— Есть много, друг Гораций, тайн на свете, которые не снились нашим мудрецам, — тихо произнес Гаро, скатывая из панита шарики.

Курганов поморщился. Это была одна из тех общих фраз, которые на известной степени культуры человек уже не решается употреблять. Самое большее, если мельком лишь она придет в голову. Курганов помолчал и все-таки ответил:

— Да, если хотите, так.

Пфиценмейстер, все время не спускавший с Курганова пронизывающего взора, вдруг громко кашлянул и сказал:

— Не согласен. Есть общий закон. Общий закон!

— То, что говорил я, не противоречит общим законам. Я касаюсь лишь условий и способов достижения, которые не являются величинами постоянными, если можно так выразиться.

— Это тоже общий закон?

— Да, тоже общий, — отозвался Карст, — но не поддающийся никакому учету. Курганов именно это и утверждает. На что же вы возражаете?

Гета, сощурясь, посмотрела на Карста. Он был, очевидно, зол и говорил сейчас резко, упруго выталкивая каждое слово.

— Что же вы хотите сказать, — продолжал он, — что закон изменчивости и отзывчивости на все сторонние влияния может служить основой для построений, когда эти внешние и новые факторы не поддаются учету?

Пфиценмейстер холодно на него посмотрел. Лоб его собрался в многочисленные складки. Лицо исказилось, стало зловещим. Раздался его сухой смех.

— Хе-хе-хе-хе! Вот как! Не поддаются. А я думаю, что поддаются. Да-с. Думаю.

— Иначе говоря, вы хотите сказать, — заметил Биррус, — что и порох, и явления атомного распада, и все то, что каждый раз создавало в своей области революцию, могло и должно было быть предвидено? Вероятно, вы лично могли бы много кое-чего сказать о будущем, если…

— Брось, — перебил его Уокер и обратился к гостю: — хотя вы возражаете Курганову и, таким образом, на нашей стороне, — он ударил слегка Бирруса по плечу, — я должен сказать, что мы оба разделяем точку зрения Курганова. И когда мы вели свой разговор, — он перевел глаза на Курганова, — то строили предположения, относительно одного лить частного случая из области физиологии. Тут трудно предположить появление какого-либо нового фактора, потому и рассуждения наши не были лишены доли вероятия, хотя… — на устах Курганова появилась легкая усмешка, — хотя, пожалуй, Курганов, да, именно он имел некоторое основание так построиться…

— Да, ты близок к истине, — заметил Курганов, а Пфиценмейстер мог только сухо произнести:

— Вот как!

Завязался общий разговор о недавно обнародованной работе Пу-Хау: «Действие мегурановых излучений на изолированные органы».

Обед кончился. Курганов, вставая из-за стола, предложил отправиться в аэрогараж, чтобы осмотреть, а затем и полетать в новом «Хиле». Всей компанией спустились в парк. Лина и Гета держались вместе. Карст присоединился к ним. Они немного отстали от остальных.

— Ты что, Гета, сегодня какая-то странная? — говорила по дороге Лина. — Знаешь, Карст, сегодня утром меня даже поразило особенное, не счастливое, а скорее… блаженное выражение ее лица. Да, да, блаженное, блаженное! Что ты святая сегодня? Надо тебя расшевелить.

Она принялась тормошить Гету и закружила вокруг себя, как в вальсе. Та не сопротивлялась и заразилась ее смехом.

— Вот какая ты сегодня тихоня, Наверно, мы как-нибудь нечаянно поменялись настроением. Смотрите, Карст, что делается с Линой.

— Ай, пусти, довольно. Ха-ха-ха!

Лина со смехом продолжала ее кружить, пока обе чуть не упали. У Геты заблестели глаза. Все-таки в них не было прежнего мальчишеского задора. Всепроникающая мягкость, казалось, окружала ее и придавала ей новое, незнакомое выражение.

«Блаженное, — повторял про себя Карст; он понимал значение этого слова, и чувство острой радости сжимало его сердце. — Недаром, — думал он, — сердцу приписывали функции любви. Я сейчас не в голове, а в сердце чувствую некоторую боль, сжатие. А когда в первый раз увидел ее в столовой, то этот толчок был так силен, что не хватало даже воздуху. Конечно, это результат изменившегося кровонаполнения. Причина лежит в мозгу, но вполне имели право говорить о „любви от всего сердца“. Можно, значит, и „испугаться от всего сердца“».

