Однако подобным образом думали не все, и определенная часть русского общества усматривала в европейских идеях просвещения угрозу старинным православным устоям, что заставляло их апологетов вставать на путь гонений и запретов. Так, в правление Елизаветы Петровны Синод «хотел запечатать книги, которые пришли в Россию счужа», в частности, книгу «“О истинном христианстве” Арнта, напечатанную в 1735 году на русском языке в Галле, и книгу “О кончине христианского жития” безымянного автора», и издал указ, «впредь таких книг, напечатанных заграницею на русском языке, в Россию как русским, так и иностранцам ни под каким видом не ввозить», а «русским, находящимся за границею для обучения и прочих дел, объявить и впредь отпускаемым подтвердить, чтобы они таких книг на русский язык отнюдь не переводили, и внутрь империи никаких богословских книг с других языков на русский без позволения Синода переводить запретить»[194].
Такая политика распространялась и на светскую литературу. В 1749 году постановлением Синода была запрещена и изъята из обращения книга Вильгельма Стратеммана «Theatrum historicum», учебник по всеобщей истории, который в переводе с латинского на русский язык был издан в Петербурге в 1724 году под очень длинным названием «Феатрон или позор исторический, изъявляющий повсюдную историю священного писания и гражданскую через десять исходов, и веки всех Царей, Императоров, пап Римских и мужей славных и прочая от начала мира даже до лета 1680, вкратце ради удобного памятствования через Вильгельма Стратеммана собранный, на российский язык с латинского переведенный». Четверть века эта книга служила настольным пособием для дворян и имелась во многих библиотеках русской знати, поэтому ее запрет вызвал лишь раздражение в кругу образованных соотечественников.
Нечто подобное произошло с романом Поля Тальмана «Езда в остров любви» (Paul Tallemant. «Voyage de l’ilе d’amour»), написанным в Париже в 1663 году и изданным в Петербурге в 1730 году. Роман вызвал бурю негодования у отечественных ортодоксов, назвавших его переводчика – В. К. Тредиаковского – «первым развратителем российского юношества»[195]. Существовавший в православии запрет на эротику люди древних устоев хотели перенести в новое время и, не разобравшись в том, кто автор романа, а кто просто его переводчик, обрушили на Тредиаковского обвинения «в нечестии, в неверии, в деизме, в атеизме, наконец, во всякого рода ересях»[196], припомнив ему тем самым еще, видимо, и его католическое образование в латинской школе Астрахани и в Сорбонне Парижа. Но большинство просвещенных соотечественников встретило книгу Тальмана благосклонно, да и «придворные ею вполне довольны», а в литературных кругах России вообще возникла сатира с «обвинениями в глупости, корыстолюбии и невежестве приверженцев старины, осуждающих “Езду…”»[197]. В общем, литература превратилась в поле «противостояния двух взглядов на мир, двух мировоззрений: одного – открытого всему новому, подлинно-талантливому, вне зависимости от того, на какой земле оно взращено; другого – предельно косного, тянущего назад, ограниченного национальной, религиозной и любой другой догмой, ненавистью ко всему “чужому”»[198].
Активное сближение с Европой породило острую проблему «Восток – Запад», которая стала для России вопросом о направлении движения ее истории: назад или вперед, а также предметом выбора: с кем быть – с духовным Востоком, под которым понималась Византия, давшая православную веру, понятия соборности, нравственности, особое чувство справедливости, или с экономически развитым Западом, с его новыми технологиями, финансовыми капиталами, буржуазной моралью? Для «птенцов гнезда Петрова» ответ был однозначным – быть с теми, кто идет вперед, кто является источником прогресса, то есть с Европой. Поэтому они, «по ясному сознанию чисто русских интересов, какое они получили благодаря Петру, ревностно… поддерживали новое значение России в Европе» и видели главный итог деятельности Петра I во «вступлении России в систему европейских держав» и в «соединении обеих дотоле разобщенных половин Европы, восточной и западной, в общей деятельности посредством введения в эту деятельность славянского племени, теперь только принявшего деятельное участие в общей жизни Европы через своего представителя, через русский народ»[199].
С подобным мнением были согласны и многие иностранцы, жившие в начале XVIII века в России и бывшие свидетелями реформаторской деятельности Петра I, например Фридрих Христиан Вебер (Friedrich Christian Weber), представлявший в Петербурге в 1714–1719 годы интересы ганноверского и английского двора. В 1721 году Ф. Х. Вебер опубликовал в Ганновере книгу с говорящим названием «Преображенная Россия» («Das Veränderte Russland»), которая развивала и дополняла позитивный взгляд иноземцев на время петровского царствования: немца Геркенса в его «Описании… столичного города С.-Петербурга…»[200], датчанина фон Хавена в «Путешествии в Россию»[201], шведа Эренмальма в «Описании города Петербурга, вкупе с несколькими замечаниями»[202] и других. Книга Вебера впоследствии была продолжена и опубликована вторым и третьим томами в 1739–1740 годы, а затем не раз переиздана в Ганновере, Франкфурте, Лейпциге. На русский язык первый том «Преображенной России» впервые был переведен в 1777 году М. С. Бегичевым, однако издан не был. Лишь в 1872 году он под названием «Записки Вебера» и в переводе П. П. Барсова увидел свет на страницах журнала «Русский архив»[203]. Ф. Х. Вебер давал высокую оценку петровским реформам, писал об «изумительных переменах, которые совершил Петр Великий в короткое время в своем обширном государстве, и вместе с тем объяснял, каким образом были произведены эти перемены», отмечал их значение для будущего России[204].
Параллельно интеграции с Европой Россия развивала азиатское направление, чему содействовали военные, торговые, научные походы и экспедиции на Восток, а также дипломатические миссии и посольства. Так, еще в 1653 году по воле царя Алексея Михайловича из Москвы в Китай было отправлено первое русское посольство во главе с Ф. И. Байковым. После него в Китай направлялись посланники (со служивыми и торговыми людьми) И. Милованов, А. Филев, Г. Кобяков, Н. Спафарий и другие, но их миссии нужных России результатов не давали, ибо «китайские императоры, или по гордости своей, или по принятому обыкновению, никого из равных себе самодержцев не удостаивают дружескими грамотами. Если же когда и пишут, то с презрительными выражениями, употребляя слова: “посылаем с верху на низ”», от китайского «земного Бога и миродержавца» к слугам его[205]. Император Китая считал себя главным правителем мира, которому все прочие монархи должны были подчиняться, в том числе и русский царь, отношения с которым пытались выстроить в рамках господства-подчинения. Кроме того, из-за отсутствия в Москве знавших китайский язык людей остро стояла проблема понимания китайских грамот, которые сначала, как писалось в наказе Спафарию, должны были быть «переведены езуитами в Пекине на латинский язык», а уже с него потом на русский язык русским толмачом, но тот, «страха ради прибавлял титул Государев, какого нет в оригинале, и какого китайцы никогда и нигде не давали Российскому Государю; также смягчал грубые китайского двора выражения», что никак не могло способствовать взаимопониманию сторон[206].
