– Да, я теперь законный опекун Луи и забираю его с собой, – мальчик притронулся до моей ноги своей под столом, я напрягся.

– Гарри теперь мой папочка, – Анжела удивленно на меня посмотрела, я отмахнулся, задержал дыхание.

– Не слушайте его, я все еще прихожусь ему двоюродным братом, – деревья пропускали совсем немного света подступающего на самую вершину неба солнца.

– Ах, понятно, – она быстро допивала свой чай. Мы ее смущали. – Мне, в принципе, уже пора, я и не собиралась оставаться у вас.

– Даже не отведаете своего пирога? – я вскочил за ней.

– Нет, у меня дома точно такой же, дедушке может понадобиться моя помощь, – она тут же ушла, не дав даже проводить ее до калитки, та также хлопнула. Я сел на место, ее чашка была наполовину полной.

– Ты делал это специально? – Луи уплетал ее пирог с огромным удовольствием. Ему надо было научиться манерам, хотя бы немного.

– Делал что? – я понял его, но решил переспросить.

– Заигрывал с ней, зная, что ей все равно ничего не светит, – он протер лицо майкой. – Ты можешь разбить ей сердце.

– Ты так волнуешься за ее сердце, – я расслаблено на него посмотрел.

Луи встал, вернулся в дом, ничего не ответил мне. Я видел, что он просто злился, думал, что я променяю его на кого-то постарше, опытнее. Он думал, что я забрал его не потому, что люблю. Я еще немного посидел за столом, наблюдал за Анжелой из-за клематиса, покрывшего забор плотной стеной. Она пару раз глянула на меня, когда я ловил ее глаза, она быстро отворачивалась, вскоре вернулась в дом. Я сделал то же самое, нес домой грязную посуду, мимоходом увидел Луи на диване в гостиной. Он спал, сложив руки под щекой, на уголках его губ собралось варенье и крошки. Я наблюдал за ним, стоя в дверном проеме, вспоминал Джоанну. Секунды складывались в моменты, которые я так отчаянно запоминал, открыл свой альбом, сделал несколько небольших зарисовок. Впервые я взялся за карандаш за две недели.

Луи долго спал, я не мешал ему. Я убирался в доме перед нашим отъездом, еще раз позвонил в кампанию, где взял билеты. Удостоверился, что выбрал правильное время, что мы успеем или не приедем слишком рано. Я сидел в своей комнате, паковал картины в плотную бумагу, завязывал бечевкой, ставил их у стены, складывал мольберт, собирал, в общем, все свои рабочие принадлежности. Луи плавно, деликатно появился в моей комнате, я сидел на полу.

– Что делаешь? – небо налилось румянцем, таким светло-розовым, беззаботным.

– Упаковываю свои холсты, – он протянул руку к брошенному мной маленькому отрезку веревки. – Выспался?

– Ага, – он игрался с ней. – Погуляем немного? – поднял свои сонные глаза на меня.

– Конечно, я сначала уберу все.

Он кивнул, помогать мне не стал, зашел в свою комнату, постоял у заправленной кровати. Все вокруг окрасилось в поздний цвет, солнце садилось за облаками, мы вышли. Я замечал, как его глаза охватывают территорию, как они пытаются быстро все запомнить, или же быстро все выкинуть из головы. Луи не хотел прощаться со всем вот так. Его рука крепко держала мою, мы молча шли, я рассматривал дома и сады. В конце улицы, когда мы уже вышли на соседнюю, Луи развернулся, предложил вернуться. Он подумал, что не справится со всем этим.

– Ты говорил, что Америка красивая, – впервые одноместной кровати не хватало. Луи лежал на мне.

– Да, она красивая, но я живу в большом городе, где нет ничего такого, – в моей комнате, как и во всем доме уже было темно.

– Почему ты не путешествуешь по Америке? – его сердечко быстро билось, подбородок упирался в мою грудь.

– Потому что не хочу. Я никогда не рассматривал Америку как что-то живописное, подходящее для путешествий. Вообще, у нас много туристов, но я даже не знаю, что привлекает их в нашу страну.

– Но ты был хоть когда-нибудь в других городах?

– Конечно, мои родители живут в Вашингтоне, я там и родился, потом переехал в Нью-Йорк. А моя сестра живет в Индианаполисе. Я много где бывал, потому что я езжу на выставки, знакомлюсь со многими людьми.

