Я прошел в гостиную, оставил свой чемодан и обувь здесь. Квартира была большой и очень светлой, красивой. В коробках все еще лежали различного рода вещи, к которым поленились притронуться. Под рукой я держал небольшую коробку с обмотанной целлофаном и клейкой лентой погребальной урной. Дверь с рисунком была заперта. В письме Луи упомянул, что у него в комнату есть замок. Я постучался, затем последовала тишина.

– Луи, открой, пожалуйста, дверь, – никакого движения в комнате, не слышно даже шороха, наручные часы показали 6:53. – Луи, милый, открой дверь, – совсем ничего, как будто мальчика не было в комнате. – Луи? Я знаю, что ты не спишь, – я снова постучался. Мягко, очень мягко. – Луи, пожалуйста, или я уеду сейчас же, – давить на него было не самым верным в моей ситуации, но наконец-то на мои слова отреагировали.

Замок щелкнул, на ручку несильно надавили, дверь потянули на себя медленно, Луи стоял в ярком свете утреннего солнца в светлой пижаме, с большими мешками под глазами. Он не посмотрел на меня, сразу спрятался в ткань моего пиджака, обнял за талию, я опустил голову, чтобы посмотреть на него. Редкие всхлипы с икотой, Луи прокашлялся, усилил хватку, напрягся. Мы сделали по небольшому шажку друг от друга, я поставил коробку на стол, Луи стоял в начале комнаты, протирая глаза длинными рукавами спальной рубашки. Он посмотрел на меня, его глаза были очень красными.

– Как тебе Париж, Луи? – я остался у стола, мальчик только закрыл дверь на щеколду.

– Плохо, – он выдохнул, голос задрожал. – Я не спал всю ночь, так что… – взялся за свои локти, сжал пальцы сильно. – Что в коробке? – держался слишком спокойно.

– Там, – я взглянул на него. Опустевший взгляд, мимолетное желание упасть, – там прах твоей матери. Ее не разрешили хоронить.

– Папа тоже в вазе. Это было его желанием, – завивавшаяся челка спадала на левый глаз.

– Иди сюда, – я распахнул руки для объятий, Луи подошел с изменяющимся лицом, кривившимся в эмоциях.

Я взял его на руки, поцеловал в лоб, он лег на мое плечо, обхватил шею. Мой пиджак быстро впитывал его слезы, я стал носить Луи по комнате, успокаивая легким пением неразборчивых строк. Париж нежился в солнечных лучах, на улице вовсю играла жизнь. Мы провели длительное время в его кровати до десяти часов, Бартоломью ушел еще в начале восьмого.

– Ты вернешься в Америку? – нам всегда хватало пространства в одноместной кровати.

– Да, Луи, там мой дом, – он опустил голову, мялся. – Я не уеду сегодня или завтра. Но я все равно буду должен вернуться.

– Я думал, что ты не бросишь меня, – я взял его ладонь в свою руку, целовал пальцы.

– Я не брошу тебя, – его детский взгляд на вещи меня смешил.

– Ты бросишь меня.

– Мы придумаем что-нибудь, – я поцеловал его нос, он поднял голову.

Выдержка в пять секунд – и он цепляется за мои губы, я кладу ладонь на его лицо, Луи не хочет прекращать. Через еще пару секунд мы вынужденно оторвались, посмотрели друг другу в глаза, Луи улыбнулся. Я оставил несколько поцелуев на его лице, встал, он посветлел. Его краткий взгляд на коробку на столе привел его в чувства, он встал за мной. Их квартира была красивой, было видно, что ремонт делался со вкусом, помещения копировали точь-в-точь картинки из модных журналов и каталогов мебели. Но копировали без бешеного фанатизма, с понятием стиля и меры. Мне нравилось. Мальчик проводил меня на их просторную кухню с балконом, куда мы вышли, откуда открывался вид на Париж, на соседние дома, богатые окна, лавочки с цветами.

– Позавтракаем в том кафе? – Луи держался за перила, жмурился от яркого солнца.

– Нет, – он окинул взглядом место, о котором говорил я, повернулся ко мне. – Не хочу выходить на улицу, – опустил перила, вышел на кухню.

– Ладно, – я последовал за ним.

Мы завтракали медленно, Луи сидел расслабленно, засмотрелся на мультфильмы, что шли в это время, смеялся. Я не мог оторвать от него глаз, намазывал на хлеб масло, кофе прочистил мое горло. Барри не было уже довольно долго, Луи переоделся и умылся, распаковал урну, поставил ее в своей комнате, но не стал грустить. Он, улыбаясь, затащил мой чемодан в одну из спален, которых, к слову, в квартире было четыре, плюс еще гостиная, достаточно вместительная, но, к сожалению, проходная. Джоанна и Барри планировали еще ребенка, насколько я понял, в одной комнате отсутствовал ремонт. Я стал помогать Луи раскладывать вещи, которые одиноко валялись в коробках, мы открыли везде окна и поставили одну из пластин Бартоломью. Музыка была веселая и задорная. Я не знал, насколько останусь в Париже, но мне не хотелось уезжать. Совсем.

