Исключение составляет лишь сочинение «Исидоров собор и хожение его» или «Повесть о восьмом соборе» суздальского иеромонаха Симеона, в котором обрисована церковно-политическая борьба, развернувшаяся на Ферраро-Флорентийском соборе и даны характеристики его основным участникам: папы римского Евгения IV, отличавшегося «великой гордостью» и «буйством латинским», византийского императора Иоанна VIII Палеолога, ставшего на путь политического лавирования, митрополита Исидора, ратовавшего за унию, митрополита Эфесского, единственного из греческих иерархов, не подписавшего акт о признании унии, и самого автора – Симеона Суздальского, выступавшего против союза с католиками и отстаивавшего независимость православия[14]. Наличие данного сочинения, выражавшего противоположную мнению вселенских иерархов точку зрения на события Ферраро-Флорентийского собора, придавало всему комплексу путевых записок «Путешествия митрополита Исидора» многогранность и полноту. Русский читатель получал возможность ознакомиться не только с чужими землями, но и с чужими взглядами, что нашло признание у отечественных книжников, проявлявших к этому литературному памятнику большой интерес, тем более что он вплоть до XVI века оставался единственным русским произведением, широко повествовавшим о Европе.
Конечно, были еще русские летописи, но их великокняжеская идеология не оставляла места для отражения иных взглядов и понятий. Например, летописный свод 1471 года, представленный Никаноровской летописью, кратко извещал лишь о том, что в 1437 (6945) году митрополит Исидор отправился на восьмой собор, после чего в записи за 1440 (6948) год сообщалось о возвращении его «с намерением “соединити православие с латинством” и осуждении Исидора при содействии великого князя за измену православию»[15]. И только последний Лицевой свод, созданный во второй половине XVI века, разнообразил информацию пояснявшими текст миниатюрами, одна из которых иллюстрировала присутствие византийского императора Иоанна VIII, патриарха Иосифа и римского папы Евгения IV на Ферраро-Флорентийском церковном соборе.
Византийский император Иоанн VIII, патриарх Иосиф и римский папа Евгений IV на Ферраро-Флорентийском церковном соборе. Миниатюра XVI в. Лицевой свод XVI в. Голицынский том. Л. 482 об. Отдел рукописей и редких книг Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.
Интерес русских людей к внешнему миру сопровождался встречным процессом познания Московии иностранцами, которые с эпохи Ивана III стали регулярными гостями на Руси. Так, в 1475 году приехал в Москву уроженец Болоньи, инженер и архитектор Аристотель Фьораванти, призванный осуществить реконструкцию Московского Кремля и для этого пригласивший с собой группу итальянских мастеров разных специальностей. В 1476 году прибыл на Русь посланец Венецианской республики Амброджо Контарини, в 1486 году оказался в Московии «странствующий рыцарь» из Силезии Николай Поппель (или Поплау), который три года спустя вновь посетил ее уже в качестве официального посла короля Германии Фридриха III. Дважды, в 1490 и в 1491 годах, Москва принимала имперского посла «короля Римского Максимилиана» Георга фон Турна (Юрия Делатора), а в 1492 году еще и «любознательного путешественника» Михаила Снупса, наконец, в 1517 и в 1526 годах в Московию приезжал посол императора Максимилиана Сигизмунд Герберштейн, а в 1520 и 1524 годах – папский посол Паоло Чентурионе, стремившийся к сближению Рима и Москвы, а также реализации масштабного проекта по вывозу пряностей из Индии в Европу через Россию.
Крупным событием для Московии стало прибытие 4 марта 1518 года греческого посольства, в составе которого находился афонский монах Максим Грек, принадлежавший к знатному греческому роду Триволисов и до своего монашества носивший имя Михаила Триволиса. Он являлся человеком европейской образованности, владел разными языками, получал знания в Париже и Флоренции, увлекался учением Савонаролы, был близок к ученому кругу венецианского книгопечатника, гуманиста Альда Мануция, который прославился изданием античной греческой литературы. В лице Максима Грека Афон выполнил просьбу Василия III прислать ему на время переводчика, способного разобраться в книгах, собранных отчасти прежними великими князьями, отчасти привезенных в Москву Софьей Палеолог и лежавших в пыли, без всякого употребления. Увидев книжные завалы, Максим Грек сказал великому князю: «Государь! Вся Греция не имеет ныне такого богатства, ни Италия, где Латинский Фанатизм обратил в пепел многие творения наших Богословов»[16]. В качестве переводчика Максим Грек перевел с греческого и латыни крупные памятники христианской литературы, ранее отсутствовавшие в славянской рукописной традиции: Толковую псалтырь, Толковый апостол, Евангельские беседы Иоанна Златоуста и многое другое. Но этим дело не ограничилось.
В ходе работы им была осознана необходимость исправления русских богослужебных книг путем их сверки с греческими оригиналами, что он и осуществил. Однако его смелая правка вызвала неоднозначное отношение у московитов: одни говорили о ней с почтением, другие обвиняли в том, что он «растлевает» и «развращает» святые писания. Почувствовав невозможность продолжения своей работы с духовной литературой, Максим Грек попросил великого князя Василия III отпустить его домой на Афон, но получил отказ. Тогда, вынужденно оставшись в Московии, он обратил все свое внимание на русскую действительность и стал анализировать ее в своих полемических сочинениях, в том числе и в посланиях Василию III.
Многое Максим Грек подверг острой критике: внешнюю и внутреннюю политику московской власти, развод и новый брак Василия III, пристрастие московского двора к астрологии и прорицателям, но главное – жизнь православной церкви, русское монастырское устройство и земельную собственность монастырей, их прав на эксплуатацию крестьянского труда. Сравнивая православное монашество с монахами нищенствующих орденов католической Европы, которые отказались от всякого стяжания и целиком посвятили себя «богодухновенным писаниям», он противопоставлял их «совершенное иноческое жительство» русской практике монастырского «многостяжания», «любостяжания», «лихоимства», усматривая в ней нравственный упадок и полагая, что, во-первых, все нужное для жизни монахи должны приобретать трудом своим, во-вторых, в случае необходимости они могут принимать от христолюбцев милостыню, но только нужную, а не излишнюю, и, в-третьих, монастыри не должны иметь вотчин и вообще не допускать стяжания от чужих трудов[17]. Не в пользу Москвы было и сравнение ее с некоторыми европейскими городами, в частности, с Парижем, где получили развитие «словесные художества», «богословие и философия священная» и куда поэтому стекались со всех стран «не только сыновья “простейших человек”, но и лиц “боярского и княжеского сана”», а затем, «проучившись определенное время в Париже, они возвращались в свое отечество, становясь его украшением и “споспешником… добрейшим”»[18].
Критика Максимом Греком русских церковных и светских порядков привела к тому, что он – иностранец – в 1525 году был осужден как еретик и государственный изменник и заточен в Иосифо-Волоколамский Успенский монастырь. Однако этого властям показалось мало. В 1531 году его судили повторно и обвинили: а) в еретической порче богослужебных книг; б) в осуждении практики поставления митрополитов русскими списками, а не константинопольским патриархом; в) в хуле на русских чудотворцев; г) в изменнических сношениях с турецким послом Скиндером и стремлении поднять на Русь турецкого султана, что в определенной мере было вызвано появлением в Московии двадцатых годов XVI века анонимной русской версии латинского «Сказания брани венециан противу турецкого царя», которое говорило о нависшей над христианскими народами турецкой угрозе и необходимости вхождения Руси в антитурецкую лигу Европы.
