«Стекла не ставит, ветра хочется барышне, — пусть проветрится».

Мотор заревел сразу на полной скорости. Аэрон резким толчком бросился вперед. Поднимая водяную пыль, он понесся по воде залива.

Гаро с недовольным видом следил за удалявшимся аэроном Лины. Остальные виднелись еще тут и там. Уокер по-прежнему висел между небом и землей.

«Шляпа, — продолжал ворчать в душе Гаро, — а толстяк наверно в самом деле заснул или вывалился, а, может, опять что-нибудь забыл и не может спуститься. Много бы я дал, чтобы это было так».

Аэрон Лины значительно отдалился и стал сливаться с серым фоном воды, так как летел над самой поверхностью.

«Что только делается в голове у этих людей, которых называют женщинами! Только что летели и попросила спуститься, а теперь минуты не прошло — опять летит… В голове такой же ветер, как наверху».

Гаро делался все мрачнее и сердито грыз мундштук своей трубки. Больше всего его приводило в дурное настроение уязвленное самолюбие. Поступок Лины он не мог объяснить иначе, как желанием отделаться от него и лететь куда-то одной.

«И думает, что я не понимаю. Женская хитрость… Просто нахальство!»

Он выпустил горькое облако дыма, закашлялся и, махнув рукой, решительно поднялся.

Нахмуренный он пошел к дому, надвинув шляпу на самый лоб. Он плевал в воду канала. Сучки, попадавшиеся на тропинке, он сердито отшвыривал ногой. Мундштук трубки трещал на зубах и грозил расколоться.

Около дома он увидел двух негров, подметавших веранду и пристань. Один из них оскалил зубы улыбкой.

— Масса Пфиценмейстер приказал передать вам это, — сказал он, подавая Гаро конверт.

Тот сунул письмо в карман и, не останавливаясь и не взглянув на негров, прошел дальше.

В своей комнате Гаро швырнул шляпу и трубку на стол, а сам бросился на кровать. Раздражение его начинало проходить. Лежавшее в кармане письмо дало новое направление мыслям. Покусывая усы, он разорвал конверт.

Мсье Гаро!

Желаю с вами говорить. Буду в 11 час. вечера (сегодня) в беседке у третьего бассейна.

Пфиценмейстер.

Гаро усмехнулся. «Ну что ж, — подумал он, — посмотрим, чего ему надо».

Конечно, Гаро хорошо знал цель приезда немца, но у него были свои соображения и потому он решил действовать без ведома Курганова.

«Я сначала схожу, узнаю, чего ему надо, а потом все передам на усмотрение Курганова, — думал спустя полчаса Гаро, снова выходя из дому и направляясь к питомнику, — да, передам, — повторил он про себя, — если…» Но это «если» так заняло его мысли, что он вовсе перестал думать о своей благородной роли верного сотрудника Курганова, стоящего на страже их тайны.

«Да, да, сначала надо узнать, с чем он ко мне обратится и почему именно ко мне, а не к кому другому, а тогда видно будет. По крайней мере, у меня в руках будет материал. А то с чем же я пойду к Курганову? Он меня все равно пошлет узнать в чем дело. Ну, конечно».

Успокоив себя этими мыслями, Гаро вошел в питомник. Умо в одном конце галлереи чистил кроличью клетку. Выпущенные зверьки бегали по всем направлениям. Оперированные утром сидели в особом помещении, устроенном так, что они совсем не могли двигаться… Они нахохлились, закрыли глаза, только временами пошевеливая раздвоенными верхними губами. В других клетках находились здоровые морские свинки, кролики, собаки, кошки. Один баран свободно разгуливал по всему помещению. При входе Гаро он с блеянием бросился к нему навстречу, принялся обнюхивать и тыкать мордой в карманы платья.

— Нет, Боб, сегодня забыл, ничего не принес, — сказал он, смеясь, и вывернул карманы пиджака.

Боб внимательно осмотрел и обнюхал пустые карманы и, быстро помахивая коротким хвостиком, отошел с недовольным видом.

«Умен, бестия», — подумал Гаро. И с новым вниманием присмотрелся к формам его черепа. Лицевой скелет и линия лба сильно отличались от нормы среднего типа, свойственного этому виду овец. Короткая морда, более выпуклый лоб обратили на себя внимание Гаро. Особенно привлекали глаза, умные, красивые, как у породистой собаки.