– Луи, мальчик мой, я дома! – пьяный Барри ввалился в квартиру с протяжным стоном. Я растерялся. – Луис! – Барри упал в прихожей.

– Иди в свою комнату, – сказал я мальчику, сам пошел к распластавшемуся на деревянном полу человеку.

– Не трогай меня! – он был агрессивен, но слаб, я подхватил его, уложил руку на шею. – Ты убил мою женщину! – его слова были неуместными и сумбурными. – Я убью тебя! – я молился, что он не напугал Луи. Пьяные люди не были мне приятны. Я затащил его кое-как в спальню, уместил на кровать. Я ушел, закрыл дверь.

Мужчина еще что-то пытался высказать, но я плохо слышал его, не понимал, что он пытается донести. Я зашел в комнату Луи, он сидел на кровати вместе с погребальной урной, держал ее крепко, не плакал, но все равно выглядел грустным. Я не решался подходить к нему, но и выйти из комнаты, оставить его одного будет чем-то совершенно неприличным. Поэтому я стоял у двери, облокотившись, слушал лишь дыхание этого мальчика, четкое, правильное, он пытался что-то показать мне без слов и движений, одним своим видом. Глаза его выкрасились в темно-синий, руки напряглись.

– Это не из-за смерти мамы, – выдыхает, встает, ставит вазу на стол. – Барт пил четыре дня назад. Запер меня здесь на целый день и вернулся только ночью. Он кричал, – Луи держался. Он показал мне, что он очень сильный. – Я ненавижу то, что он называет меня Луисом. И оскорбляет тебя за то, что ты американец, – поднимает голову, смотрит на меня. Глаза его стали снова голубыми, радужка четко очерчена синей полосой. – Как только мы сели в поезд, он стал расспрашивать меня о том, что ты заставлял меня делать, – я молчал, смотрел на него нахмурившись. – Он играет хорошего папочку только при маме, – Луи подошел ко мне, я выпрямился, опустил голову. – Не оставляй меня с ним.

Мне и не пришлось. Остаток дня мы провели за телевизором, немного посидели на балконе, поговорили, вечер он провел в моей комнате, ведь там была двухместная кровать, но Луи и не пытался занять свою половину. Держа его в своих объятиях, я читал ему книгу, несерьезную, смешную, он улыбался, а когда я стал читать тише, он быстро уснул, и я устроился рядом с ним, его тело грело мое сердце. Утром я проснулся первый, оставил его в кровати, сопящий носик его поежился, он отвернулся. Вернее, я встал вторым, Барри уже был на кухне, завтракал таблетками и очень дешевым пивом.

– Доброе утро, – я пытался быть вежливым, делал себе кофе.

– Вам так нравится спать с маленьким мальчиком, – я прекрасно его расслышал, но решил переспросить.

– Простите? – повернулся к нему, свел брови на переносице.

– А вы что, плохо слышащий? – он глотнул пива из бутылки. – Вам нравится спать с детьми?

– А вам нравится напиваться и пугать ребенка? – чайник быстро закипел, воды там с натягом хватило на эту миниатюрную чашечку, я налил кипяток.

– Сегодня к нам придут органы опеки и нотариус. Я хотел попросить вас уйти на неопределенное время.

– Зачем это?

– Луи не должен думать, что у него есть кто-то, кроме меня. Вы не должны в этом участвовать.

– Я не уйду, у меня есть право выбора. Не думаю, что они найдут что-то против вас, не волнуйтесь.

И они нашли? Луи проснулся примерно в десять часов утра, Барри накормил его, прибрался в доме, насколько хватило его сил и терпения, и стал ждать этих людей, которые вот-вот решат судьбу Луи. Бартоломью не успел сделать даже предложение Джоанне, их отношения не были никак задокументированы, поэтому ему пришлось самому все решать с опекой. Барри не сказал Луи, что он является его настоящим отцом, не хотел травмировать ребенка, на которого взвалилось столько всего, наверное, я надеялся, что он делает это из благих побуждений. К двум эти люди, одетые в приличные костюмы, с чемоданами в руках, какими-то бумагами, пришли, вели себя крайне воспитанно, Луи боялся. Я решил не встревать. Закрылся в своей комнате, отвлекся на книгу. Что там именно происходило, я не знал, слышал, как они задавали вопросы то Луи, то Бартоломью, что-то обсуждали между собой. Через минут так тридцать пять в мою комнату вошел Луи.