила его бассейном, а потом сказала, что просто покажет ему, как надо вести себя за столом, в Луи был его энтузиазм, но после первого замечания, громкого, злого, ему ничего больше не хотелось. Я смотрел на него, такого живого и радостного, все вокруг собрались, чтобы посмотреть на нашу игру, ведь матери не было, приказов никто не получал. Луи резко захотелось потанцевать, он загорелся желанием, побежал в дом, кинув клюшку, мы размеренно шли за ним. В доме не было ничего, кроме классики, медленной и местами раздражающей, моя мать использовала эту музыку в качестве наказания, поэтому у меня при первой же ноте всплывают неприятные воспоминания и ощущения. Один из служащих принес нам свою пластинку, на ней была веселая музыка, через пару минут мы уже наблюдали за Луи, который просто прыгал и веселился. Каждый прочувствовал дрожь от подъезжающей к дому машины, люди стали расходиться, даже мой отец ушел.

– Луи, – моя мать снова позвала ее, мальчик спрятался за мной, музыка играла. – Я привезла тебе кое-что в качестве извинений, – он стоял за мной, немного выглядывал, я гладил его по голове.

– Что это? – она подняла глаза на меня, держала в руках небольшую корзинку, упакованную пестрой бумагой и бантиками.

– Это шоколад, – она стала подходить к нам.

– Я могу быть уверен, что он не отравлен?

– Гарри, – она остановилась, – ты за кого меня принимаешь?

– Даже не знаю, за кого принимать, – Луи смотрел на меня, я видел, что мама нагло его использовала. – Иди, – я отпустил его, он осторожно подходил к маме.

– Спасибо, – он обнял ее, она наклонилась, оставила на его лбу отпечаток помады, Луи улыбнулся. И я тоже.

До самого вечера нас никто не трогал, Луи либо был на улице, либо разговаривал с персоналом, рассказывая им истории про тех же динозавров, делился впечатлениями о полете, а потом таскался по дому вместе с самолетом, который я ему подарил, показывал его всем, нахваливал их работу. За ужином ничего такого не произошло, кроме как того, что я специально взял не нужные приборы, а те, что взял Луи. То же самое сделал и папа, а мама, сквозь головную боль от увиденного, сделала вид, что не заметила. Здесь был строгий режим, по отношению к детям, поэтому уже в девять Луи был в пижаме.

– Гарольд, мне скучно, – он только что принял ванну, уже переоделся, сидел на кровати с видом умирающей птицы. – Зачем вообще так рано ложиться спать?

– Луи, я ничего не могу сделать, ты должен посидеть здесь, пока я буду в ванне, – я стукнул пальцем по его носику. – Не выходи никуда, иначе будешь наказан, – он угрюмо на меня посмотрел.

– Ургх, я уже наказан, – он сложил руки на груди. – Почему я даже с тобой посидеть не могу?

– Потому что это неприлично, – я стоял около него, не мог оставить.

– Как будто что-то случится, – он закатил глаза, лег на спину. – Я буду ждать тебя.

– Хорошо, – я ушел за дверь в ванную, Луи лежал на кровати.

Не знаю, сколько точно времени я там пробыл, но когда вышел в спальню, от него осталась только помятая постель. Я был в одном полотенце, поэтому идти на его поиски не мог, закинул еще одно полотенце на волосы, вытирал лишнюю воду. Через минуту я уже передумал идти за ним. Стоял у чемодана, не мог найти нижнее белье. Еще через минуту в комнату привели Луи.

– Миссис Стайлс попросила следить за ним лучше, – я обернулся, Луи стоял у двери, дворецкий уже уходил.

– Луи, я же попросил тебя, – я стоял в одном полотенце, другое держал в руках. Мальчик сложил руки на груди.