Нерадивые студенты были и в более поздние времена, их, в частности, видел в Лозанне Н. М. Карамзин, писавший о «наших любезных соотечественниках», которые «вместо того, чтобы успевать в науках, успевают в шалостях», и поэтому советовал не посылать «детей своих в Лозанну, где разве только одному французскому языку можно хорошо выучиться. Все прочие науки преподаются в немецких университетах гораздо лучше, нежели здесь… Нигде способы учения не доведены до такого совершенства, как ныне в Германии; и кого Платнер, кого Гейне не заставит полюбить науки, тот конечно не имеет уже в себе никакой способности»[220].
Частой причиной невозможности вернуться в Россию были долги и отсутствие средств на дорогу, как, например, у студента Петра Витинского. Он смог покинуть Париж только благодаря материальной помощи в тысячу ливров архимандрита Святотроицкой лавры Флоринского, который в 1743 году передал деньги незадачливому соотечественнику через сестру русского посла во Франции А. Д. Кантемира. При этом не всегда бедность студентов объяснялась их мотовством, она, порой, коренилась в алчности их наставников, оставлявших себе большую часть средств, которые выделялись правительством России на обучение русского юношества. Так было, в частности, с Ф. В. Каржавиным, учившимся во Франции в 1754–1765 годы и находившимся на попечении книгопродавца Ж.-Т. Гериссана.
Гериссану Коллегия иностранных дел при Парижской миссии переводила жалование Каржавина в тысячу ливров, которое он большей частью присваивал себе и не давал Федору, отправленному им в пансион профессора Жана Вовилье, практически ничего. После жалоб Каржавина наставника сменили, но положение стало еще хуже: «Отчаяние, в которое повергает меня нищета, – писал Федор 1 января 1765 года из Парижа, – принуждает меня просить вас немедленно вызвать меня в Россию. С января месяца 1764 года до настоящего времени получил я лишь 100 рублей, да и эти деньги остались у секретаря г-на Хотинского, который, полагая себя моим воспитателем и опекуном, присвоил их несправедливо, под предлогом моего беспорядочного поведения, которое он ничем не может подтвердить. Одним словом, у меня ничего не осталось, чтобы оплатить долги, в этом году продал я все вплоть до постели, а сам спал в течение 3-х месяцев на соломе; я хочу немедленно вернуться в Россию, и если ни к чему не способен, то буду лучше солдатом, ибо это моя последняя надежда»[221]. Солдатом Каржавин не стал, а, окончив Сорбонну, прославился в качестве переводчика, литератора, путешественника, в 1773–1789 годы жившего не только в Европе, но и в Вест-Индии, на острове Мартиника Карибского моря Атлантического океана.
Несмотря на трудности заграничного существования, многие учившиеся в Европе русские студенты смогли получить прекрасное образование и сделать себе имя в науке и культуре, например первый русский президент Петербургской академии наук К. Г. Разумовский, президент Академии художеств, директор Публичной библиотеки А. Н. Оленин, автор первого фундаментального труда по истории России В. Н. Татищев или первые русские академики как в области науки – М. В. Ломоносов, В. Ф. Зуев, П. Б. Иноходцев, И. И. Лепехин, Н. Я. Озерецковский, С. Я. Румовский, так и живописи – А. П. Лосенко и Г. И. Угрюмов. Некоторые «птенцы гнезда Петрова», выучившись в Европе, проявили себя на военном, государственном и дипломатическом поприще, в частности учившийся в Оксфорде и ставший генерал-адъютантом князя Потёмкина Иван Родионович Кошелев, или князь Борис Иванович Куракин – генерал-майор, ветеран Северной войны, первый постоянный русский посол за рубежом, представлявший интересы России в Риме, Лондоне, Ганновере, Гааге и Париже. Скончавшись в 1727 году на посту русского посла во Франции, Б. И. Куракин оставил после себя большое литературное наследство, включавшее работы самых разных видов и жанров: «Дневник и путевые заметки князя Бориса Ивановича Куракина. 1705–1707», «Записки князя Бориса Ивановича Куракина о пребывании в Англии, отъезде в Россию к армии, путешествие с царем Петром Алексеевичем в Карлсбад и о назначении своем на съезд в Утрехт. 1710–1711–1712», «Записка князя Б. И. Куракина об отношениях держав и делах политических. 1718 г.» и другие, но самое важное – автобиография «Жизнь князя Бориса Ивановича Куракина им самим описанная», рисовавшая яркую картину взаимоотношения России с внешним миром конца XVII – первой четверти XVIII века[222].