Он улыбнулся. Тотчас ему снова пришло на ум слово «блаженная» и вместе с ним почувствовал и трепет сердца.

«Вот беда», — подумал он и, не зная почему, громко рассмеялся. Юркая мысль привычного самоанализа тихонько шепнула: это от избытка радости, держи себя в руках.

— А для чего? — громко спросил он вслух, останавливаясь, и опять не мог удержаться от счастливого, здорового смеха.

Гета и Лина, глядя на него, сделали то же самое и, наконец, одна из них спросила:

— Что «для чего»?

— Это я сам с собой, — ответил Карст и так же быстро про себя подумал: «Мы сейчас все трое без всякой причины смеемся только потому, что молоды и здоровы. Это очень хорошо, это — ценность, это один из розовых лепестков жизни». А другой уголок мозга забеспокоился и шепнул: «А ваша работа? А Курганов? А бессмертные и…» Карст почувствовал новый толчок сердца, но теперь совсем иной, будто его груди коснулось что-то мертвое и холодное.

Он перестал смеяться.

Остальные уже подошли к пространному гаражу. Умо с помощью своих негров выкатил на площадку блестящий «Хиль». В глубине гаража виднелось несколько других маленьких машин.

— Теперь Уокер покажет нам все, — сказал Биррус важно, — он мастер.

Уокер быстро спрятался за спину Пфиценмейстера и, выглядывая оттуда, ответил:

— Увольте. Опять какая-нибудь пуговица или кнопка потеряется… С меня довольно. Вообще после обеда летать не хочется.

— Он любит больше по утрам, — заметил не без ехидства Гаро.

Тем временем Курганов открыл дверцу и вошел в маленькую круглую кабину самолета. Основанный на старом принципе, аппарат этот все же мало походил на аэроплан. Опорная плоскость у него была только одна и имела форму плоского, круглого диска. В центре его находилась кабина и все рычаги управления. Снизу, кроме легких колес, находились три пружинные выдвижные ножки, служившие опорой при вертикальной посадке. Аппараты могли подниматься и опускаться по отвесной линии, без разбега, а также неподвижно висеть в воздухе. Это свойство давало им огромные преимущества перед самолетами старого типа, которые нуждались для взлета или посадки в большой площади на суше или воде.

Внешним видом «Хиль» походил на планету Сатурн, окруженную кольцом. Моторов почти не было видно. У каждого из трех маленьких пропеллеров, поставленных под разными углами, был свой отдельный мотор, величиной не более шапки. На первый взгляд это были обыкновенные электромоторы, причем винт насаживался непосредственно на якорь. Но сбоку каждый из них имел небольшой выступ, куда вставлялась мегурановая батарея, снабжавшая мотор электрической энергией.

Все, за исключением Пфиценмейстера, взобрались на плоскость, окружавшую кабину, и обступили Курганова. Тот подробно объяснял простое устройство и управление аппаратом. Самолет не имел никаких рулей. Изменение направления совершалось приданием различной кривизны единственной круглой плоскости. Она была сделана из множества узких и гибких металлических пластинок, расположенных веером. Аппарат был маленький, одноместный.

Ознакомившись с устройством, все сошли на землю, а Курганов пустил в ход первый вертикальный винт. Мотор работал без шума. Только легкое жужжание, напоминавшее вибрацию крыльев комара, давало знать, что пропеллер вращается. Совершенно медленно, без единого толчка «Хиль» отделился от земли и, ускоряя свое движение, начал отвесно подниматься вверх. На высоте около ста метров он замедлил движение, почти совсем остановился и понемногу стал забирать в сторону, направляясь по горизонтали. Он темным диском мелькнул сквозь ветви больших деревьев, исчез в стороне моря, показался снова, несясь с большой скоростью, довольно низко пролетел над самой площадкой, как метеор, и, взмыв кверху, накренился, делая крутой вираж на повороте.

— Ха-ха-ха! — нарушил молчание Уокер, — знаете, на что это похоже? Это совсем соломенная шляпа с полями.