– Здорово, – он посмотрел мне в глаза. – Ты возьмешь меня на какую-нибудь из выставок?

– На все, – Луи улыбнулся.

– Гарольд, – мои руки лежали на его спине, он прижался щекой к моему телу, – твое сердце так сильно бьется. Ты чувствуешь мое?

– Да, Луи, я чувствую твое сердце.

Мы так и уснули, а утром я обнаружил его почти что под собой. Он свернулся в клубочек, прижался ко мне, спрятался под рукой. Я улыбнулся, похлопал его по плечу, слабо, чтобы не разбудить. Я пролежал с ним еще сорок минут, мы встали вместе. Утро плавно перетекало в день, день в вечер, мы немного искупались на озере, вернулись домой и рано легли спать. Поезд из Марселя отходил утром, мы должны были успеть. Я проснулся в одиночестве.

– Луи, что ты делаешь? – он сидел на коленях у клумбы в саду. Я только-только открыл глаза.

– Надо собрать эти луковицы лилий. Они погибнут, – он протер лицо предплечьем. Я дрогнул от холода быстро меня накрывшего, как волна.

– Луи, я живу в квартире, боюсь, что у меня нет подходящего для них места, – он повернул на меня голову.

– Ну пожалуйста, можно я заберу их? Они были очень важны для мамы, – я наконец-то проснулся.

– Конечно, я пойду переодеваться.

Мы воспользовались машиной Джоанны, чтобы не ждать такси в пять часов утра, потому что если в Париже с этим проблем не было, то из Марселя в Аллош никто охотно ехать не захочет. Мы уже были на вокзале, Луи захватывало новыми ощущениями, он держал в руках коробку с двумя тщательно упакованными погребальными урнами родителей. Он не хотел отпускать их. Чемоданы не были уж очень тяжелыми, мои холсты занимали много места в купе, нас ждала достаточно долгая дорога, к нам никто так и не присоединился. Я смотрел на Луи, который держал коробку и мною подаренный самолет, вздыхал, его колени выглядели более и менее целыми, он заскучал по своей жизни, по своим приключениям. Я зарисовывал его скучающее личико в блокноте, рядом приписывал время и место, что мы проехали. Мы так и не заговорили, Луи только с тоской на меня смотрел время от времени, уже стал жалеть, что мы уезжали. В один момент я прочитал в его глазах желание вернуться к Барри.

Париж принял нас, как самых преданных французов, мы сразу же поехали в аэропорт, проверили документы и все в этом роде, билеты. Я решил оставить все наши вещи в аэропорту, в комнате хранения багажа, мы с Луи отправились в кафе неподалеку, он был голоден. Мы не навещали Барри, хорошо провели время и набили свои животы, Луи расслабился, больше не выглядел так, как будто совершил ошибку. Он улыбнулся мне мимолетно, держал самолет левой рукой крепко. Я говорил уже, что запомнил все эти дни лишь частично, в виде серых картинок, и единственное, что я действительно хорошо запомнил – это лицо Луи, когда он увидел самолет, настоящий большой самолет, на котором мы собирались лететь, сквозь стекло. Вот тогда оно действительно засветилось, его восторг нельзя просто описать словами. Он приоткрыл рот, сжал мою руку, стюардесса вышла к нам. Ощущения, сравнимые с экзальтацией, полностью перекрыли все, что он чувствовал до этого. Его глаза были способны осветить весь этот ничтожный, в сравнении с Луи, Париж, его сердце забилось чаще, мы заняли свои места. Он даже не боялся взлетать, сжал мою руку потому, что был просто в бешеном восторге. Я бы отдал все на свете за то, чтобы видеть его таким постоянно. Полет рядом с ним не был длинным и муторным. Могу с уверенностью сказать, что это единственный полет, который мне вот так запомнился.

========== cinq. ==========

Так как из Парижа самолет летит прямым рейсом в Вашингтон, мне всегда приходилось гостевать у родителей после посещения Франции. Мои родители, как и я, давно к этому привыкли, я мог задержаться у них на достаточно долгое время, тем более, они жили очень богато, в доме моего деда, оставленного им после смерти. Это был не то чтобы дом – целый замок, огромный и устрашающий. В нем много пустых комнат, но зато есть место для моей личной студии, где я, обычно, рисую просто огромные картины, которые потом вывозятся отсюда специальными машинами. Моя мама любила роскошную жизнь, но вела себя сдержанно, ведь так ее учили с самого детства.