Б. И. Куракин. Гравюра Петера Гунста 1717–1721. Петербург, Эрмитаж.
Русская знать, выезжавшая за рубеж по служебным, коммерческим, личным делам, на учебу, отдых, для «поправки плохого самочувствия» и так далее, обустраивалась на Западе всерьез и надолго: покупала земли, возводила дома и дворцы, собирала книжные и художественные коллекции, устраивала грандиозные балы, что привело к рождению мифа о сказочном богатстве России. Да и как ему было не возникнуть, если, например, только один светлейший князь А. Д. Меньшиков держал в Амстердамском и Лондонском банках 9 млн рублей, а также бриллианты и драгоценности на сумму в 1 млн рублей, и это притом что весь государственный бюджет России в 1724 году равнялся 6 млн. 243 тыс.197 рублям[223]. Именно с эпохи Петра I начался вывоз капиталов за рубеж, позволявший русской элите не отказывать себе в Европе практически ни в чем. Так, в Париже Карамзин встретил однажды некоего русского «Г. У.», как ему показалось небогатого, но тем не менее сумевшего «собрать прекрасную библиотеку и множество редких манускриптов на разных языках», среди которых имелись «оригинальные письма Генриха IV, Людовика XIII, XIV и XV, кардинала Ришелье, английской королевы Елизаветы и проч.», завораживавшие любителей старины и заставлявшие прицениваться богачей[224]. Всеобщее восхищение в Париже вызывала и княгиня Е. К. Голицына (урожденная Кантемир), в доме которой собирался высший свет и творческая элита Франции, оставившая потомкам ее яркий художественный образ.
Подтверждали миф о русском изобилии и небывало щедрые условия контрактов, заключавшихся с иностранцами, по которым им выплачивались большие оклады, давались казенные квартиры, предоставлялось право в любой момент уехать домой со всем нажитым в России имуществом. Например, договор шотландского профессора Абердинского университета, математика, астронома и специалиста в морских делах Генри Фарварсона (Henry Farquharson), с которым царь познакомился в Лондоне в 1698 году, предусматривал выплату за каждого русского ученика 50 фунтов стерлингов, предоставление готовой квартиры и выдачу кормовых денег[225]. За десять лет Генри Фарварсон, как отмечалось в его письме графу Ф. М. Апраксину от 10 января 1710 года, выучил и отправил на стажировку в Англию 50 учеников, следовательно, его доход составил 2,5 тыс. фунтов стерлингов, и это не считая оплаты работ по написанию и редактированию учебной литературы[226].
Портреты Екатерины Голицыной кисти Ж.-М. Натье Париж, 1757 и кисти Л.-М. ван Лоо, 1759.
Очень высоко ценил Петр I французских мастеров, снискавших громкую известность в Европе. В 1716 году царь пригласил в Россию «знаменитого в свое время французского архитектора Леблона, “прямую диковину”, как называл его сам Петр, дал ему в Петербурге казенную квартиру на три года и жалованья 5 тысяч рублей… с правом выехать через пять лет из России со всем имуществом беспошлинно»[227]. Правда, такие деньги платились не всем и, например, итальянский архитектор Доменико Трезини, прибывший в Россию в 1703 году, получал в пять раз меньше, однако жизнь его сложилась намного удачнее, чем у Жана-Батиста Леблона, скончавшегося через два года после приезда в Петербург, тогда как Трезини прожил в России тридцать лет и умер в начале 1734 года в собственном особняке на Университетской набережной, оставив после себя талантливых русских учеников и большое культурное наследство.