— Боб! — позвал Гаро.

Тот сейчас же подбежал и так выразительно и осмысленно посмотрел ему в глаза, что Гаро стало не по себе.

Потрепав барана по голове, он вышел из питомника и направился в одну из верхних лабораторий. Везде было пусто и тихо. На дворе начинало смеркаться. Была осень, и дни становились короткими. Гаро опустил целлюлозовые шторы, дал свет и принялся за неоконченную работу.

Аэрон Карста и Геты описал огромный круг и возвращался обратно, когда Гета вытянутой рукой указала куда-то в сторону. Карст взглянул туда и увидел темно-голубой аэрон, несшийся над самой водой прямо к ним.

— Кто-нибудь из наших, — крикнул он на ухо Гете и сразу стал забирать выше. Второй аэрон взмыл кверху и полетел в том же направлении. Расстояние между самолетами стало не более двадцати метров. Сквозь опущенный боковой щит виднелась голова Лины с развевающимися по ветру волосами. Она улыбалась и махала рукой. Самолеты еще более сблизились. Лина кивала головой и размахивала по воздуху какой-то белой лентой.

Карст и Гета взглянули друг другу в глаза: он с усмешкой, она растерянно.

— Мой пояс, — произнесла одними губами Гета. Несмотря на шум мотора, Карст понял ее и болезненно рассмеялся.

Смеркалось.

Сделав у двух пар небольших собачек перекрестную пересадку, о которой Курганов говорил утром, он сам, а за ним и все мужчины (только Пфиценмейстер после продолжительной воздушной прогулки чувствовал себя усталым и заявил, что идет спать) собрались в одной из верхних комнат. Вечерело. В комнате горела одна зеленая лампочка. По углам прятались темные тени.

Курганов сел за стол. Он долго молчал. Никто не нарушал тишину. Не поднимая головы, он заговорил тихо, но внятно.

— Завтра утром Пфиценмейстер летит в Берлин. Я тоже с ним улетаю. Прежде чем меня здесь не будет, я должен выяснить вашу настоящую и будущую позицию в том… что всем присутствующим известно.

— Именно? — спросил Гаро.

Курганов не пошевелился. Остальные серьезно и с легким удивлением посмотрели на француза.

— Надеюсь, — продолжал Курганов, — что объяснять в чем дело не приходится; мне надо знать, кто, когда и как. Для этого мы здесь и собрались.

Уокер сквозь нависшие брови тяжело и не отрываясь смотрел в лицо Курганова. Он больше в этот момент был занят наблюдением над учителем, чем размышлениями над своей судьбой. Он еще не раздумывал по-настоящему о своей роли в развязке их работы, но чувствовал, что не сделает ни шагу назад. Он вообще был скор на решения, а теперь за последнее время уже успел свыкнуться и сжиться с мыслью о том будущем, которое Карста, например, леденило своим приближением. Он удивлялся тому самообладанию, с которым Курганов приступает к решительному вопросу.

«Да, — думал он, — опасен противник; сейчас цель нашей атаки — сама смерть».

— Проще говоря, — продолжал тем временем Курганов, — мы должны сейчас выяснить свои силы, свой боевой состав. Я поставлю вопрос прямо: кто из вас согласен принять участие в некоторой игре? Не забывайте, что нам нужно равное количество мужчин и женщин. А нас здесь пять и две. Поэтому от вашего решения зависит многое.

В комнате стало тихо. Только сквозь открытое окно доносилось блеяние барана. Вероятно, Боб выпрашивал сухари у своего покровителя Умо. Блеяние создавало впечатление мирной старой деревни, а сама станция со своими пристройками в сумерках осеннего вечера походила на уютную усадьбу.

Карст, сидевший все время с руками, прижатыми к глазам, первый нарушил молчание.

— Я думаю, — сказал он, — что… (он отнял от глаз руки и устало улыбнулся), что никто из нас не откажется от этой игры. Конечно, это будет нечто вроде лотереи. Так как нас здесь пять мужчин, то потребуется еще столько же женщин. Мы имеем только двух. В случае, если они обе примут участие, придется все же кого-то приглашать.